Цитата сообщения Sonya_Pictures «КОРОЛЬ ЛЮДВИГ II БАВАРСКИЙ - ОДИНОЧЕСТВО И ЗАМКИ ОТШЕЛЬНИКА» - Евгений Вильк, «Германия плюс»

Спектакли и оперы для одного зрителя нашли своё главное продолжение в замках Людвига, строительство которых стало главным жизненным делом короля в 1870-1880 годах. Театр и замки были преемственны в буквальном смысле слова. Проект Нойшванштайна вырастает из оперных декораций к «Тангейзеру» и «Лоэнгрину», прямой оперной декорацией был знаменитый грот Линдерхофа, и самим замкам Линдерхоф и Херренкимзее, посвящённых расцвету французского абсолютизма, предшествовали сценические воплощения Версаля на представлениях мюнхенского театра. Слияние зрительного зала со сценой, подразумеваемое в этих представлениях, завершилось в театрализованной архитектуре. Более всего в них реализовалось творческое начало, присущее этому своеобразному человеку.

Памятная почтовая открытка с тремя замками короля Людвига II,
литография, Мюнхен, ок. 1900

Но лихорадочная строительная активность Людвига приводила только к всё большей замкнутости и изоляции короля. И для королей, и для простых смертных строительство домов и дворцов не бывает делом исключительно личным. Даже в тех случаях, когда здания возводятся не из соображений эстетических или идеологических, рассчитанных на внимание всего общества (как это было характерно для деда и отца Людвига), а из личных, эгоистических интересов, все равно, как правило, должен быть кто-то, кто может их оценить кроме самого строителя. Это благодарные домочадцы, скажем, или посторонние зрители, удивление которых будет питать гордость владельца.
Однако Людвиг странным образом не похож ни на альтруиста, ни на эгоиста. Как монах-отшельник, строит он свою келью ради общения со своим внутренним идеалом. «Замки, — вспоминал кабинет-секретарь короля фон Циглер, — рассматривались и трактовались Его Величеством как священные места. Они не должны были быть созерцаемы народом, поскольку «взгляд народа обесчестил бы и осквернил их».

Памятная почтовая открытка с замками короля Людвига II,
литография, Мюнхен, ок. 1910

С середины 1870-х годов Людвиг практически окончательно перестал показываться на публике. В 1880 году в Мюнхене торжественно праздновали 700-летие рода Виттельсбахов на баварском престоле. Король не появился на празднике! Кабинет-секретарю Циглеру, пытавшемуся уговорить монарха, пришлось услышать, что Его величество противится «сервилизму по отношению к нижестоящим». Придворному секретарю Бюркелю он отвечал более подробно и откровенно: «Я не могу более выносить тысяч уставившихся на меня людей, тысячи раз улыбаться и приветствовать, задавать людям вопросы, которые меня совершенно не касаются, и слышать ответы, которые меня не интересуют». От короля вышло только составленное секретарём письменное приветствие, в котором он заверял, что «цель его неизменно — счастье его подданных...»
В 1874 году, в письме баронессе Леонрод он открывал своё душевное состояние: «В дорогом мне, овеянном поэзией Хоеншвангау, в милых горах, на берегах величественных озёр, на вершинах гор, в уединённых хижинах или в роскоши рококо моих залов Линдерхофа живёт для меня высшее наслаждение, никогда неисчерпаемое», и, наоборот, «жалок и печален, часто в высшей степени меланхоличен, потерян и одинок в злосчастном городе». «Я не могу жить, — продолжал он, — в испарениях склепов, моё дыхание — это свобода! Как альпийская роза бледнеет и чахнет в воздухе болота, так и для меня нет иной жизни, кроме как в свете солнца, в благовонных потоках воздуха. Быть долго здесь, в городе, было бы для меня смертью!»

