Это человек, о котором говорить и помнить надо вечно, чтобы и в нас хоть частичка такого человеческого осталась!

Польско-еврейский педагог, врач, писатель Януш Корчак был признан коллегами и читателями при жизни, но после смерти он стал одним из символов мученичества и праведности ХХ века 

Настоящее имя Януша Корчака - Хенрик Гольдшмидт. Он родился в 1878 году в ассимилированной еврейской семье, в доме, где царил дух космополитизма и утонченной польской культуры. Казалось, Хенрик был поляком, так он любил польский язык, людей и природу Польши.

Но со временем к этой любви стало примешиваться чувство грусти и одиночества. Усилилась его связь с народом, к которому он принадлежал по крови. И в дни испытаний он приходит к сознательному и добровольному, основанному на велении совести выбору еврейской судьбы. 

Отец его был известным в Варшаве адвокатом. Интеллигентная, обеспеченная семья, красивая квартира, прислуга... Ребенка тщательно оберегали от забот. Но когда Хенрику исполнилось одиннадцать лет, семью постигло несчастье: отец, добрый и талантливый человек, безнадежно заболел - у него развилась душевная болезнь, - был помещен в больницу и оттуда уже не вернулся. Семь лет болезни отца привели к тому, что семья быстро обеднела, исчезли и богатая квартира и прислуга, пришлось переселиться в бедный район.

Молодой Хенрик занялся репетиторством: ему надо было содержать мать и сестру, он продолжал учиться и, окончив школу, поступил на медицинский факультет Варшавского университета. Борьба с болезнями и страданиями стала его идеей и целью. 

В это же время, юношей, он начинает пробовать силы в поэзии, публицистике и художественной прозе и берёт себе псевдоним: "Януш Корчак". 

И вот учение позади, он работает в детской больнице, он мобилизован на Русско-Японскую войну военным врачом, а после фронта практикуется в клиниках Берлина, Парижа и Лондона. Вернувшись в Варшаву, Корчак становится знаменитым врачом, славится как диагност, имеет большую практику. Впоследствии он говорил, что медицине он обязан методикой исследования. 

В эти же годы крепнет его решение осуществить на практике свои мысли о воспитании детей. В 1908 году Корчак вступает в благотворительную еврейскую организацию "Помощь сиротам", быстро становится там незаменимым членом правления и душой маленького приюта для сирот. Благодаря Корчаку, этот приют превратился в замечательное учреждение, и для него специально было построено новое здание: в 1911 году в Варшаве, на улице Крохмальной, 92, открылся "Дом сирот", который просуществовал тридцать лет. 

Так в 29 лет он сделал выбор - отказался от возможности построить собственную семью, чтобы всего себя посвятить чужим детям, своим воспитанникам. В большом доме, отданном детям, он разместился в маленькой комнатке под крышей. Здесь он писал ночами сказки для детей и книги о воспитании для взрослых, а все свои дни он тоже отдавал детям. 

В "Доме сирот" было более ста детей (в 1940 году - более двухсот) и всего восемь человек обслуживающего персонала, включая самого директора, причём все - даже повар и прачка - были воспитателями, разделяли идеи Корчака и практически их осуществляли. Это было маленькое "государство" детей, во главе которого стоял "Совет самоуправления".

По спорным вопросам проводились опросы общественного мнения. Большое значение имел в доме "Товарищеский суд", кодекс для него сочинил сам "пан доктор". И хотя в кодексе была тысяча параграфов, только тысячный гласил, что подсудимый "опасен для окружающих и подлежит исключению" - этот пункт был применён за тридцать лет всего два раза. Детский суд в доме Корчака выносил одно из двух решений: оправдать или... простить. Ведь в детском доме жили сироты, и Корчак делал все, чтобы дать им настоящее детство. 

Вся педагогическая система Корчака построена на убеждении в абсолютной, безотносительной ценности детства. "Те, у кого не было безмятежного, настоящего детства, страдают от этого всю жизнь", писал Корчак.

"Одна из грубейших ошибок - считать, что педагогика является наукой о ребенке, а не о человеке. Вспыльчивый ребенок, не помня себя, ударил; взрослый, не помня себя, убил.

У простодушного ребенка выманили игрушку; у взрослого - подпись на векселе.

Легкомысленный ребенок на десятку, данную ему на тетрадь, купил конфет; взрослый проиграл в карты все свое состояние.

Детей нет - есть люди, но с иным масштабом понятий, иным запасом опыта, иными влечениями, иной игрой чувств. Помни, что мы их не знаем". 

Мало кто из педагогов говорил о детях так строго: "Среди детей столько же плохих людей, сколько и среди взрослых... Все, что творится в грязном мире взрослых, существует и в мире детей".

"Воспитатель, который приходит со сладкой иллюзией, что он вступает в этакий маленький мирок чистых, нежных, открытых сердечек, чьи симпатии и доверие легко сыскать, скоро разочаруется". Януш Корчак не идеализирует детей, но для него каждый ребенок - личность.

Да, дети бывают настолько неблагодарны порой, вырастают совсем не такими, как нам хотелось бы. "Ни один воспитатель не вырастит из сотни детей сотню идеальных людей", - писал Януш Корчак. И есть лишь одна возможность избежать разрушительного для обеих сторон разочарования: признать право детей на детство.

