Сазон печально тащился домой с работы. Сегодняшний день явно не удался. Впрочем, Сазон не считал сегодняшний день каким-то особенно неудачным. Наоборот, такими были почти все его дни. Редко, когда удача поворачивалась к нему лицом, а уж улыбки ее можно было пересчитать по пальцам одной руки... не переставая задумчиво ковыряться при этом в ухе...
Всю свою жизнь Сазон был неудачником, аутсайдером и лузером. Он ни разу не выигрывал ни одного конкурса. Даже в раннем детстве. Всюду его ждал проигрыш, ничью он воспринимал как победу. Впрочем, Сазона это не очень расстраивало, он привык обходить канализационные люки, после того, как умудрился провалится в один, прикрытый крышкой. В дождливый день старался держаться подальше от проезжей части дороги, даже если при этом приходилось идти навстречу потоку пешеходов. Сазон всегда успокаивал себя тем, что если в мире есть счастливчики, значит, в качестве компенсации, должны существовать и неудачники. Причем, поскольку счастливчикам доставалось хорошее здоровье и долгая жизнь, таким же приходилось награждать и неудачников - чтобы подольше протянули... Жить не дадут, но и помереть не позволят - болтайся, как говно в проруби...
Сазон уже в десятитысячный раз прокручивал про себя эти размышления. Это стало своего рода вечерним моционом. Чтобы не так противно было просыпаться по утру заранее зная, что ничего, кроме неприятностей, неудач и проигрышей тебя не ждет. Был, правда, один положительный, с точки зрения Сазона момент - он приучился терять понемногу. Не сразу все, как бывало когда-то, а по чуть-чуть. Потери сочились, как влага из протекающего крана. Капля по капле. Все же не так больно, да и успеваешь подготовится, когда очередная бочка терпения истекает и приходится в срочном порядке подтаскивать новую.
На тротуаре, под деревом, практически рядом с обочиной Сазон углядел ворох горелой бумаги. Кто-то жег старые книги, жег небрежно, а обгорелые остатки выбросил на улицу. Сазон представил себя такой книгой - ни жизни, ни смерти, и даже если бы эта старая книга еще кому-то бы и пригодилась, то теперь - наполовину сгоревшую, наполовину измазанную грязью и копотью - ее не поднял бы даже нищий, которому срочно надо было бы по естественной прихоти.
Сазон представил себе, что вместо этой обгорелой книги на земле валяется пачка стодолларовых купюр. Не много, конечно, но кое-с-какими долгами ему бы удалось расплатится. Может даже хватило бы на новые брюки или туфли. Сазон даже зажмурился от удовольствия, резко метнувшегося в сторону и ставшего почти детской обидой. Аж слезы на глаза навернулись. Ну почему, почему другие могут вот так запросто - идти, и найти тысячу, десять, сто, миллион... Почему другие могут свободно подойти к красивой девушке, заговорить и через три месяца уже делать ей предложение? Почему это все для кого-то, а не для него, для Сазона. Ведь если верить пр-р-р-роклятому закону сохранения он уже столько отмучался - не то, что за свои долги расплатиться хватит - за полгорода заплатить можно будет. Ведь верит же он в этот дурацкий закон, верит, верит, иначе бы уже давно бы разогнался на своей машине - и в столб. Сазон еще крепче зажмурился, стараясь унять выступившие на глаза слезы. Ведь закон сохранения должен работать в обе стороны. Каждый час в казначействе сжигают тысячи старых купюр, истертых, непригодных к употреблению. Кто бы заметил, если бы какая-то часть сейчас пропала, а вместо них в печи горела бы эта старая книжка. И никто бы ничего не заметил. А Сазон бы заплатил за кредитную карточку, за которую не платил уже третий месяц... Или выплатил долг за учебу.
Глубоко вздохнув, Сазон открыл глаза. Полуобгоревшая книжка по прежнему валялась в грязи. Махнув на нее рукой, Сазон отвернулся и большими шагами пошел прочь. Ветер развевал полы его плаща, высушил едва проступившие слезы, заставил приподнять воротник. И уж конечно Сазону не пришло в голову обернуться и пристальнее посмотреть на полуобгорелую книжку, неторопливо, как в фантастических фильмах, трансформирующуюся в толстую пачку стодолларовых купюр. Впрочем, и никому другому это тоже в голову бы не пришло.