Памятная почтовая открытка с портретом короля Людвига II, замком Линдерхоф
и голубым гротом, цветная печать, Мюнхен, ок. 1900

Те, кто сталкивался случайно с этим кочующим по своим строительным площадкам, замкам или горным хижинам королём, не могли забыть его неповторимого облика и манеры держаться. Так, писатель Феликс Филиппи встретил Людвига в 1879 году в Партенкирхене: «Всё в нём было своеобразно до гротеска, оригинально до причудливости, театрально, роскошно изобразительно, совершенно необычно. Он остановился в нескольких шагах от меня, он снял мягкую шляпу, высоко поднятые поля которой украшала сверкающая на солнце бриллиантовая звезда, и я увидел эту странную голову с очень искусно завитыми волосами и намеренно стилизованной бородкой... Он медленно шёл вперёд, закутанный, несмотря на летнее тепло, в толстое зимнее пальто. Он, собственно, не шёл вовсе, как ходят остальные сыны человеческие, он выступал как актёр, который играет в шекспировской трагедии короля на коронационном шествии, в заученном ритме, с запрокинутой назад головой, при каждом могучем шаге резко кивая то налево, то направо, держа на отлете руку со шляпой». Театральностью были пронизаны, как мы видим, не только ночные выезды, замки, но и каждый жест и взгляд короля.

Почтовая открытка с королём Людвигом II в гондоле, в голубом гроте замка Линдерхоф,
печать на бумаге с цветной литографии, Мюнхен, ок. 1900

Был ли Людвиг и вправду доволен и счастлив в своём уединённом мире? Наблюдатели не без грусти отмечали, что прежнего стройного молодого человека, властителя женских сердец во всё ещё молодом короле было не узнать. Он сильно располнел и скрывал свою полноту под просторным платьем. Зубная боль стала одним из постоянных его спутников. Лечить зубы он при этом не давал, но вот курение опиума стало одним из способов борьбы с болью. Спал он теперь, в основном, на снотворных. Головные боли, возможно, наследие отца, мучили его всё чаще. Дозы крепких алкогольных напитков за обедом всё возрастали, и обеды становились обильнее и беспорядочнее. Один из бывших королевских министров, Эдуард фон Бомхард заметил в связи с этим: «Я сделал для себя наблюдение, что страстные характеры стареют быстрее всего, в то время как спокойные натуры менее всего треплют внешнюю свою оболочку и «консервируются» в связи с этим».
Внутреннее состояние короля было очень часто столь же разбалансировано, как и состояние физическое. Жизнь посреди природы, для которой он иногда находил светлые и восторженные слова, оборачивалась часто тоской одиночества.
Писатель Готфрид фон Бем оставил такую картинку 1880 года: «Небо было мутным, и день клонился к вечеру. Король, бледный и мрачный, был в созвучии с днём, и впечатлением, которое он на меня произвел - почти что ужас. Было что-то жуткое в том, как этот монарх шёл своими тяжёлыми шагами».

Почтовая открытка «Воспоминания о короле Людвиге II Баварском
и его замках», Мюнхен, ок. 1900

«Если бы я не настроил мою жизнь как часовой механизм, я не вынес бы одиночества, и оно часто тяжело давит на меня», — говорил сам Людвиг. Одному из секретарей он признавался: «Иногда, когда я зачитываюсь до усталости и вокруг всё так тихо, у меня появляется непреодолимое желание услышать человеческий голос. Тогда я зову к себе какого-нибудь лакея или форейтора, чтобы он рассказал мне о своей родине и своей семье... Без этого я бы вовсе разучился говорить».
«3ову какого-нибудь лакея» — это было для Людвига отнюдь не мимолётным капризом. Людвиг сформировал вокруг себя своеобразный «параллельный двор» из лакеев, слуг, конюхов. Уже упоминавшийся форейтор Рихард Хорниг был одним из постоянных членов этого «двора» почти до последних дней короля. Быть может, особенно устойчивым его положение было ввиду мягкости и покладистости его характера. Ещё один почтальон и конюх, Карл Хессельшверд, ввиду пронырливости и энергичной изворотливости был в последние годы главным фаворитом Людвига, его «канцлером». Камер-лакей Майр стал чем-то вроде привилегированного секретаря короля. Камердинер Адальберг Велькер и придворный парикмахер Хоппе — тоже относительные «долгожители» в этом кругу среди множества быстро восходивших и падавших звёзд помельче. При средневековых правителях в своё время в качестве привилегированных приближённых состояли кравчие, постельники, сокольничие — в сущности, слуги, высокий статус которых был закреплён этикетом. Особа короля священна, и подносить королю обувь или прохладительный напиток достойны были только первые люди в государстве. В прогрессивном XIX веке «первые люди» на столь низкие должности не соглашаются, а «низких людей», пригодных для сих должностей, не вывести в первые люди государства. Людвиг опять-таки театрально оживил далекую старину.

