Александр Гордон, Хайфа

 

У еврейской мечты о равенстве с народами диаспоры длинная и горькая история. Эмансипация расширила пространство проживания евреев, их занятия и образование. Они разбивали стены гетто, выходили из местечек черты оседлости и читали множество книг на разных языках в дополнение к чтению священных книг еврейского народа, а постепенно и вместо последних. Они боролись за гражданские права и уравнение в правах с неевреями. Они изучили язык «своей» страны на уровне родного. Они читали и создавали литературу «своей» страны, добивались успехов в науке, философии, просвещении, бизнесе, искусстве и даже в политике. Но они путали знание языка, литературы и истории страны, где родились и проживали, с комплексом чувств, испытываемых по отношению к родине. Долгие годы пребывания в стране, жизнь в ней поколений предков, не превращали их в коренное население, а оставляли на них клеймо чужаков.

Пророк

Моисей (Мозес) Мендельсон (1729-1786), сын переписчика Торы из города Дессау (Германия), религиозный человек, смуглый горбун маленького роста, философ и мыслитель, стал властителем дум германской интеллектуальной элиты. Мендельсон, не получивший образования в германских университетах, покорил своим умом немецких писателей и мыслителей. Лессинг и Кант, Шиллер и Гете преклонялись перед его талантом. Гете посетил Берлин в мае 1778 года и «не встретился ни с одним поэтом, а только с Мендельсоном». Мендельсон был для Канта «самой важной личностью». Немецкий философ хотел «поддерживать постоянную связь с подобным человеком, имеющим столь мягкий и живой характер и столь светлую голову…»
 

В 1782 году Мендельсон опубликовал перевод с латинского языка книги «В защиту евреев» Менаше бен Исраэля, учителя Спинозы и главного «виновника» возвращения евреев в Англию после их шестисотлетнего отсутствия в Альбионе. Эта публикация стала прелюдией к началу его собственных публикаций по решению еврейского вопроса. В книге «Иерусалим» (1783) Мендельсон описал версию еврейской жизни, основанную на разуме и соответствующую идеям Просвещения: можно быть евреем, соблюдающим заповеди, и просвещенным немцем. Он считал, что евреи – культурная, религиозная, но не национальная группа. Он критиковал евреев и антисемитов. Евреям он говорил: «Примите обычаи и законы страны, в которой вы живете, но придерживайтесь веры отцов». Противникам евреев он говорил: «Вы связываете нам руки и обвиняете нас в том, что мы не можем ими двигать». Мендельсон утверждал, что христианство – религия веры, а иудаизм – религия дела. По его мнению, христианство придает догмату исключительно важное значение. Тора менее требовательна в отношении верований в те или иные догматы, она приказывает исполнять законы. Эти законы призваны упорядочить и улучшить жизнь. Хотя Мендельсон был верующим евреем, в своей просветительской деятельности он придерживался рационального подхода. Мирабо утверждал, что книга Мендельсона «достойна быть переведенной на все языки». 

Целью еврейского Просвещения - Гаскалы - был синтез еврейской и мировой культуры. «Просвещенный» еврей мог оставаться евреем, пользовался всеми гражданскими правами страны проживания, получал и нерелигиозное образование. По Мендельсону, изоляция от нового наносит немецким евреям большой вред. Они больше не могут оставаться нацией внутри нации. Хотя Мендельсон был религиозным евреем, почти все, что он написал в последние 17 лет жизни по-немецки и на иврите, предназначалось для проведения гражданской и культурной реформы жизни евреев в Германии. Он призывал к замене священных текстов, переведенных на идиш, текстами на иврите. Он убеждал евреев в необходимости оживить иврит и вместе с тем использовать немецкий язык, который, по его мнению, освободит, возвысит евреев и выведет их из гетто. Он перевел Библию на немецкий язык (1778). Но евреи Германии, включая его собственных детей, отвергали иврит и тянулись к немецкому языку. 