Перестать судить о ребенке только с точки зрения будущего, внушая тем самым, что сейчас он еще - никто. Нельзя мерить детей на взрослый аршин! В основе такого взгляда не умиление детством, а понимание его. Ребенок, в отличие от взрослого, может "солгать, выманить, вынудить, украсть", - пишет Януш Корчак, хотя ему вовсе не нравятся дети, которые лгут, выманивают, вынуждают, крадут. Но он знает, что проступок ребенка - не то, что преступление взрослого, что проступок ребенка по-своему ценен, потому что "в конфликте с совестью и вырабатывается моральная стойкость". К ужасу педагогов, Януш Корчак напишет: 

"Мой принцип: пусть дитя грешит". Известно, как трудно порой с мальчишками, как тяжело обуздать их склонность к дракам, обменам, неряшливости...

Кроме всеобщей вовлеченности в разнообразные дежурства по Дому - за вознаграждения, между прочим, ведь призы - сильнейший стимул (в ходу были конфеты, открытки, и другие любимые детьми "награды") - Корчак также "разрешил" отдельные виды "неблагонравия". Можно было драться - но по "дуэльному кодексу" - со свидетелями, секундантами и занесением в журнал повода драки. Обмены разрешались только "честные" - был составлен список эквивалентов, например, нож можно было обменять на увеличительное стекло... Заключенные пари оформлялись у "пана доктора"... 

Многие биографы Корчака обходят молчанием его колебания в еврейском самоощущении, ограничиваясь упоминанием его происхождения. Сам Корчак писал, что о своем еврействе услышал случайно в возрасте пяти лет от служанки-христианки, запретившей ему ставить крестик на могилке его погибшей канарейки. А сын дворника объяснил, что ему, католику, уготовано место в раю, а Хенрика ждет после смерти хотя и не ад, но какое-то место, где царит мрак. Это представление о темном еврейском рае многие годы оставалось для него травмирующим переживанием. 

В одном из его писем мы находим такое высказывание: "Проблема человека, его прошлого и будущего на земле, несколько затеняет для меня проблему еврея".

Однако, после 1933 года во взглядах Корчака происходят заметные изменения. Он - известный польский писатель и общественный деятель, у которого столько друзей среди поляков, который вырастил кроме еврейских сирот несколько поколений польских воспитанников (ведь он руководил еще одним домом - для детей польской бедноты) - начинает все больше размышлять об антисемитизме в родной Польше, больше интересоватся судьбами своих выпускников, которые поселились в Эрец-Исраэль. Он получает от них приглашения и приезжает на Святую Землю дважды - в 1934 и в 1936 годах. 

Посещения Эрец-Исраэль привели Корчака к сближению с польским еврейством, у него завязались связи в сионистских кругах, он стал помогать халуцианским молодежным движениям, в его рассказах этого периода появляются сионистские мотивы.

На Земле Израиля он встречался с беженцами из Германии, и внезапно перед Корчаком во всей полноте встала картина нацистских преследований.

Дети! Его детям в Польше грозила страшная опасность. А ведь он мечтал поселиться на склоне дней где-нибудь в Иерусалиме, в маленькой комнатке, где будут только книги и тишина... Врачи давно советуют оставить работу, он уже очень немолод и болен... Но не будет ли это дезертирством? Как бросить еврейских сирот, которым он - и отец, и учитель, и защитник? 

..."Дом Сирот" гитлеровская администрация целиком переселила в гетто - с Корчаком и его восемью сотрудниками, которые тоже оставались с детьми до конца. Польские воспитанники и бывшие коллеги неоднократно подготавливали Корчаку побег из гетто, но он отказывался: разве мог бы он жить с сознанием, что покинул детей в минуту их смерти...

И он остался только для того, чтобы скрыть от них правду, чтобы до последней минуты, искренне и с любовью глядя им в глаза, говорить, что они едут за город, в деревню... Обман, на который способны только родители умирающего ребенка... 

Из рассказов очевидцев об отправлении детского дома Корчака в Треблинку мы знаем, что дети шли организованно, спокойно, колонной по четыре человека, и несли зелёное знамя своего Дома - со щитом Давида. Они пели - это было шествие, доселе невиданное... 

Он шел во главе колонны поющих детей, держа на руках ослабевшего мальчика, а за руку - девочку, шел, вероятно, с улыбкой - ведь дети народ наблюдательный и сразу бы поняли все. О своей смерти он, конечно же, не думал... Но еще час, еще пятнадцать минут, еще минуту он мог поддерживать в них надежду, отгонять от них страх смерти... Что еще мог сделать старый доктор? 

Еще одно свидетельство: "Я был на Умшлагплаце, когда появился Корчак с Домом сирот. Люди замерли, точно перед ними предстал ангел смерти... Так, строем... сюда еще никто не приходил. 

"Что это?!" - крикнул комендант.

"Корчак с детьми", - сказали ему...

Когда дети уже были в вагонах, комендант спросил доктора, не он ли написал "Банкротство маленького Джека".

"Да, а разве это в какой-то мере связано с отправкой эшелона?"

- "Нет, просто я читал вашу книжку в детстве, хорошая книжка, вы можете остаться, доктор..."

- "А дети?"

- "Невозможно, дети поедут".

- "Вы ошибаетесь, - крикнул доктор, -вы ошибаетесь, дети прежде всего!" - и захлопнул за собой дверь вагона". 

6 августа 1942 года Януш Корчак погиб вместе со своими детьми и сотрудниками "Дома Сирот" в одной из газовых камер лагеря смерти в Треблинке. 

Незадолго до гибели Корчак писал: "Если бы можно было остановить солнце, то это надо было бы сделать именно сейчас". 

Этот подвиг чтут многие государства и народы мира, а в Польше 2012 год объявлен Годом Корчака.