Дневник Елены Лакиер - прекрасный образец того, в каком истеричном мареве и революционном угаре находились многие наши соотечественники в 1917 году и как скоро им пришлось разочароваться в своих революционных "божках" и затосковать по прежним временам, когда барышни пели романсы, а не горланили марсельезы по митингам.

 

Итак, Елена Лакиер - студентка Одесской консерватории, 18-летняя восторженная дурочка с головой, промытой революционным угаром. Как она бесновалась весной 1917 года и как наступало ее прозрение лучше всего видно из ее дневника.

 

20 марта (7 марта) 1917

 

Вторник. В России произошли за эти дни великие, мировые события. Одно за другим последовало с молниеносной, головокружительной быстротой, так что до сих пор не верится в эти сказочные гигантские перевороты, совершившиеся словно по мановению волшебства. В России — революция, эта страшная кровавая вещь. Царь отрекся от престола, его брат Михаил также.

Одесская консерватория. 1910-е гг. | grad.ua

 

29 марта (16 марта) 1917

 

Четверг. Вчера в пять часов была назначена сходка; просидела там больше двух часов. Говорили, спорили, вносили разные проекты, чуть ли не дрались. Все зараз просили слова, шум стоял невообразимый. Но в общем, все пустые разговоры и болтовня. Никак не могли решить, как выбирать делегатов: по классам или из собрания. Рожинский внес проект, чтобы из каждого класса выбирались делегат и кандидат, которые будут работать в организованном комитете. Решили основать бюро труда, кассу взаимопомощи, столовку. Под конец все так раскричались, что председатель не мог добиться тишины и не переставая звонил в колокольчик.

 

На сходке обсуждалось дело проф. Л. Будто бы он сказал какой-то ученице, что хорошо было бы устроить снова «погромчик» в Одессе и высказал свой взгляд на евреев. Эта ученица передала другим, и разгорелся целый скандал. За него говорили все его ученики, и читалось письмо той ученицы, которая оправдывалась. Говорят, что Л. нельзя узнать после этого случая: до того он побледнел и похудел.

А.И. Сущинская и И.А. Лакиер, родители Елены. 1890-е — начало 1900-х гг. | rostovbereg.ru

 

30 марта (17 марта) 1917

Пятница. Вчера, в два часа дня, я присягала новому правительству. В здании консерватории делалось что-то невообразимое, учеников было столько, что зала не могла вместить всех. Сперва позвали всех православных, которых оказалось человек тридцать. Священник прочел нам слова присяги, и все мы, с преподавателями включительно, повторили за ним, сложив пальцы как для крестного знамения. Потом все расписались. В общем, вся эта процедура была просто комедией.

 

Я прямо боготворю Керенского, вождя нашей революции. Сколько энергии, жара, искренности! Милый, чудный Керенский!

 

В консерватории касса взаимопомощи и бюро труда уже основаны, так что можно получать талоны на ботинки, кондиции на лето, пособия на покупку нот и т. д.

А.В. Колчак и А.Ф. Керенский (сидят на заднем сиденье) в Одессе. Май 1917 г. | Wikimedia Commons

2 мая (19 апреля) 1917

Среда. Что за день был вчера... предстоит много рассказать. По случаю вновь учрежденного праздника 1-го мая (по новому стилю) все студенчество Одессы должно было принять участие в грандиозном шествии по улицам города.

 

Я встала в половине 7-го, оделась и пошла в консерваторию, нацепив красный бант и вколов туда свою лиру. Там творилось что-то невообразимое, какой-то человеческий улей. Сперва была репетиция двух оркестров, духового и струнного. Первый пойдет с нами впереди «Объединенного студенчества» по городу, струнный же будет играть вечером в Городском саду. Затем попросили на эстраду хор. Репетиция продолжалась недолго, т. к. нужно было спешить в университет. Нас выстроили по восемь человек в ряд, сперва женщин, потом мужчин.

 

Когда все были готовы, то шествие двинулось по улице Петра I-го — больше трехсот человек. В университете нас ввели в малую аудиторию, где все и расселились. Там была снова репетиция. Впечатление получилось колоссальное, хор с чудными голосами учеников-певцов.

 

После репетиции нас снова выстроили по восемь человек в ряд, и мы стали во главе процессии под флагом «Лейся свободно, русская песня». Спереди шли два студента с большим красным стягом «Объединенное студенчество», а сзади колыхалась масса флагов, голубые с желтым, красные, с разными лозунгами, «Да здравствует интернационал», «Да здравствует социализм». Мы пели «Марсельезу», «Вы жертвою пали».