Мендельсон стал предтечей еврейского либерализма. Еврейский либерализм расширял традиционный облик обитателя местечка или гетто, изучающего единственную в своем роде Книгу, но только одну. Еврейский либерализм должен был решать две противоречившие одна другой задачи: 1) «улучшить» и «модернизировать» еврея, показав его «нормальность» и добившись для него равенства в правах с неевреями, 2) не потерять сущность еврейства, которая, по определению, не должна подвергаться изменениям. Но в Германии либерализм по-еврейски стал все чаще ассоциироваться с реформизмом в иудаизме, а затем с равнодушием к религии и с санкционированным законом 1876 года о праве выхода из еврейской общины без обязанности присоединяться к другой религиозной общине. Призывы к ассимиляции еврейской культуры в мировой дали толчок к ассимиляции немецких евреев в германском обществе и привели к радикальным, неожиданным и неприятным для философа результатам: четверо из шести его детей и восемь из девяти его внуков крестились. 

Мендельсон был, вероятно, первым, кто предложил дуальность как образ жизни. В книге «Иерусалим» он утверждал, евреи должны быть немцами и евреями одновременно. Он заявлял, что в исповедовании иудаизма и принадлежности к немецкой нации нет никакого противоречия. Поэт XIX века Иегуда-Лейб Гордон, сторонник Просвещения, так выразил эту дуальность: «Будь евреем в шатре своем и человеком, выходя из него». Эмансипация стала наполняться новым смыслом, но равенство в правах все чаще воспринималось как право на ассимиляцию. Отчаяние еврея Просвещения выразил польский педагог, писатель и врач, доктор Генрик Гольдшмит, взявший польское имя Януш Корчак, считавший себя поляком по национальности и евреем по вероисповеданию и погибший в лагере смерти Треблинка в 1942 году: «Таким евреям, как я, живущим двойной жизнью и лишенным фундамента традиции, стало очень скверно. Я выбился из привычной жизненной колеи и никак не мог выбрать новую». Немецкие националисты считали, что евреи участвуют в маскараде, рядятся в немцев, играют роль патриотов и крадут у тех отечество. Их естественно не интересовала вторая часть трагического уравнения – уход евреев из своего национального дома, отказ от солидарности и общности, служивших защитой от чужой и враждебной окружающей среды. Просвещение, эмансипация индивидуализировали еврея, лишая его национального «мы», коллективного бытия. Дуальный образ жизни вел к двойному поражению евреев. Нееврейское общество относилось к поднимающимся, маскирующимся, мимикрирующим евреям с недоверием и нелюбовью. Евреи начали относиться к своему народу все хуже и хуже. Еврейский мир традиции, общины, местечка, гетто, защищавший еврея, рушился. Еврей оказывался один на один с чужим и враждебным нееврейским миром. Он отрезал свои корни и превращал себя в человека ниоткуда, в подражателя, имитатора немецкой культуры. Раздвоение души народа, требуемое Мендельсоном для нормализации жизни евреев, не решало старую проблему, а создавала новую. 
 

Габриэль Риссер (1806-1863), первый в истории Германии судья-еврей, был светским последователем Мендельсона. Он родился в Гамбурге и происходил из раввинской семьи: его дед и его отец, Лазарус-Яков, равно как и дед с материнской стороны, известный раввин Рафаил бен-Иекутиель Коген, были выдающимися талмудистами. Риссер получил светское воспитание, изучая в то же время иврит и Танах под руководством отца. Учась на юридическом факультете в Гейдельберге, Риссер вел переписку с отцом, восхищавшимся любовью сына к еврейскому народу и смелостью его планов, благодаря которым он видел в нем «достойного внука великого Рафаила бен-Иекутиеля». По окончании университета Риссеру предложили креститься, чтобы стать приват-доцентом. Он отверг это предложение. В результате он получил отказ от места в университете, явившийся первым ударом для молодого юриста, мечтавшего об ученой карьере. Ответ Риссера на отказ от приема в университет - принятие на себя «украшенного цветами мученичества» ведения борьбы за эмансипацию евреев. 

Онемеченный еврей Риссер выступал против ассимиляции в сочинениях «О положении последователей Моисеевой религии в Германии» (1830) и «Защита гражданского равноправия евреев против возражений доктора Паулуса» (1831). Он призывал к борьбе с юдофобией во имя высших идеалов человечности против реакции христианско-немецкого государства и осуждал карьерные, корыстные крещения евреев, эти «браки по расчету с церковью». Риссер обратился к еврейской молодежи: «Вера в могущество и конечную победу справедливости и добра - это наш мессианский идеал. Будем же крепко его держаться!.. Еврейский вопрос есть исключительно вопрос религиозной свободы, свободы исповедовать свою религию, не надевая маски чужой, господствующей, для получения гражданских прав. Если мы нация, где наше отечество? Разве немецкие евреи имеют другую родину вне Германии? Изгнанные из нее, могут ли они прибегнуть к защите своего особого государства? Да, евреи были нацией, но давно перестали ей быть, с того момента как рухнули бастионы Иерусалима и народ Иудеи рассеялся по Римской империи». 