Зимний сад на крыше мюнхенской резиденции Людвига II,
западное крыло, фот. Йозеф Альберт (Joseph Albert), ок. 1870

Для «параллельного двора» требовалось подыскивать приближённых. Это была одна из самых деликатных и секретных тем короля. Если бы в 2002 году не всплыли неожиданно его письма к Хессельшверду, мы бы ограничивались только домыслами и слухами. Большой ряд этих писем содержит самые откровенные требования подбора «друзей». Заканчиваются они неизменно требованием сжечь сию бумагу. (В отношении писем у адресата были, однако, свои дальновидные планы, и сжигать их он не спешил.) Людвиг очень не хотел слухов и пересудов в Баварии по поводу его интимной жизни. И Хессельшвердт отправлялся во всё новые заграничные командировки в Италию, Францию, Швейцарию с просьбой подыскать молодых людей, намекая им исподволь и на интимную сторону дела и не выдавая до времени имени коронованного «заказчика». Людвиг требует откровенных фотографий, как будто бы для ателье художника, беззастенчиво входит в самые интимные детали. Не скупится на подарки и денежные суммы. «Добудь же хоть одного по моему предписанию. Наконец-то! Хоть одного! Не обдумывал ли ты это? Я требую, наконец, найти после столь многих обещаний с твоей стороны. Как у последнего обстоит дело с бородой? Очень не понравилось мне, что во вчерашнем письме ты решился предложить В. для конюшни! Как выглядит ныне Йозеф?» Это только одно из многочисленных посланий Хессельшвердту, из тех редких писем, которые можно цитировать без купюр.
Означает ли всё это, что узда, которая была наложена некогда молодым Людвигом на страсти и влечения пола, была полностью отпущена? Циничные подробности, выспрашиваемые Людвигом в письмах Хессельшвердту, склоняют к положительному ответу. И всё-таки перед нами сложная полярная психология, крайности которой живут и проявляются одновременно. Ведь дневник Людвига в то же самое время наполнен самозапретами и борьбой с неодолимым влечением. Последняя из подобных записей внесена 7 июня 1886 года, за шесть дней до смерти (!): «Отпразднована встреча с Альфонсом (камердинер Альфонс Велькер). Обед в гроте. Поездка в Аммерский лес, на Планзее...
1-го июня окончательно последнее падение, 2 месяца и 3 недели перед 41 (днём рождения). Помните, Ваше Величество, помните, помните, отныне никогда! Отныне никогда! Отныне никогда!!! Клятва именем Великого короля, призывая всемогущую помощь Спасителя». Может быть, в самой этой амплитуде внутренних колебаний между полюсами следует видеть проявление уже болезненно надломленной психики.