 

Спустя несколько месяцев Елена уже не восторгается революцией, а взвывает от нее.

 

«Живой памятник» на демонстрации в Одессе 1 мая 1917 г. | viknaodessa.od.ua

 

7 августа (25 июля) 1917 года

 

У меня нет больше никакой надежды на благоприятный исход событий. Насколько раньше смотрела на все сквозь розовые очки и приветствовала революцию, настолько очки теперь так черны, что ничего сквозь них не видно. Ужасное чувство, когда любимый кумир оказывается на глиняных ногах и падает. Я слепо верила в Керенского, но теперь он делает ошибку за ошибкой, и я его больше не люблю и не преклоняюсь. Сегодня хотела даже снять со стены его портрет, но рука не поднялась…

 

1 октября (18 сентября) 1917

 

Понедельник. Нет хлеба. Всюду очереди, по кварталу в длину. Введена на него карточная система.

 

Газеты полны ужасов, происшедших в Риге: перед занятием ее немцами зверства «товарищей» (это слово стало теперь нарицательным для дебоширствующих солдат) переходили все пределы возможного — грабили, убивали, насиловали. И это своих же, своих!

Кондитерская «Фанкони» в Одессе. 1900-е — 1910-е гг. | odessa-life.od.ua

 

30 ноября (17 ноября) 1917

 

Пятница. Сегодня вся Одесса взбудоражена слухом, что Россия будет под протекторатом Германии. Вечерние телеграммы только об этом и пишут.

 

Многие, даже из народа, жаждут царя и покоя. Некоторые даже нерешительно высказывают желание, чтобы снова на углах улиц были городовые и наводили порядок.

 

Я все правею и правею и, наверно, доправею до монархистки... Уж теперь чистокровная кадетка, а еще так недавно была эс-эркой. Наши горничная и кухарка подали избирательные списки за кадетов и уверены, что только тогда будет порядок...

 

В четверг никто почти не пришел в консерваторию, т. к. была общееврейская манифестация по случаю дара Палестины Англией евреям. Все они в восторге. Я очень сочувствую сионизму, я искренно желаю бедным евреям устроиться на своей земле.

 

Каждую ночь теперь бывают перестрелки, но мы так к этому привыкли, что перевертываемся на другой бок и снова засыпаем. Человек имеет приятную особенность: ко всему очень быстро привыкать.

 

Германские войска в Одессе. Июнь 1918 г. | archodessa.com

 

24 декабря (11 декабря)1917

Понедельник. Беспорядки кончились, но надолго ли? Мама подарила мне свой револьвер, так что когда я куда-нибудь иду, в особенности вечером, то беру его с собой, на всякий случай.

 

Дни летят, жизнь проходит. И как жаль, что молодость протекает в такое ужасное время, когда не знаешь, будешь ли ты жив завтра или будешь лежать в морге с простреленной головой.

 

Утверждено новое правило: каждый дом Одессы должен охраняться всю ночь подомовой охраной, составленной из жильцов мужского пола; дежурства по три часа, до самого утра. Бедные озябшие «буржуи» коротают время, играя в карты в подворотнях.

 

Теперь выпекают ужасный хлеб из ячменя, с соломой и отрубями; корка так жестка, что ее насилу режешь ножом, и рубленая солома застревает в зубах.

 

30 января (17 января) 1918

 

Вдруг у наших дверей прозвучал длинный необычный звонок. Открыл Наташин муж, симпатичный рослый солдат.

 

— У вас есть мандат? — спросил он у стоявшего матроса.

 

— Никаких мандатов у нас нет, — ответил грубо тот, — впустите, не то плохо вам будет.

 

Ничего не оставалось делать. Они вошли, вооруженные до зубов. У одного матроса торчала за поясом ручная граната, которую я приняла по незнанию за морской гудок... другие были с «лимонками», тоже особого рода гранаты в форме лимона. Их было четыре: два матроса, солдат-еврей, страшный нахал, и молодая женщина, которую мы сперва приняли за юношу, т. к. она была в мужском костюме. Упиралась на винтовку и держала себя странно — вызывающе, все время командуя своими спутниками. Это, наверно, одна из тех отчаянных анархисток, которые живут в 21-ом номере на улице Петра.

 

Они сперва вошли в гостиную, гремя винтовками, и стали обыскивать: приказывали открывать ящики, шарили под столами. Затем вошли в спальню, обыскали шкаф, один из матросов вынул шашку и стал шарить под ним. Потом открыл маленький чемодан и нашел там... две булки.

