Эх, Пашка-зараза разбередил.
***
Приду я завтра в универ, а там препод наш по аудиту. А рожа у неё такая кислая. А сама она такая противная. И не скажу же я ей, что вернулся вчера домой из кинотеатра, и так мне фильм понравился, что купил я бутылочку пива, да вкусной колбасы, включил Янку Дягилеву и … мечтал.
И на душе у меня было так грустно и так светло. Грустно от того, что раньше мне жизнь казалось наклонением сослагательным да предположительным. И думал я, что буду писать в какой-нибудь газете или биологией заниматься в современной, стерильной, белой лаборатории. И светло от того, что собирались мы тогда весёлой компанией, в КВН играли, Лиго отмечали. И друзья-одноклассники ещё не разъехались, каждый день с ними встречался. И все мы вместе строили планы на будущее, мечтали, делились этим друг с другом.
И на душе у меня было так грустно и так светло. Грустно от того, что раньше мы зависали по ночам на кухне у Маши с Сергеем. И было там много разных людей, да у каждого своя история. И споры мы вели бесконечные обо всём на свете: от мантр до норвежского тяжёлого металла, от еврейских притчей до Стивена Кинга. Светло, что сейчас можно посидеть с Пашей над новой песней или съездить в магазин маскхалатов, а с Олей поспорить о бесконечном буддистском «нет». Да и вообще навезти много народу, наиграться в мафию, а потом завалиться спать в спальном мешке куда-то под батарею.
И на душе у меня было так грустно и так светло. И грустно мне от того, что я ложусь спать один, рядом никого нет. И мне очень хочется дарить цветы, зарываться в твои волосы и ждать и про себя ругаться, что ты опять опаздываешь на встречу. И точно при этом знать, что ты сама на себя из-за этого зла, что сама отрываешь меня от себя на заветный час. И светло от того, что читал тебе Есенина несколько часов не переставая, что целовался пьяный в метро с тобой и твоей подругой, не зная её имени, не помня твоего, что ты лежала рядом в ничей квартире, когда по незашторенным стенам ползали фары. И помню я твой профиль, когда ты стояла на балконе и курила, и на тебе не было одежды, кроме света фонарей.
И грустно мне, что не знает мой препод по аудиту, что есть такая Янка Дягилева, и что есть у неё песни «Рижская» и «У нас будут дети». И, наверное, никогда она не знала Канашевича, и на счету «чаечасов» с Димой у неё крупный ноль. И как много таких, как она. И светло мне того, что я почти полностью уверен, что я неправ, и что у всех были свои «Канашевичи» и свои «девочки с глазами из…».
И грустно мне было, что пишу я сейчас письмо себе в свои семьдесят лет. И светло, что было что написать!