Зимний сад на крыше мюнхенской резиденции Людвига II, ок. 1871

Людвиг II тщательно подбирал молодых людей для своего королевского окружения. Как правило, занятие места при дворе было связано с вспышкой пламенной привязанности короля. Людвиг задаривает своих любимцев дорогими подарками, так что впоследствии его приближённые смогли вести весьма состоятельную независимую жизнь.
При своём дворе Людвиг устраивает странные праздники — то в древнегерманском стиле, закутывая своих приближённых в шкуры, то в восточном, одеваясь султаном и наряжая свою свиту в турецкие одежды.
Главным условием придворной игры оставалось при этом подобострастие и преувеличенные знаки почтения, которое оказывали придворные королю. Поклоны должны были быть низкими, взгляд — потупленным, голос — смиренным. Людвигу даже не хватало в этом отношении европейских средневековых традиций, видимо, он считал их слишком демократичными, и его всё больше очаровывал Восток: Турция, Индия или даже далёкий Китай, придворный церемониал которого он штудировал в последние годы и даже собирался построить себе китайский дворец.
Горе было тому из слуг-придворных, кто ненароком нарушит правила «китайского этикета». Камер-лакей Майр признавался впоследствии: «В 1882 году из-за небольшого упущения я впал в немилость Его Величества. А именно из-за того, что я осмелился, когда Его Величество подошёл ко мне с обувью в руке, поднять голову и взглянуть прямо в глаза Его величеству. После этого я должен был немедленно покинуть комнату, и Его Величество заметил, что не хочет больше видеть мою преступную физиономию». В качестве наказания Майр должен был целый год приближаться к королю только в чёрной маске. Был ли он вообще одиноким, этот человек, об одиночестве которого постоянно говорили он сам и его образованные и именитые современники? Он был одиноким, собственно, как раз среди них, образованных и именитых. Вокруг самого Людвига кипела довольно бурная жизнь. Это была жизнь искусственно и причудливо созданного двора любимцев, в котором царила столь же причудливая атмосфера интриг, внезапного приближения королём фаворитов, их свержения, их наказания, восхождения на королевском небосклоне новых звёзд.

Почтовая открытка «Король Людвиг II в зимнем саду резиденции в Мюнхене»,
цветная литография, ок. 1903

Так, одним из найденных Хессельшвердтом молодых красавцев был Балдуин Винцпергер, ставший королевским форейтором. В тайных ночных выездах Людвига Винцпергер должен был скакать впереди королевского экипажа в золотой ливрее, дополняя небесную призрачность действа. Так что не случайно, вероятно, Людвиг называет его в письмах «небесным Балдуином». К «небесному Балдуину» он обращается в письмах через Хессельшвердта, как кажется иногда, с робостью почтительного влюблённого: «Мой дорогой Карл (Хессельшвердт)! Скажи, как только у тебя будет возможность, дорогому Балдуину, что я много мечтал сегодня о нём, что я много о нём думаю и страстно хочу его снова увидеть в следующее воскресенье. Пусть он сфотографируется на ещё более крупный формат как можно скорее (в любом случае у Роттмайера). Будь в меру осмотрителен с поручениями. Сожги это письмо». И, тем не менее рядом с «небесным конюхом» появляется вскоре и другой любимец, и он подробно наставляет Хессельшвердта, как и какие изысканные рубашки ему передать. Балдуин при этом, по-видимому, выказывает знаки ревности и удостаивается достаточно грозного королевского замечания: «Балдуин — завистливый человек, это мне известно; объяви ему, что если он и далее будет продолжать быть завистливым и впредь это показывать, он не сможет оставаться (при дворе) и впадёт в окончательную немилость, что пока ещё не произошло; но он должен остерегаться вызывать на себя мою немилость». Проходит ещё некоторое время, и Людвиг узнаёт, что Винцпергер женат. Форейтор тут же отправлен в отставку. Вскоре, однако, он обращается к королю (надо думать, со всевозможными знаками раскаяния и почтительности), заявляя, что он разводится с женой, и вновь принимается на службу. Но Винцпергера подстерёг лакей Людвига Хорнштайнер, донёсший королю, что «небесный Балдуин» все-таки соврал по поводу развода. Последний впал тогда, наконец, в «окончательную немилость», зато доносчик Хорнштайнер становится новым фаворитом. И Людвиг пишет Хессельшвердту: чтобы доставить радость Хорнштайнеру, он приглашает его на сепаратный спектакль. Вскоре и Хорнштайнер допускает какую-то промашку, может быть, вроде той, о которой вспоминал лакей Майр, и Людвиг вспыхивает неугасимым гневом и приказывает Хессельшвердту отослать Хорнштайнера... в ссылку в Сибирь.
В наказаниях своим «непочтительным» любимцам Людвиг был вообще изобретателен. Хессельшвердт, конечно, высказал королю, что подобная ссылка, увы, невозможна, но можно запереть Хорнштайнера в темницу в строящемся замке Нойшванштайн. А вот далее начинается истинная комедия, для поддержания которой требовалась изворотливость, дерзость и приспособленчество Хессельшвердта. Людвиговский «канцлер» тайком отсылает провинившегося лакея в Мюнхен, а сам докладывает монарху, к удовлетворению последнего, как Хорнштайнер плачет и раскаивается в темнице. Вдоволь насладившись строгостью мнимого наказания, Людвиг милует Хорнштайнера. Всё это повторялось многократно, и всё с новыми изобретениями короля: непочтительных слуг нужно было бить плетьми, держать в темнице, сажать на хлеб и молоко, выдворять заграницу, отправлять если не в Сибирь, то в далекую Америку. Никто не имел права отныне при его дворе упоминать имя провинившегося и наказанного. «Раскаявшийся» виновный, исправленный наказанием, должен был высказать изысканное этикетное смирение. Так как не у каждого хватало литературного чутья подобрать нужные слова для самоуничижения, король подсказывал их сам через того же Хессельшвердта: «Всеподданнейший слуга отваживается просить Ваше Величество о всемилостивейшем прощении, простираясь у священнейших ног». Заметим, что всё это происходило в стране, где давно уже действовало равное для всех уголовное законодательство, и, следовательно, аморальный произвол правителя мог считаться уголовным преступлением. И это ещё не самые радикальные из приказов, полученных Хессельшвердтом. Кабинет-секретаря Циглера, после долгих лет службы утомившего Людвига, король приказывает убить, наняв для этого двух бандитов. Он поручает тому же Хессельшвердту нанять банду в Италии, чтобы схватить, заковать в пещере и держать на хлебе и воде ненавистного Людвигу прусского принца Фридриха Вильгельма. Хессельшвердт каждый раз спускает эти приказы на тормозах или выкручивается ложными отчётами об их выполнении.