 

— Почему у нас делают обыск? — спросила мама одного из них.

 

— Потому что из вашего дома стреляли и убили матроса, вот мы и ищем виновников, чтобы им отомстить, — ответил солдат.

 

Потом он небрежно вынул шашку из ножен и сказал:

 

— Вот это золотое оружие я стибрил у офицера на Чумной Горе, а его укокошил!

 

— И вам не было жаль убивать его? — спросила я. — Ведь он же тоже русский человек.

 

— Ну разве жаль уничтожать контрреволюционера? — сказал он с циничной усмешкой. — Их и так немало «покупали» с «Алмаза».

 

Я была готова его растерзать. Какой-то молокосос-жиденок, можно сказать, говорит так цинично об офицерах. Ужас!

 

Наконец, осмотрев все, они ушли, оставив удостоверение, что в нашей квартире ничего не нашли. «Вперед, товарищи!» — визгливым голосом скомандовала анархистка, и все послушно пошли за ней.

 

Говорят, что самыми отчаянными большевичками были женщины-анархистки, которые разъезжали по городу на грузовиках, бросали бомбы и делали засады на гайдамаков. Наверно, стрелять-то толком не умеют, а воображают себя Жаннами д’Арк.

Одесса в 1918 г. | humus.livejournal.com

 

4 февраля (22 января) 1918

 

Понедельник. Я сегодня была свидетельницей возмутительного случая в самом центре города. Передо мной шли три девицы легкого поведения, накрашенные, ужасные, нахальные. На углу показалась очень хорошо одетая дама в котиковой шубе, молодая и очень привлекательная. Когда эти девицы поравнялись с ней, то средняя, ужасная пожилая женщина с гнилыми зубами, воскликнула:

 

— Эх ты, сука! — и плюнула ей в лицо.

 

Та остолбенела от неожиданности и омерзения и беспомощно огляделась вокруг, точно ища помощи, отирая себе лицо платком. А девицы пошли дальше, визгливо и вызывающе хохоча. Вся кровь бросилась мне в лицо, мне хотелось броситься на этих женщин и надавать им пощечин. Но теперь это было бы сплошным безумием, когда все так настроены против «буржуев». Но я никогда не забуду выражения лица той бедной дамы. И главное, ничем нельзя отомстить обидчице, и что за враг — уличная женщина!

 

Матросы держат себя страшно вызывающе и словно никогда не видели женщин. Например, сегодня прошли три матроса, вооруженные с ног до головы. Поравнявшись с нами, — я шла с бабушкой — один из них воскликнул: «А славная молодка!» — и так на меня посмотрел, словно хотел съесть с ботинками и шубой.

 

Румыны подходят к Одессе и хотят отрезать водопровод. Тогда целый город останется без воды, это будет страшное бедствие.

 

В городе массовые ограбления и убийства. Все магазины закрыты.

Крейсер «Алмаз». 1900-е — 1910-е гг. | kreiser.unoforum.pro

 

25 февраля 1918

 

Ходят ужасные слухи, что всех офицеров, увезенных на «Алмаз», живыми сбрасывали в море с тяжестью на ногах. Это узналось таким образом: нужно было починить подводную часть «Алмаза», и для этой цели наняли водолаза. Когда его спустили вниз, то он увидел целый лес офицерских трупов со связанными руками, которые качались в воде, как живые. Это так на него подействовало, что когда его подняли, то он оказался сумасшедшим. Теперь он бегает по улицам и исступленно кричит: «Лес, лес!» Большевики его ловят, чтобы убить. Тогда спустили другого водолаза и его подняли без чувств. Эти слухи распространились с молниеносной быстротой, нам сразу об этом сообщили из трех источников.

 

13 мая 1918

 

Сегодня в 9 часов утра началась «неделя бедных». Реквизируют все — вплоть до двух платьев и одной пары обуви. Мы попрятали все, что могли: в печку, за кровать, в погреб. Я страшно волновалась за бабушку, т. к. было назначено 1200 комиссий по реквизиции имущества, и мы как раз входили в район. Оцепили весь центр кольцом — Приморскую, Белинскую, Новорыбную, Старо-Портофранковскую.

 

Вошел в силу новый приказ: кто назовет еврея жидом, приговаривается к каторжным работам на пять лет.

