Он никогда не был религиозным. Он верил в силу разума, логики и денег.
После долгих лет он построил храм, который в его стране вызвал глубокий резонанс. Многие терялись в догадках, что бы это значило и не очередная ли это попытка одурачить мир. Новая пища для политических аналитиков, которые уже не раз перетряхивали грязное белье его семьи, начиная от деда, находя ошибки в управлении, тактические просчеты. Пусть их.
Он молился Вутайским богам. Что было нелепей?
Он шел по извилистым дорожкам храма, мимо выложенных в неторопливую мелодию камней маленького сада.
- Ты знаешь, что у вас белый цвет считается цветом смерти? – он выгнул бровь и вопросительно посмотрел на своего телохранителя. Вутаец кивнул. Его форменный костюм четко контрастировал с белоснежным кимоно босса. Конечно, турк знал, про белый цвет.
Во внутреннем садике храма, совсем крохотном и от этого казавшимся кукольным аккурат посередине лежала черная грабовая плита, с одним лишь еле различимым иероглифом.
Вутаец застыл на месте, не имея полномочий переходить черту этого уединенного уголка. Он издалека смотрел, как его оябун преклоняет колени перед этой плитой, как белоснежные полы кимоно безжалостно впечатываются в пыль.
….
Телохранитель его нисколько не смущал.
Пусть смотрит. Смотреть еще не значит видеть.
Он достал из рукава кимоно палочки дзесс и зажег их, непрерывно читая молитву об умершем.
Порой он и сам не понимал, зачем это делает. Поначалу его это просто успокаивало, приводило в гармонию с миром за пределами храма. Потом стало казаться, что со временем он добьется своего. Ведь он такой упорный. Еще отец говорил, что боится потока его энергии, что созидательной, что разрушительной, потому что его не остановить и не обуздать. Да, в упорстве ему не занимать.
Он долго сидел на пятках перед плитой, вдыхая аромат священного дымка.
«зачем ты ждешь меня?»
«ты знаешь, что такое гири?»
«Я знаю, что такое гири»
«ты обещал мне. Ты поклялся мне»
«там где я, нет места клятвам»
«я твой оябун»
«да. Гири обязывает меня служить тебе»
«принадлежать мне»
Он открыл глаза и увидел перед собой призрака в жемчужно-сером кимоно, который сидел напротив, в традиционной позе на пятках.
«принадлежать мне»
Снова мысленно проговорил мужчина в белом кимоно и опустил ресницы. Смотреть вперед было больно.
….
Турк почувствовал неладное.
Он столько раз сопровождал босса к этому камню, но еще ни разу не ощущал странной волнообразной энергии идущей из самого центра садика, где сейчас сидел его хозяин.
Ему показалось, что того сейчас просто нет в этом мире, и медитации уносят его куда-то, где турку быть не положено. Не уже ли он?... не уже ли у него получилось?
Вутаец стал пристальней вглядываться в то, что происходит с боссом.
Лицо молодого человека восседающего в центре садика на пятках было прекрасным. Оно излучало умиротворение, недоступное пониманию счастье. Но каждый взмах ресниц приносил боль, печаль, страдание….
Значит, все же он добился своего. Вутаец покачал головой и закрыл глаза, осознав наконец что за всем этим последует.
…
«как и ты мне»
«да»
Легкий ветерок пробежался по его щеке, словно мягкая ладонь коснулась. Он хотел прижать ее сильней, но разве ветер схватишь.
«я не могу»
Услышал ли он печаль в голосе или же это был твердый отказ?
Ему надо видеть его глаза, ему надо преодолеть эту боль.
Взмах ресниц и снова перед ним все тоже видение.
Он столько раз видел упрямый взгляд, вызов, дерзость, пламя, что от печали затопившей взгляд собеседника перехватило дыхание.
«тогда я пойду за тобой. Мне здесь не место»
С этими мыслями он решительно поднялся на ноги и зашагал к стоявшему поодаль телохранителю.
- идем.
…..
Со временем политическая обстановка в мире изменилась и больше не было единственного направляющего вектора, которым долгие годы служила компания. Она никуда не исчезла и до сих пор имела ведущие позиции, но появились и вторые, и третьи силы и, наверно, это называлось демократией, Вутаец точно этого не знал.
Давно уже существовала генеральная ассамблея народов и племен планеты, там заседали старейшины уцелевших народностей и, конечно же,… Шин-ра.
Совет почувствовал неладное еще до того как был построен храм в Мидгаре, когда президент уехал в Вутай и с концами. Турки словно ищейки прочесывали местность, не помогало и то, что их шеф имел местные корни. Это не могло помочь, он просто ненавидел эту страну, не принимал, хоть и жил всю жизнь по ее законам, словно впитав эти особенности с молоком матери. Босс не раз в шутку говорил, что уехал бы в Вутай и остался бы там навсегда. Это было похоже на исполнение угроз.
Как уехал он внезапно, так и вернулся.
Вот тогда то, Вутаец и заметил перемены в хозяине. Еле заметные, но смертоносные, разъедающие постепенно словно ржа.
Чайные церемонии, неторопливость речи… в обиходе появилось столько всего знакомого и ненавистного, что турку пришлось научиться смирению.
А потом появился храм, прямо посреди Мидгара. Островок уединения и тишины, за пределами которого стоял рев моторов, шум мегаполиса, гарь жизни в большом городе. В стенах же – старый Вутаец, пара послушников и….эта чертова плита с одним единственным иероглифом. Он знал что это обозначает. Он знал, что тут похоронил Руфус.
И тогда ему пришлось сделать это. Пришлось предать своего оябуна. Тсенг сплюнул это треклятое слово, которое думал никогда не произнесет, но Руфус его втягивал в свой мир насильно.
Тсенг доложил о своих подозрениях совету старейшин Гайи.
…..
Чайная церемония была на двоих.
Тсенг до автоматизма знал последовательность действий и природная грация, с которой он выполнял этот ритуал, вызывали у Руфуса еще большее эстетическое наслаждение.
На нем было в это утро жемчужно серое кимоно, Вутаец поймал себя на мысли, что невольно любуется своим боссом.
Его умиротворенностью, спокойствием, что турк давно не испытывал, плавностью движений, безупречностью черт лица.
Руфус поднес к губам миниатюрную чашку и Тсенг замер, увидев, как хозяин делает глоток.
…
Ему стало трудно дышать, но он и не подумал распахнуть кимоно, ослабить ворот нижнего - ослепительно белоснежного из тонкого хлопка.
Он смотрел на своего телохранителя, в его горящие праведным гневом глаза, пытался уловить хоть что-то из его гневных, отчаянных слов. Что-то про политику, про долг, про то, что Руфус не имел право так поступать…
Все плыло перед глазами. Чашка чая покатилась по маленькому столику из черного дерева, оставляя мокрый след.
Он впервые видел турка таким взволнованным и горячным, будто тот приберег весь свой темперамент как раз к последнему вздоху хозяина.
- я не мог иначе
В глазах вутайца стояли слезы, он с силой сжимал плечи своего оябуна.
- и я
Печально улыбнулся Руфус, и голова его упала на грудь.
____________________
оябун* - босс якудза
гири* - кодекс чести
