Глухой стук раздавался уже давно, он превратился в некий звуковой фон, слившийся со стуком сердца, дыханием и стрекотанием сверчка где то в глубине дома.

- Пожалуйста, впустите меня! Вы слышите, пустите, пожалуйста!

- Нет, тебе не место здесь! Уходи!

Этот диалог повторялся день за днем. Один голос просил принять его, второй, неуловимо похожий, отвергал раз за разом.

Неизвестно, когда началась эта бесконечная словесная перепалка, было это так много лет назад, что никто уже и не помнил, когда и почему тот, что внутри решил закрыть навеки двери перед тем, что снаружи, а тот кто был отвергнут, решил не сдаваться, и день за днем, год за годом продолжать стучаться в заветную, запретную дверь.

И сегодня снова, ожесточенно захлопнута дверь перед носом просителя. Закрылся в своем тягучем, беспросветном одиночестве тот, кто внутри. И сегодня опять стук не достиг цели. Снова не принят, снова отчужден в свою глухую тоску тот, кто снаружи.

Само строение, послужившее яблоком раздора между двумя этими одинокими сущностями не внушало зависти прохожему. Серое, скучное, словно стесняющееся собственных стен, оно выглядело нездоровым, непригодным для жилья.

Стояло это строение чуть в стороне от деревни, и некому было обратить внимание спорящих на то, что каждый нетерпеливый стук одного, каждый резкий отказ другого вызывают легкое содрогание стен, и после каждого такого полудвижения, остается на стенах то изогнутая щепка, то взбухшая шишка на бревне...

Нельзя сказать, что было то место таким уж безрадостным. Тот, что внутри, по вечерам зажигал лампу в красивом оранжевом абажуре. Теплый свет сочился из окон, согревая напоминанием о доме, тепле и любви окружающие дворики, и, съежившегося, у покосившегося слегка забора, того, что снаружи.

Тот, что снаружи иногда, холодными вечерами разжигал веселый можжевеловый костер, и запах горящей хвои наполнял манящим покоем легкие окружающих селян, и, того, кто внутри.

Иногда путники забредали на теплый свет из окна. Тот, что внутри подпускал их совсем, иногда, расчувствовавшись, даже открывал окно... Но испугавшись прикосновения холодного воздуха улицы, опасаясь, что чужак принесет эту зябкость внутрь убежища, захлопывал окно еще раньше, чем разочарованный нелестным приемом гость разворачивался, продолжить свой путь.

Иногда добряки лесные бродяги приближались к жару смоляного костра. Тот, кто снаружи доставал кружки и котелок, грел чай, заваривал лесные травы, но бродяг пугала его, суетная слегка, готовность угощать и привечать всякого, и они сбегали обратно в лес.

Так и текла их обоюдно одинокая, невеселая жизнь, и разрушался постепенно не любимый обоими дом.

Однажды, обычным, не ярким утром, вместе с птицами и шуршанием белок в лесу проснулась странная песня. Женский голос, мягкий и настойчивый одновременно, неуловимый, срывающийся на эротичную хрипоту и снова взмывающий чистотой соловьиной трели пел мелодию, вплетая в нее слова, которые были понятны, но звучали будто на другом языке.



Здесь, где-то здесь в этом диком лесу

Живет то, что ищу я все лета и зимы

То, что нуждается в том, что несу

В сердце своем через степи, заливы



То, что утеряно мною давно

То что ищу и не знаю названья

То, без чего не могу все равно

В жизнь воплотить свое древнее знание



Здесь, где-то здесь без меня много лет

Ждет или ищет, зовет и тоскует

и никакого препятствия нет

Встретимся вскоре мы и возликуем



Вместе, и в полном слиянии душ

Сможем в сонет мироздания влиться

Сгинет в ничто одиночества сушь

Новая теплая вечность родится.



От этого странного пения, захотелось тому, что внутри, открыть окно и впустить струю свежего воздуха с частичкой нежного голоса в свое убежище. И захотелось тому, что снаружи, замереть, вслушиваясь, не спугнуть суетливой заботой чарующую певицу.



- Послушай,- прозвучал неожиданно голос, совсем рядом со странным строением, - я наконец нашла тебя! Я искала тебя так долго! Много веков. Я знаю, что давным давно, когда меня еще не было на этом свете, я придумала тебя. Я знала, что ты ждешь моего прихода, что тоскуешь в одиночестве, думала, что ты бродишь по миру в поисках. Но почему ты не искал меня, любовь моя? Почему не звал, не слагал стихов, которые, облетев мир, подали бы мне знак? Почему так холодно в твоем лесу, почему не встречаешь меня песнями?