 

17 июня 1918

 

Теперь мы едим невероятно скверный хлеб, приготовленный из гороховых отрубей, которыми французы кормили своих мулов и не успели захватить с собой. Цвета он зеленоватого, и на зубах попадается солома и всякая гадость. А сахар едим только «впридумку», т. к. его нельзя достать. Бедность теперь — универсальное достояние. Недавно бабушка продала на три тысячи скатертей и столового белья.

 

Время перевели еще на час вперед, т. е. на три с половиной часа, так что мне приходится вставать в четыре часа утра. Это пытка.

 

По новым законам духовное завещание не имеет больше никакого значения: все имущество умершего реквизируется и становится государственным достоянием.

 

22 июля 1918

 

За последние дни настала страшная дороговизна из-за блокады Одессы со всех сторон: с моря и с суши. С моря сторожат французские крейсера и мониторы, с суши окружили немцы-повстанцы из колоний, восставшие крестьяне и приближающиеся деникинцы. Говорят, массовые расстрелы в Чрезвычайке бывают каждую ночь. Причем они пускают в ход моторы грузовиков, чтобы заглушить треск залпов.

Французские танки Renault FT в Одессе. 1918–1919 гг. | vnews.agency

 

1 августа 1918

 

Настало ужасное время. Иногда опускаются руки. Проработав восемь часов на службе, уставшая плетусь обедать, ем гадость в столовке, прихожу домой и, не отдыхая, бегу в очередь за водой. Сотни понурых людей стоят и ждут часами права унести ведро воды. Ее в городе нет, надо идти на окраину. Меня спасает только фатализм.

 

Чтобы забыть мрачное настоящее, читаю книги по философии.

 

21 августа 1918

 

Я еще не записывала, что недавно убили Царя и всю его семью при ужасных обстоятельствах, заманив их ночью в западню. Недавно по них была панихида в соборе, и все присутствующие плакали. Я сделалась патриоткой и полюбила свою родину за ее страдания и несчастья.

 

25 августа 1919

 

Ура!!! В Одессе не осталось ни одного большевика! Наконец-то наступило желанное освобождение!

 

Целую ночь палили. Утром в 5 часов началась опять страшная бомбардировка. Сейчас 8 часов. Бабушка ходила за водой и принесла новости: большевики бежали по Балковской улице, а на Пироговской уже добровольческий штаб...

 

Наступил долгожданный день. Все поздравляют друг друга. Ровно четыре с половиной месяца мы страдали под игом «пятизначников». Теперь им наступил конец.

 

Днем. Добровольцы официально вошли в город. Ликование полнейшее, их встретили как избавителей. Утром пришел наш квартирохозяин Л., выпущенный из тюрьмы, и со всеми перецеловался.

 

Половина 10-го вечера. Началась неимоверная стрельба, палят из тяжелых орудий. А взрывы раздаются далеко. Слышно, как свистят снаряды, пролетая над городом. Грохот до того оглушительный, что мы закрыли окна. Кто знает, может быть, большевики взорвали пороховые заводы? Интересно, что все это значит, — казалось бы — все должно было успокоиться, раз Одесса взята без бою и нет ни одного большевика.

 

 

 

26 августа 1919

 

Все с восторгом отнеслись к приходу добровольцев. Вмиг город преобразился, стал вдруг только русским... все евреи куда-то попрятались. Собственно, Одесса была взята горсточкой добровольцев, всего двумястами человек. Сейчас в городе их около двух тысяч, а выгнали, говорят, 65 000 большевиков. Это была просто рискованная авантюра — да они, кажется, сами мало рассчитывали на успех. Но, к счастью, эта затея удалась, и все жители вздохнули свободно. Но как все простые смертные — не большевики — счастливы! Нечего бояться разных «недель бедных», «красного террора», «облегчения буржуев от лишних вещей» и т. д.

 

Первые три дня после прихода добровольцев было очень тревожно, т. к. все были уверены, что большевики снова попытаются захватить Одессу. Поэтому каждый день, часам к шести вечера, начиналась невероятная пальба шестидюймовыми с «Кагула» и союзных судов по дороге, где стояли большевистские поезда.

 

С приходом добровольцев было сразу установлено нормальное время и прежняя «русская» орфография. Их называют «освободителями».

Генерал Деникин в Одессе. 1919 г. | Wikimedia Commons

 

10 сентября 1919 года

 

Появился керосин и значительно подешевел, 15 рублей фунт. И мы в восторге и блаженствуем. Бабушка от удовольствия цитирует Димины стихи из «Эпопеи во времена Муравьева»:

 

Горячий ужин на столе,

И чай кипит на керосинке.