Почтовая открытка из серии
«Воспоминания из жизни короля Людвига II Баварского»,
Мюнхен, ок. 1900, сюжет 1876

Были ли эти крайности частью большой театральной игры, которую Людвиг устроил в своих замках? Он ведь не случайно не проверял, как исполняются его приказания, и, как герой трагедии, слушал только вестников, вроде Хессельшвердта, доверяясь их рассказам. Если бы это было, правда, только так, то Людвиг был бы виртуозным актёром с собственным ироническим и гибким набором правил игры. Но он был всё же безумным актёром, для которого границы игры и реальности были расплывчаты. Иногда всё же неисполнение фарсовых наказаний становилось Людвигу известным, и тогда следовала новая яростная вспышка. Так, он узнаёт о том, что один из бывших его любимцев Вильгельм Рутц, который должен был быть выдворен Хессельшвердтом за границы Баварии и никогда сюда не возвращаться, благополучно служит здесь в одном из знатных домов. Людвиг полагал, конечно, что это не Хессельшвердт, которому он доверял, отпустил незадачливого придворного на все четыре стороны, а тот сам, нарушив приказ, вернулся из изгнания, и выносит такой вердикт: «Так как снова отпустить за границу ничего не принесёт, как и сейчас ничего не принесло; он должен быть, если возможно, отправлен в Америку или исчезнуть, как узник, так должно быть!» Фарс продолжился, разумеется, на новом витке.
Однако далеко не всегда вспышки королевского гнева были в конечном итоге так театрально безобидны. Под горячую руку Людвиг мог ударить кулаком, оттаскать за уши, плюнуть в лицо. Слухи о поведении короля доходили до прусского посланника в Баварии и передавались Бисмарку: «Незадолго до отъезда короля из Хоеншвангау три лакея подали в отставку, поскольку король их избил (в городе говорят: покусал), и я сам должен был обратить внимание Мальзена на то, что он хорошо сделает, если купит их молчание, ибо они настроены написать и предать гласности ими пережитое».

