Инина была желчной и пустой старухой. Еще не светало, когда она проснулась, чтобы пойти на болото. Включив тусклую лампочку на дворе, покормила кур, сунула миску каши Байкалу – на, жри, бездельник. Серый, дымными разводами, с прозрачными злыми глазами, Байкал был подходящим псом для нее, такой же серой, седой и вздорной.

- Не пойдешь со мной, не проси! – сердито прикрикнула Инина, закрывая тяжелую калитку. У соседей уже горел свет. Байкал скулил и тявкал под забором и просовывал лапы в щель калитки.
- Цыц, стеррва! – Она отвернулась, поправила корзину за плечами и нахмурилась – из соседних ворот выходил Мишка. Утренние сумерки закашляли, захрипели, Инина поджала губы, с неудовольствием глядя на соседа. Мишка был рыхлым мужиком пятидесяти лет, рыжеволосым клочьями, постоянно и неистребимо пьяным и веселым.
- Здарров, Никитишна! На болото, штоль?
- Тебе-то что, немытый? – откликнулась Инина, и казалось, еще больше развеселила Мишку. Он хохотнул коротко, мотнул головой:
- Давай подвезу, Никитишна, до полдороги хоть? – У дороги стоял мишкин трактор.
- Езжай ты, лешой. Сама дойду. – Она слегка сгорбилась и зашагала в сторону от проезжей дороги на тропинку, огибающую деревню задами, к старому мосту через ручей – там рукой подать до просеки. 

Инина прожила в деревне всю жизнь и знала болото как свои пять пальцев - все тайные местечки поблизости, на Лисьих Ямах, и далеко, на Чертовом Мху. Но сейчас ей уже не дойти до Чертова Мха, ноги ослабли, приходилось собирать клюкву здесь, совсем рядом с деревней, где все хожено-перехожено. Она усмехнулась: бабка Марья вчера принесла корзину – ягода-то мелочь, да сорная, а эта и рада – сама сходила. Не знает Марья ее, Ининых, мест, а то бы все давно обобрала.

Утро никак не хотело наступать – все небо было затянуто облаками, плотными, как пуховая шаль. Было тихо и сумрачно, лишь в деревне надсаживался, заводясь, Мишкин трактор. Инина шла мелким старушечьим шагом и, посматривая по сторонам светлыми глазками, бормотала свое: «Пьянь-то, пьянь… и Машка хороша, давно бы выгнала. Жалеет, а че жалеть… ууу, морда рыжая. А!» - махнула рукой, вспомнила почему-то, как недавно Машка просила у нее яиц, да она ей не дала – чего давать, за так только котята родятся, а яйца Федоровне можно продать. Федоровна богатая, городская. А Машка пусть у бабки Марьи просит. 

Уже совсем развиднелось, когда она подошла к ручью. Мост рассохся и покосился, идти надо было осторожно. С облегчением ступив с него на землю, Инина вскрикнула: сзади раздался треск, цокот, и на нее налетел вихрь, закружился вокруг, заплясал, исступленно маша серым хвостом.
- Байкал, подлец, пошел домой! Пошел! – надсаживалась она, но пес только крутнулся рядом, второпях сделал свои дела возле кустика и помчался вперед, вынюхивая следы – и вот он уже у кромки леса, оглядывается, виляет бубликом. 
- У, поганец! Я тя! – погрозила кулаком, – дом без присмотра! А он шляецца. Она рассердилась. Как-то все нехорошо сегодня пошло.

В лесу было тихо и пахло грибами. Синяя дымка над просекой постепенно наполнялась утренним светом. Зазвенели синички, и тут же тяжело сорвался с ветки голубь, захлопал крыльями. С влажных сосновых лап свисала тонкая паутина, липла к лицу. Вдалеке коротко стукнул дятел. Инина шла, не замечая привычного запаха прелой хвои и грибов, не видя оранжевых гроздей рябины в прозрачных каплях осенней влаги. Впереди, в конце просеки, уже на болоте, залаял Байкал – спугнул кого-то, умолк и затявкал уже дальше и дальше. 
- Ах, подлец! Удрал, зараза. – Инина повернула на тропинку, уводящую вглубь болота на тайные ее места, и задумалась - где б найти Байкалу другую цепь, эту он уж второй раз оборвал.