Скажите мне, на всей земле,

Что лучше эдакой картинки?

 

Это относительное благополучие радует нашу опустевшую от разных бедствий и лишений душу.

 

Трамваи ходят! Прямо роскошь! Когда в первый раз они пошли, то жители были в восторге, хлопали в ладоши, смеялись и радовались как дети.

 

У меня теперь два скромных желания: чтобы шла вода и был дешев керосин.

 

Я осталась работать в Управлении Красного Креста, где появилось новое, добровольческое начальство. Все же мелкие служащие остались по местам, хотя произошло большое сокращение. К счастью, меня оно не коснулось.

 

17 октября 1919

 

В Харькове все служащие государственных и общественных учреждений и артисты объявлены большевиками вне закона. В Гомеле расстреляны все служащие Красного Креста как контрреволюционная организация.

 

Под Управлением устроилась теперь американская военная миссия, и я каждый день беседую с американцами.

 

 

4 декабря 1919

 

Всю ночь видала кошмары о приходе большевиков, — то они обыскивают нашу комнату, то ловят меня на улице и тащат в Чека... Ведь на этот раз я счастливо избегла расстрела, а моих трех сослуживцев расстреляли в чрезвычайке: двух из контрразведки, а третью из бюро мосье де Карселад, некую мадемуазель Пуллен.

 

10 декабря 1919

 

Паника разрастается. Большевики приближаются, все запасаются визами и паспортами.

 

 

 

 

13 января 1920 года

 

Столько перемен произошло за это время, что я даже не знаю, с чего начать.

 

С середины декабря в Одессе началась форменная паника: все стали подготовляться к эвакуации, писать удостоверения и пропуски, чтобы при первой опасности скрыться. Все в Кресте решили бежать, т. к. большевики считают его контрреволюционной организацией.

 

Я переговорила с уполномоченным и написала прошение о переводе меня в Крым. На следующее утро он поставил на нем резолюцию: «назначить письмоводителем или делопроизводителем в первый госпиталь, который будет отправлен в Крым».

 

Первым оказался Одесский Хирургический. Наконец был назначен день отъезда, на английском транспорте «Ганновер». Погрузили также 960 человек раненых. Мама не захотела ехать с нами и осталась в Одессе.

 

У меня было дела по горло, т. к. я оказалась единственным человеком, говорившим по-английски. В перевязочной, в палатах, главный врач — никто не мог обходиться без меня. Но англичане очень недружелюбно отнеслись к нам: никуда не позволяли выходить, не давали кипятку, нельзя было достать даже куска хлеба. Но мы с бабушкой ели прекрасно благодаря протекции инженера и второго стюарда, нам каждый день подавали завтрак, обед, чай, ужин и вечером какао...

 

Пробыли мы ровно неделю на пароходе и наконец высадились в Севастополе. Нам на дорогу надавали целую гору сандвичей. Мы сели на него 23-го декабря, провели там Рождественские праздники и высадились 29-го декабря.

 

Наконец на ялике поехали на Корабельную Сторону, в казармы — огромнейшие, холодные, на самом верху высокого холма. Почти все стекла выбиты, никакого отопления, — и ужасный, подавляющий холод, три градуса тепла, редко четыре. Первую ночь я проспала совершенно одетая, в шубе и ботах, и утром, проснувшись, рыдала от холода. Никогда не думала, что от него бывает так мучительно больно.

 

В первый день Нового года мы с Л. ходили в город и по дороге иронизировали над собой: он по своей специальности учитель истории, а теперь старший санитар. Я музыкантша, а теперь писарь. Вдруг он резко потянул меня за рукав: «Осторожно, не смотрите вправо!» Я, конечно, совершенно машинально посмотрела и увидала, что на фонаре медленно раскачивался повешенный... еще немного — и я бы его задела. Часто, несмотря на добровольческую власть, большевистские элементы города сводили счеты с неосторожными офицерами, которые выходили в одиночку по ночам.

 

Через пять дней начали привозить раненых партиями по 75-100 человек, и для меня началась бешеная работа. Я вставала каждый день в 7 часов, в 8 уже сидела в канцелярии или, если прибывали новые раненые, бежала заполнять приемные листки в палаты и там проводила целые дни. На днях был такой случай: привезли новую партию, и я, проходя мимо, увидала, что носилки одного из раненых покачнулись и он начал скользить на пол. Я подбежала и схватила его в объятия, чтобы удержать на месте. Вдруг кто-то сзади поднял меня за шиворот, и, обернувшись, я увидела главного врача, который гневно воскликнул: «Сумасшедшая, что вы делаете? У этого раненого рожа!» Я даже не знала, что существует такая болезнь, и была страшно удивлена его вспышке.

