В период, когда мне было 6 или 7 лет, моя бабушка по воскресениям ходила в церковь и брала меня с собой для общего, так сказать, развития. Впрочем, возможно, она надеялась, что я с самого детства пущу Иисуса к себе в сердце и душу. Я была не против таких походов, но и особо теплых чувств по поводу этого еженедельного события не испытывала. Церковь была не простая, а баптистская и располагалась в здании школы №61, что на улице Иванова. Специально для прихожан в каком-то из помещений (столовая или просто холл, я уже не помню) сдвигались скамейки, ставилась кафедра для пастора, сбоку - небольшой синтезатор для песнопений. Постепенно прихожане собирались, здоровались и общались, называя друг друга "брат" или "сестра". Разумеется, в родственных связях они не состояли (за редким исключением), но до меня, 6-летней, это дошло не сразу, и некоторое время я ходила настороженная и немного ошеломленная тем, что нахожусь на самой большой семейной встрече, какую только можно было организовать. Вскоре, разобравшись с этим странным недоразумением, я обнаружила, что совершенно ничего интересного в этих встречах не было: я скучала во время проповедей, мне было совершенно наплевать на прегрешения и страшные кары, я не молилась за "выздоровление брата нашего Бориса", потому что не видела в этом смысла, да и не умела. Я с нетерпением ждала конца этого праздника души и сердца, а в моем случае - усталых от стояния ног и не выспавшегося мозга, и страшно радовалась, когда пастор "раздавал вино и печеньки". Вино мне, малолетней, никто не давал, а печеньки в сухомятку я и так грызть отказывалась. Символизм священнодействия был мне непонятным и скучным, я хотела домой.
Самое интересное, что таких же заспанных, скучающих, пригруженных детей в нашем приходе (прости Господи) было несколько. Впрочем, не все из них скучали. Сын и младшая дочь пастора старательно проникались всем своим малолетним естеством тем, что происходило вокруг: каждым словом их отца, каждой прочитанной им молитвой...
Короче, взрослые решили отделить детей, чтобы те, от скуки шалившие, не мешали остальным, и создали что-то вроде воскресной школы. То есть во время служения малолетних отправляли в другое помещение, где с ними, то есть с нами, занимались специальные тётечки, всячески нас развлекали, обучали, занимали всяким интересным делом, но обязательно с крутым религиозным уклоном. А то как же. Однажды в контексте какого-то процесса "учительница" сказала нам, ангелочкам, сложить ручки и помолиться. Вслух. О чем угодно, главное воздать хвалу Господу нашему, а за что - решать самим. Первой вызвалась молиться дочь пастора. Я хорошо помню её: моя одногодка, белые волосы, бленая кожа, курносый нос, активная, но жутко правильная и не по годам рассудительная. Зануда, в общем. Она сложила ручки, опустила глазки и начала говорить спасибо абсолютно за всё. Мне сейчас кажется, что у неё в голове был генератор случайных слов и словосочетаний, и в тот момент он работал на полную мощность. В молитве были упомянуты и солнышко, и погода, и этот прекрасный класс, в котором мы собрались, и родители, и вкусный завтрак, и то, что на море скоро поедем, и всё-всё-всё. А я стояла, слушала её и не понимала, как можно благодарить бога за такие обыкновенные скучные мелочи. Если она не скажет спасибо за "солнышко", то оно немедленно потухнет что ли? А что тогда станет с "вкусным завтарком"? Тогда, 16 лет назад, бог, тот самый высший разум, мне казался чем-то невероятно масштабным, всеобъемлющим, бесконечным, так что благодарить и вообще обращать его внимание на такие незначительные вещи было верхом идиотизма, и вообще - зачем человека по пустякам беспокоить? Человека, да')
Когда очередь молиться дошла до меня, я вся жутко застеснялась, засмущалась и отказалась. Во-первых, потому что молитва уже тогда мне казалась чем-то невероятно интимным и личным, а во-вторых, мерзкая девочка сказала спасибо за всё, что только можно, и я не могла придумать ничего нового и интересного.