Считая себя немцем по национальности, Риссер отвергал предложенную «гарантию» онемечивания – крещение: «Есть лишь одно крещение, посвящающее в национальность - это крещение кровью в общей борьбе за свободу отечества. <…> Мощные звуки немецкой речи, песни немецких поэтов зажгли и питали в нашей груди священный огонь свободы. Веяние свободы, носившееся над немецкими полями, пробудило наши сонные грезы. <...> Мы хотим принадлежать немецкому отечеству. Оно может и должно требовать от нас все, что оно вправе требовать от своих граждан. Охотно мы ему будем всем жертвовать, только не верой и верностью, не правдой и честью, - ибо герои и мудрецы Германии не учили нас сделаться немцами путем таких жертв». 

Риссера возмущало, что от евреев требуют «невинной церемонии» для того, чтобы они могли считаться такими же людьми, как все прочие: «Нет, не принцип какого-либо фанатизма заставляет нас с презрением отвергнуть предложение ο переходе в другую религию, a простая и вечная истина, что уста наши не должны произносить того, во что душа не верит, — вот почему вопрос o переходе в иную религию есть, прежде всего и главным образом, борьба между правдой и ложью, между честностью и лицемерием, между искренностью и подлостью». 

Как идеолог движения еврейского просвещения «Гаскала» Риссер, выступал «за духовный союз иудаизма и Германии», заявляя, что «еврея, который предпочитает несуществующее государство (Израиль) реальной Германии, следует взять под наблюдение полиции не потому, что его взгляды представляют опасность для общества, а потому, что он явно душевнобольной». В 1832 году Риссер основал еженедельную газету «Еврей». Будущий судья выступал как библейский пророк: он осуждал крещение евреев как решение проблемы и горько пророчествовал: «... поверьте мне, что не¬нависть найдет свою жертву так же легко, как и ангел смерти. Ненависть узнает свою жертву, под каким бы именем она не скрывалась». Его пророчество полностью осуществилось в Германии через сто лет. 
 

Особенно энергично действовал Риссер во время революции 1848 года. Не забывая о своем народе, он ратовал за общегерманское дело. Он был избран в том же году во Франкфуртский парламент от Лауэнбурга как член либеральной партии. Выдающийся оратор, образованный юрист и неутомимый работник, он вскоре сделался одним из лидеров партии, участвовал в важнейших комиссиях и был избран в вице-президенты парламента. Он был инициатором предложения ο внесении в германскую конституцию 13-го параграфа, гласившего, что вероисповедание не может служить помехой к равенству гражданских и политических прав. Он обрушился на противников евреев, желавших оставить их «временно» в том положении, в каком они находились до мартовской революции: «Так доверьтесь же силе права, силе единого закона и великим судьбам Германии. Помните, что всякий исключительный закон надорвет вашу систему и явится той гангреной, от которой умрет все наше дело. Вам предлагают бросить часть немецкого народа на съедение зверю фанатизма и нетерпимости. Этого, милостивые государи, вы не сделаете». «Зверь фанатизма» возглавит Германию через 85 лет после произнесения этих слов, и «часть немецкого народа» будет брошена ему «на съедение». 

Ораторский дар Риссера ощущается при прослушании одной из его речей в еврейском собрании, встреченной громом аплодисментов: «Я сам жил в экстремально неприятных условиях Гамбурга - места моего рождения. До недавнего времени я даже не мог мечтать о работе ночным сторожем. Мы не иммигранты – мы здесь родились – у нас нет другой родины: либо мы немцы, либо никто. Каждый, кто оспаривает мое право на Германию как на родину, оспаривает мое право на мысли, чувства, и язык, даже на воздух, которым я дышу. Поэтому я должен защищаться от подобных людей так, как бы я защищался от убийцы». Евреи действительно должны были защищаться от подобных людей, как от убийц. Время убийц еще не пришло, но часы Истории уже начали отсчитывать годы до уничтожения евреев. 

