nash-sovremennik.ru/p.php?y...n=11&id=10
В свое время еще маркиза де Кюстина удивляло и раздражало странное чувство превосходства русских людей над иноземцами — и тем более удивляло и раздражало, что он и сам ощущал его. По собственному признанию маркиза, на которое я рекомендовал бы обратить особое внимание в контексте всей его книги “Россия в 1839 году”, ни в одном, даже самом захолустном русском обществе он, гость из “самого Парижа”, не являлся образцом ума и остроумия, хотя был он, безусловно, по-талейрановски умен и остроумен.
Сегодня, после 74 лет советской власти, не очень-то жаловавшей само слово “русский”, и девяти лет глумливого попрания нашего национального достоинства при Ельцине, этот феномен русской самодостаточности сохранился. Более того: слово “русский” стало повсеместно употребляться в значении “лучший”, что далеко не всегда случалось и до революции. Отчего, почему? Неизвестно. Никаких особых успехов, кроме нокаутирующего удара по западной пищевой промышленности (еще до всякого ящура), мы за последнее время не добились.
Конечно, если говорить об этом феномене с точки зрения культуры, то все ясно: мы давно превосходили Запад в духовности, а со второй половины XIX века стали законодателями мод в светской культуре. Обобщая высказывания о литературе известных зарубежных писателей и критиков ХХ века, мы можем с уверенностью сказать, что именно наши писатели — Достоевский, Л. Толстой, Чехов, Булгаков — являются писателями № 1 во всем мире, а пресловутая “тройка” Кафка — Джойс — Пруст только усиленно навязывается западному обществу в качестве некоего противовеса русским, но известны подавляющему большинству иностранных читателей эти “три кита” только по именам. Для сомневающихся предлагаю провести простой эксперимент: спросите у любого европейца или американца, не являющегося писателем или филологом, но имеющего высшее образование, сколько романов входит в знаменитую эпопею Пруста “В поисках утраченного времени” и как называется хотя бы половина из них. Поделюсь с вами результатами своего мини-исследования: большинство “респондентов” (среди них был и француз) уверяли, что существует только один роман Пруста под таким названием! Между тем в означенной эпопее их — шестнадцать... В то же время большинство моих собеседников знали, как называются основные романы Достоевского и Толстого и все три “большие” пьесы Чехова.
В полной мере насладиться плодами этого эксперимента мне мешало то обстоятельство, что большинство патриотично настроенных “молодых русских” (не путать с “новыми”), послуживших, к примеру, прототипами героев фильмов А. Балабанова “Брат” и “Брат-2”, не назовут нам основных произведений Достоевского, Толстого и Чехова, а иные из них вообще никаких русских писателей, кроме Пушкина, не знают — да и Пушкина-то знают скорее всего потому, что он персонаж многочисленных анекдотов. Для героя “Брата-2” русская культура вообще существует лишь в виде стишка из “Родной речи” с рефреном”: “Это — Родина моя!” Но, оказывается, ему и этого достаточно, чтобы одолевать врагов.
А вот случай из жизни. Один наш десантник, 20-летний парень, служивший миротворцем в Боснии, рассказывал о своих коллегах-американцах: “Все разговоры американцев сводятся к рассказу о машине и коттедже, которые есть или которые будут. В этом, вероятно, и заключается весь смысл их жизни. Автомобиль, видимо, вообще считается членом семьи, так как его фотография имеется у американцев наряду с фотографиями родственников. Наши интересы им непонятны, наш юмор им недоступен. У них же верхом остроумия считается хлопнуть кого-нибудь по заду. А в целом разочаровали меня “партнеры”... Я иногда думал: случись такое, что не подвезут вовремя туалетную бумагу, они ведь вымрут от тоски и безысходности”. Для критически мыслящих русских образованных людей такая оценка американцев типична, но следует помнить, что прозвучала она из уст вчерашнего “тинэйджера”, объекта проамериканской ельцинской пропаганды, который, как и “пендосы” (кличка американских “миротворцев”), сам был не прочь в Боснии заработать, в том числе и на “тачку”. Однако говорил он об особых “наших интересах”, почти не ведая их, о “нашем юморе”, о “смысле жизни”. Откуда он получил представление о них? Не от “демократов” же?
Может быть, дело в некой не поддающейся логическому осмыслению духовной инерции? Очевидно, для уверенности в своем духовном превосходстве русскому человеку не всегда обязательно владеть искусствами или даже понимать их: он все равно является пассивным носителем русской культуры, как маленькая икринка является в идеале носителем здоровенного осетра.