Клюквы в этом году было пропасть. Мягкие желтоватые кочки расстилались вокруг, словно облитые темным пурпуром ягод, местами клюква была еще со светлым бочком, но очень крупная, блестящая, точно бусы. Такую собирать было особенно приятно. Инина проворно и бездумно стряхивала набранные горсти в ведерко, а когда оно наполнялось – пересыпала в объемистую плетеную корзину. На продажу клюкву она собирала комбайном – жестяным совком, а для себя – только руками, чистую и отборную. Места она знала хорошие, сюда мало кто забредал, ягода лежала нетронутая, крупная – одно удовольствие.

Потихоньку, помаленьку корзина наполнялась, а день так и оставался серым. Временами начинало мелко моросить. Корзина почти наполнилась, когда Инину как будто кто-то толкнул в бок. Она поднялась, оглядываясь. Собирать клюкву ей было так же привычно, как многим – копать картошку в своем огороде. Она огляделась, ища примету - двувершинную елку, нашла и успокоилась. Пособирала еще. Потом снова посмотрела вокруг. На сердце стало непривычно тревожно. 

- Пойду-ко. – Сказала Инина сама себе. Поняла корзину - та стала уже весьма увесиста, - закинула за плечи, пошатнулась, выправилась и зашагала по влажным чавкающим кочкам. Спустя минут десять повернула к куртине чахлых сосенок - тут должна была начинаться тропинка, выводящая к краю болота. Тропинки не было. Инина растерялась.

- Ой, да чего ж это? – она остановилась. Потом снова пошла, неровно, торопясь. За полоской сосен открылся ей совершенно незнакомый вид, без единой приметы. Впереди и вокруг расстилалось мягкое сфагновое болото, тихое, влажное, желтоватое. Над кочками плыл легкий сизый туман, сливающийся выше с густыми серыми облаками. Очертания лесной кромки вдали были неузнаваемы. Инина совсем растерялась. Заторопилась, повернула в сторону, пытаясь отыскать тропинку. Заблудиться для нее было немыслимым делом. Она суетливо приглядывалась, пытаясь найти хоть что-то знакомое. Со всех сторон глядело равнодушное, однообразное пространство: кочки, мох, осока, багульник, сухие валежины, вросшие в землю, осыпавшиеся коряжки, торчащие вверх. Инина вдруг совсем ослабела, закачалась, осела на трухлявую валежину. Сухенькой ладошкой обтерла лицо, глаза, вдруг потерявшие привычную пронзительность.

- Ой, да что я… да что такое? – запричитала по-детски.
Она смотрела вокруг, часто моргая покрасневшими глазами, и видела все как в первый раз. Внезапная беззащитность испугала ее. «Марья-то говорила: медведицу мужики видали… заест…» - вдруг подумала Инина и обмерла от леденящего страха.

- Байкааал! Байкалкоооо!!! – по-старушечьи тонко и надрывно закричала она и попыталась встать. Ноги не слушались. Посидела немножко, поднялась и побрела куда-то, качаясь. Ей казалось – вот-вот и вокруг все станет привычным и знакомым, но болото молчало и оставалось неузнаваемым. Стало пасмурнее и потемнело. Проплутав еще немного, Инина остановилась возле широкого пня, сняла корзину, отыскала в кармашке горбушку хлеба, села и стала сосредоточенно жевать ее. Вдруг всхлипнула: 
- Ваня, Ванечка…Ой, да что ж за горюшко. 

Она вспомнила внезапно, что дома ее не ждет никто, кроме куриц и черной кошки. Муж седьмой год уж как помер, а единственный сын приедет не раньше Покрова. Второго сына, старшего, убило лесиной на лесозаготовках совсем молодым. Инина задумалась – был бы жив, может жил бы рядом, проведывал старую мать. Годков-то ему было б как Мишке-соседу сейчас. При мыслях о Мишке Инина вскинулась – может хоть соседи увидят, что она не вернулась с болота. «Господи мой, Господи, Владычица Богородица» - завсхлипывала она тихонько, покачиваясь, вздрогнула: за спиной у нее зашуршало, и перед ней завертелся Байкал, заплясал, подлизываясь, потом упал перед ней на мох, растянулся усталый и довольный, помахивая хвостом.