Тот, что внутри грустно слушал ласковые речи, зная, что они не могут быть обращены к нему, жалкому, ничем не приметному существу, живущему в убогом строении...

Тот что снаружи, поглядывал с завистью в сторону закрытой для него навеки двери, думая, что верно тому, имеющему крышу над головой, уважаемому, имеющему право изгонять его - несчастного бродягу, обращены эти нежные речи.

Казалось даже сам дом, попытался выпрямить свои искривленные безлюбием стены и криво усмехнулся бликом в окне. Не для него же, убогого мог журчать мягкий голос....

А удивительная гостья продолжала изливать свою любовь:

- Я нашла тебя, милый, долгожданная любовь моя, я нашла тебя. Мы больше никогда не расстанемся. Ни в этой жизни ни в будущей. Теперь мы вместе. Теперь две одинокие половинки могут воссоединиться и стать счастьем. Я не оставлю тебя больше никогда. Мне так дорог твой милый дом (убогое строение колыхнулось в смятении), твоя богатая внутренняя жизнь

(занавесь на открытом окне дрогнула), твоя милая маска гостеприимного бродяги (зарделся у костра вечно отверженный). Я вижу, ты совсем засох без меня, бедняжка, я напою тебя своей нежностью, я пропитаю твою душу своей любовью, я согрею твое тело, твое сердце оттает, ты сможешь поверить в мою любовь и в мою безграничную преданность. Поверь мне, пожалуйста, я люблю тебя!

Нет больше убогого строения, нет, запершегося внутри одинокого страха, нет вечно отверженной сущности, лежит у пятисотлетнего дуба юноша с искореженным болезнью телом, со страдающим лицом, прячет глаза полные недоверия и боли.

Гостья встала на колени рядом с простертым телом, гладит его плечи, лицо, волосы, слезы любви и сочувствия падают из ее прекрасных зеленых глаз на скрюченные болезнью руки, проникают в каждую клетку тела, горячие, наполненные сердечным теплом.

- Милый, мы будем вместе всегда. Ты знаешь? Ведь всегда, это больше, чем жизнь, дольше, чем вечность.

Засыпает юноша под ласковыми руками, и снится ему не то сон, не то явь давно прошедшая. Он малый ребенок, одно неловкое , грубое прикосновение няньки вдруг сказало ему, несмышленому, что быть им - мерзко и гадко. И не захотел маленький быть собой. Не захотел принять себя собою, отверг какую-то важную, неотрывную часть себя, выгнал ее на вечный холод. Часть неотделимую настолько, что она не смогла отдалиться от тела, день за днем и год за годом стучалась и просилась обратно, а одинокий обломок души караулил закрытые двери, прислушиваясь, там ли еще оно... его неразлучное....

- Любовь моя, только не умирай теперь, теперь, когда я нашла тебя, когда руки мои коснулись твоего сердца, когда глаза мои слились с твоим взглядом, не оставляй меня, любимый!

- Я ... люблю... тебя... - непривычным голосом сказал юноша, и был этот голос достаточно силен, чтобы понять, что смерть больше не грозит ему, хоть и двоился чуть на высоких нотах.

- Я люблю тебя, я верю тебе, я хочу быть с тобой... - и с каждым словом тело его восстанавливало силу и искривленные конечности выравнивались и мышцы наливались мощью.

А когда он смог встать на стройные свои, мужественные ноги, он запел приятным тихим баритоном:

Здесь, где-то здесь в этом странном лесу

Жил в вечном холоде ожидания

Жижу болотную пил, не росу

Радостный миг променял на страданье



Та, что утеряна мною давно

Та, что намолена мною в рыданьях

Та, для которой открыто окно

Древним обещанная преданьем



Ей я открылся и в душу впустил

Я доверяюсь любви без остатка

Ради нее я надежду взрастил

Как же любимой довериться сладко.




Воссозданный, принявший отверженную свою часть, вновь рожденный он протянул руки к своей возлюбленной, и слились они в объятии истинной любви, любви исцеляющей, любви объединяющей, любви, которая, соединяя двоих, делает их одним - сильным до всемогущества, счастливым без ограничений СверхЧеловеком.

Нехама Мильсон