1.Есть люди, которые боятся смерти, и есть люди, которые бояться жизни…
Люди, боящиеся жизни, держат свое время в кулаке, и оно песком убегает от них.
Счастье они находят в детях своих, а звуки – в их плаче
Величайшей драгоценностью они находят надежность, а «своих» находят по схожести взглядов и совпадении обычаев…
Ходят они по прямой и по тротуарам, а Луна им – помеха..
Детей они считают частью, не видя в них целого, и заводят их для себя, как красивые, но бесполезные игрушки, используя их как деятелей своих мечтаний, как шкатулки своих начинаний …
Достойными они считают тех, пред кем они гнут шею, а невидимыми тех, кто гнет шею перед ними…
Деньги они считают ценностью, а ценности называют глупостью…
Их рот залеплен грязью междометий и путами лжи…
Такие люди долго уходят от своих родителей и нелюбимых супругов, и умирать они предпочитают в собственной постели.
Люди, боящиеся смерти, держат свое время в раскрытой ладони с дырявыми пальцами. Время утекает от них, а они утекают с ним.
Живут они быстро, и столь же быстро уходят от родни.
Они беспокойны, и успокоение находят там, где самоубийцы и сумасшедшие находят последний приют – в пути и на перекрестках дорог…
Запахи одолевают их с такой силой, что усы их выстраиваются проволокой, ветры же носят их, словно флюгер крутят…
Время их бывает долгим, словно они позволяют ветру навевать песок на их ладони…
Кости они кидают левой рукой, ею же они сушат судьбы, а краски кладут правой, что была целована будущим – ею же и гадают…
Глаза их часто мокнут по несбывшемуся, а волосы тонки, как и уши, вывернутые наперед – так, что шаги нагоняющей смерти они чувствуют раньше своего шага…
Горят они ярко, но недолго – идеи перегорают быстрее хозяев…
Утроба их темна и разборчива, а дети их получают в дар невиданное богатство – крылья и камень…
Мысли их быстры, пальцы ленивы, а память, как объеденная молью шаль, обладает способностью забывать воду...
Ярость их холодна и светла, как лед, но и оттаивают они быстро…
Чудо к таким людям ластиться, как кошка к подгулявшему хозяину, а смерть – тянет руки к их плечу.
Именно таким людям первым открывается, что чудо и чудовище столь же схожи, как странник со странным.
По свету идут они чудесными странниками, чудовищно странным перекати-полем…
2. Велуна Зорбуш.
В её рту переплетались два языка – острый женский и едкий мужской.
Ее правый глаз был близорук, ибо различал только прошлое, а ее левый глаз был дальнозорок, и видел лишь будущее. К настоящему она была слепа и ловила его лишь осколками ароматов…
Верхняя губа ее была мужской, горькой, как полынь, пахла миндалём и семенем, в ней хранилась вся её злость…
В нижней же, сладкой, женской губе хранилась ее нежность. Пахнущая медом и не родившимся криком, она была полна молоком…
Чай она пила во вторник и ночью, а вместо сахара добавляла в него свои поцелуи…
Злилась она облизывая верхнюю губу, как берсерк, кусающий щит…
Нежности она говорила хрипло, закрыв глаза и закусив нижнюю, сладкую губу. Только в эти моменты она остро ощущала настоящее…
Она была нечувствительна к земле, но чувственна в воде…
В её пении плескались нити тысяч ветров, а дождь закрывал её глаза и грелся о её кожу…
Взрослых она презирала, а детей – звала обещанием несбывшегося, за что и любила их странной, злой, и неестественной любовью – любовью мыслей, скрещенной с нелюбовью сердцем…
Из всех напитков она предпочитала воду и кофе, а из всех одиночеств – куцое, скупое - в горах и городах…
3. Януш Илецкий
Шаги его были сродни убийству, а голос мазал медом.
Счастье он мог укусить за один бок и спрятать в карман до лучших времен.
Время бежало от него, как враг от чумы, а сердце держало трещины, как стакан – грани…
Ложкой он мог пить лапшу, а суп легко мог есть с ножа.
Шаг гнал его вверх, а уши при этом были стеганы кнутом волос его…
Локи назвал бы его братом, и ушел бы кривым...
Синим глазом он ласкал время, а карий глядел в суть.
Правый глаз смотрел влево, а левый – недобро…
Кошек он обходил на правую сторону, а псы бежали от него, чувствуя сердце, расцветшее предательством…
4. Они встретились на перекрестке, когда псы брехали вперед и в пустоту, а солнце разливалось красным воем…
Она шла посередине, он поперек, она смотрела, но не видела, он видел и не глядел…
Она облизнула верхнюю губу, перехваченную морозом, и они переплели следы…
Он ушел не оглядываясь, но в его следы навсегда вкрался след ее левой ноги….
Она же до крови прокусила нижнюю губу, не допуская своей злой нежности вырваться прочь, наружу, за ним….
Он запомнил её нерожденный голос, а она возненавидела его шаг, крадущий ее следы…