- Ах ты, ирод! – замахнулась на него Инина, - Где шлялся, подлец? Вот я тебя! – она схватила палку, замахиваясь, но Байкал легко отскочил в сторону и снова завилял ей, залебезил. 
- Веди, веди домой меня, подлец! Веди, кому говорят! – Прикрикнула она строго и засуетилась, спрятала остаток горбушки, завязала корзину, засобиралась. Вдруг Байкал навострил уши в сторону, зарычал, и она обмерла. Пес вытянулся в струнку, вглядываясь в рыжеватые елочки, залаял, потом обмяк и пошел в сторону, вынюхивая что-то: из-за елочек показалась Машка с рюкзаком на спине и с красным ведерком в руках.

- Ой, теть Нюр, напугалась я! Иду, думаю – кто там сидит, черный, не медведь ли? А тут Байкал навстречу. – Голос у Машки был звонкий, и сама она была какая-то звонкая, легкая, несмотря на полное тело и округлое личико. – Ты чего сидишь?

- Надо, вот и сижу! – буркнула Инина, вглядываясь в Машку - не заметила ли та ее растерянности. Но соседка ничего не замечала, улыбалась, оглядываясь вокруг.

- Мужики-то Мерехинские делянку спилили прям на том краю, теть Нюр! Чуть не заблудилась я сегодня! Гляжу – а лес-то незнакомый. Потом уж поняла, прошла краем – только пеньки там. Все скоро спилят, до самого Чертова Мха по делянкам пройти можно будет. Как в степи! – Машка говорила, а руки проворно собирали и собирали крупную клюкву. Инина помрачнела, глядя, как соседка обирает ее полянки, и внезапно поняла – почему лес сегодня был ей так незнаком. 

- Делянку, говоришь, спилили? Деловой мужик этот Мерехин. Чего он Мишку-то не берет к себе? Потому что пьянь твой Мишка? – Инина уже поднялась, закинула корзину себе за плечи и стояла возле соседки.
- Пьянь, ага, - легко согласилась та и повернулась к Ининой, - кодироваться сегодня поехал утром. Мерехин ему сказал – закодируешься, к себе возьму, мужик-то ты толковый. Вот он и поехал к сестре моей в Рыбинск. Трактор отогнал на машинный двор, да на автобус. Уж звонила она – все нормально, завтра пойдут.

Машка рассказывала, и лицо ее озарялось легкой улыбкой. Перед глазами Ининой встала невестка – желчная, сварливая баба, ее, Инину, не переносившая на дух. Она вдруг растерялась и снова почувствовала себя одинокой и никому не нужной, сидящей посреди сырого молчаливого болота. Отвернулась, чтоб Машка не увидела ее лица и прозрачных стариковских слез, выступивших на глазах.
- Домой-то пойдешь, или остаешься? – сварливо спросила, надеясь, что Машка пойдет с ней – одной идти до деревни ей сейчас казалось совершенно невыносимым.

- Пойду, теть Нюр! Набрала я, хороша клюковка тут, загляденье! 
- Загляденье! – передразнила Инина и повернулась в сторону леса. Теперь она снова отчетливо понимала – где находится и знала, куда идти.

Когда они вышли из леса, заморосил дождь. Сначала водяной пылью, а потом крупными каплями, он гнал их к дому, шелестя по деревьям, размывая все очертания. Байкал промок и понуро трусил возле них, повесив хвост. Подходя к дому, Инина увидела, что совсем стемнело. В Машкиных окнах горел свет и слышно было, как во дворе кричит ее старшая дочка: «Лешка! Лешка, дров принеси!» А Лешка ей сердито что-то отвечает. Инина открыла калитку, задержалась. Байкал оттолкнул ее и шнырнул к дому, в теплую конуру. 

- Машка! Машк! – крикнула Инина в спину соседке.
- Чего, теть Нюр? – перехватывая тяжелое ведерко, та обернулась, и Инина с удивлением увидела в ее лице проглядывающую сквозь усталость мягкую улыбку. 
- Зайди ко мне, или Лешку пошли, - Инина нахмурилась, - яиц я тебе дам. Десяток. Больше не дам, - совсем сердито закончила она и захлопнула калитку. Дождь моросил и моросил, даже когда совсем стемнело.