Король Людвиг II Баварский, 1880

Как это всё резко контрастирует с благородным образом пусть слабого, но миролюбивого и толерантного монарха, который можно выстроить по его высказываниям в письмах! Было ли это тоже признаком его болезненной раздвоенности и начала психического распада личности? Или у увлечённого актёра всегда есть две маски: одна для общества, а другая для тесного круга?
Свой павильон-грот в Линдерхофе Людвиг решил снабдить сменяющимися световыми эффектами. Один из них, голубой, должен был, по его мысли, в точности повторить знаменитый голубой грот у острова Капри. На Капри когда-то пожелал уединиться римский император Тиберий, выстроив себе на острове необъятный дворец. Неужели Людвиг, интересовавшийся античностью, чувствовал некое родство с этим древним сумасбродом? Так или иначе, Людвиг зашёл в дебри игры и фантазии так далеко, как никогда не заходили не терявшие всё же нитей правления монархи древнего и нового мира. В безобидных, как правило, играх большого ребёнка проступали жестокие тона властных самодуров прошлого.
И всё-таки стоит ещё раз подчеркнуть, что Людвиг был не только актёром и режиссёром большого театра, в котором он разместил собственную жизнь, но и, главным образом, придирчивым и неутомимым заказчиком-строителем. Он вникал во все и всяческие детали планов его архитекторов и художников. Последние для него были тоже чем-то вроде прислуги. Человеком искусства, который чувствовал бы себя наравне с художниками, скульпторами и архитекторами, как его дед, Людвиг II явно не был. Мастера должны были, скорее, по его мысли только воспроизводить мир, который он в точности знал, как упорный самоучка, настойчиво вычитывая из книг о королях Бурбонах или о рыцарском средневековье.
«Картина господина художника Швуазера, — отписывал секретарь короля, — к высочайшему удовольствию весьма удалась, только одна ошибка отмечена, в ней выписан зал стражи в покоях королевы, в то время как описанная сцена происходила в королевском зале стражи». Людвиг придирчиво входит в детали не только картин и элементов интерьера, но даже проектов росписи фарфорового чайничка и блюдечка к нему: «Картина должна быть лучше исполнена, а именно — точнее переданы детали кровати, лица должны быть исполнены благороднее, и вообще имеющаяся гравюра должна быть более взята за образец. На блюдечке, изображавшем вступление Людовика XIV в свои апартаменты, король, его осанка и весь облик должны быть изображены благороднее и привлекательнее». Королевское достоинство и королевское величие и здесь, в изображаемом мире, предмет его главных забот: «Придворные дамы не обмахиваются веерами в присутствии Марии Антуанетты и не ведут разговоров с придворными, они сохраняют молчание».
То, что в результате получилось отнюдь не зеркальное повторение образцов — это уже во многом ирония творчества, в каких бы формах оно не развивалось: творец-перфекционист думает, что в точности повторяет понравившиеся ему образы мира, а в действительности создаёт свой собственный образ, используя прежние.
Людвиг настойчиво продвигает осуществление своих архитектурных планов. Но это не вызывает у него, кажется, ни малейшей радости. У него нет чувства художника, которому важен и ценен не только результат, но и процесс, пробы и ошибки, технология и развитие творчества. Он только нетерпеливо и часто брезгливо отмечает несоответствие исполнения своим ожиданиям. «Я не хочу знать, как оно делается, я хочу видеть только результат», «О, это ведь необходимо — создавать подобные уголки рая, поэтические убежища, где можно забыть ненадолго ужасное время, в котором мы живём». Людвиг — заказчик и потребитель, ему нужно получить в свои руки скорее готовую игрушку, готовые декорации, и уже в этих декорациях беспрепятственно предаться своей страсти к игре.
Евгений Вильк, «Германия плюс» - русскоязычная газета для жителей и гостей Германии.
Иллюстрации: «Königreich Bayern 1806 - 1918».