 

Мы коротаем вечера, сидя при свете заплывшего огарка и кутаясь в шубы и пледы. Цементный пол леденит ноги, и у всех начал проявляться ревматизм. Но все-таки, что из всего этого выйдет?

Севастополь. Часть панорамы города. 1920 |  humus.livejournal.com

 

 

22 января 1920

 

В городе странная паника — большевистские войска быстро приближаются к Севастополю. По словам некоторых, будто бы уже занят Перекоп.

 

На этот раз мы с бабушкой решили бежать во что бы то ни стало — но единственный выход из Севастопольской ловушки — это морем. Я стала метаться по городу, выискивая способ эвакуироваться, обила все пороги и всюду получила отказ, т. к. не принадлежу к военной семье. Долго беседовала с британским консулом, умоляла его мне посодействовать, но он сам не мог ничего сделать и при всем желании был бессилен помочь.

 

Кроме страха перед приходом большевиков, нас пугал еще другой ужасный призрак: эпидемия сыпного тифа. Весь наш госпиталь был поражен, и главное, стали им заболевать члены медицинского персонала. Рядом с нами в комнате слегли сегодня две сестры милосердия. Теперь — очередь за нами. Бедная бабушка совсем извелась, обсыпая нас и наши вещи нафталином, т. к. кто-то ей сказал, что сыпнотифозные вши очень боятся этого запаха...

 

Все наши чемоданы сложены, мы ждем только случая, чтобы покинуть Севастополь, — но как?

 

Эвакуация беженцев в гавани Одессы. Февраль 1920 г. | Captain Evan P. Cameron. Goodbye Russia. Adventures of H. M. Transport “Rio Negro”. London, 1934

 

23 января 1920

 

Утром. Свершилось, жребий брошен! Мы покидаем Россию. Опишу в кратких словах, т. к. нет времени.

 

Вчера полковник С. зашел к нам и сказал, что у пристани стоит санитарное английское судно «Глостер Кастль», на котором отправляют часть наших раненых в Константинополь. Он посоветовал мне сходить туда и узнать, т. к. видел, что садится также частная публика.

 

Мне показалось это совершенно безнадежным, но для очистки совести все же решила пойти. Рано утром мы с ним отправились в порт. Со слезами на глазах я безнадежно взирала на белоснежного гиганта, не имея ни малейшей надежды получить разрешение не эвакуацию. Кто я? Даже не жена раненого офицера, а какая-то не известная никому девушка.

 

Поднялись на палубу, где встретил нас капитан парохода. Я обратилась к нему по-английски, прося позволения эвакуироваться, т. к. иначе мне грозит расстрел со стороны большевиков. Он очень любезно препроводил нас к главному врачу Аткинсону, которому я подробнее объяснила свое отчаянное положение. Он сказал, что не имеет ничего против, тем более что, зная английский язык, я могу быть ему очень полезна. Но для моего принятия на борт необходимо официальное разрешение русских властей, в лице главного врача Морского госпиталя, О.

 

Тут меня покинула всякая надежда. Я уже слышала в ушах отрицательный ответ от главного врача... И вдруг вырос передо мной М., белокурый моряк с голубыми глазами и светлой бородой, точно Архангел Гавриил, — и все свершилось по мановению его волшебного меча! Несмотря на колоссальную очередь перед кабинетом О., он провел меня к нему внутренним ходом, и тот почему-то дал сразу свое согласие без всяких затруднений. Почему? Ведь они меня совершенно не знали! Это было одно из чудесных избавлений, которыми полна моя жизнь...

 

Как на крыльях вернулась я на Корабельную Сторону, объявив бабушке радостную новость. Все меня поздравляли. Старший врач сразу дал свое разрешение и состряпал удостоверение, что я уезжаю в командировку за границу в качестве переводчицы, с сопровождающей меня бабушкой. Итак, сегодня, в два часа дня, мы покидаем Россию — может быть, навсегда!

 

А дальше был Константинополь, Париж и Буэнос-Айрес, где Елена Лакиер жила до конца жизни и где похоронена на британском кладбище. Прозрение и отрезвление пришли к ней, но было уже слишком поздно.