Осуждавший грубые формы ассимиляции, Риссер прославлял ее в культурных проявлениях, не думая о том, что идеалистическая ассимиляция не менее опасна для еврейства, чем прагматичная, дающая равноправие. Он писал: «У нас есть Отец на небе¬сах, но у нас есть также и мать: Бог, отец всего сущего, и Германия, наша мать здесь, на земле». Пафос преданности немецкой родине вел к перерождению верности еврейского народа своим национальным ценностям. Эмансипация могла предоставить евреям равные права как личностям, но признание еврейской общины равной христианским было безнадежным делом. Ассимиляция стала неизбежным следствием эмансипации. 

В декабре 1904 года петербургский журнал «Восход» в № 25 поместил слова лембергского (львовского) депутата австрийского рейхстага Эрнеста Брейтера, христианина, сказанные в еврейском собрании в ноябре 1904 года: 

«Я часто думал о том, почему положение евреев так бедственно и печально, - и наконец пришел к заключению, что главнейшая и даже единственная причина их несчастия - ассимиляция. Вам дано было «равноправие»; но вместо того, чтобы требовать тогда осуществления прав, представители вашей интеллигенции стали проповедовать ассимиляцию; они объявили себя поляками и отвернулись от еврейства. Они забыли при этом, что на каждую пару поляков приходится по одному прирожденному антисемиту, всосавшему ненависть вместе с молоком матери. Они вообразили, что ненависть к евреям немедленно исчезнет, как только евреи начнут уверять, что они настоящие поляки. <…> Именно благодаря этому ваши права мало-помалу были сведены на нет. Ассимиляция принесла вам огромный вред в моральном отношении. Скажу вам откровенно: более антисемитской политики, чем вы ведете, и антисемиты не могли бы придумать». 

Эмансипированные евреи и евреи, стремящиеся к эмансипации, жертвовали национальными правами ради прав гражданских. В течение многих последующих лет евреи принимали восстановление в правах, не всегда соблюдавшееся, как милость, дарованную господствующими народами за национальное обезличивание. Равенство понималось большинством еврейских масс в Европе как уподобление титульным нациям и заимствование их культуры. В книге «Рим и Иерусалим» (1862) Моисей Гесс предсказывал: «Мы всегда будем чужими среди народов, которые, возможно, и эмансипируют нас во имя гуманности и справедливости, но ни при каких обстоятельствах не будут уважать нас до тех пор, пока мы считаем ubi bene ibi patria (родина там, где хорошо – латынь) своим главным принципом и догматом веры, пренебрегши своими собственными великими национальными воспоминаниями». 

Историк Семен Дубнов описывал неизбежную при эмансипации ассимиляцию: «Ассимиляция есть не только отречение от народных интересов еврейства, но и отрицание индивидуальной свободы еврейской нации и ее равноценности в международной культурной семье». Борьба за права евреев привела к созданию нового типа западноевропейского еврея, который начинал с национального самоутверждения, но под давлением антисемитизма, по словам лидера сионистов Макса Нордау в первой речи на Базельском конгрессе, «начинает сомневаться в самом себе и в порыве самоуничижения готов признать в себе того нравственного урода, каким его выставляют его смертельные враги». Любовь без взаимности возникала из-за романтических чувств к предмету любви и нежелания разобраться в отношении немецкого общества к евреям. Безответную любовь и животную ненависть распознавали люди, гораздо менее образованные и талантливые, чем Риссер. Он был очарован и ослеплен германской культурой. 

Деятельность Риссера была сгущением романтических мечтаний о том, как было бы хорошо, если бы немецкий народ понял, оценил и принял евреев в свое лоно. Патриотизм Риссера был так велик, столь красочно и ярко выражался, что он не сомневался в осуществлении своих идеалов. Он не предвидел объединение Германии после победоносной Франко-прусской войны и как результат - появление «кровной» юдофобии Вильгельма Марра и Евгения Дюринга. Эти теоретики выразили в наукообразных формулировках расистские идеи, высказанные в статье Рихарда Вагнера «Еврейство в музыке» (1850), с которой Риссер был знаком. 

Антисемитская сказка современников Риссера братьев Гримм «Еврей в терновнике» могла показать ему, как сильно укоренилась юдофобия в немецком народе. На почве, на которой творили тевтономаны, апостолы германо-христианского расизма Эрнст Мориц Арндт и Людвиг Фридрих Ян, эмансипация евреев стала превращаться в эмансипацию от евреев. По гамбургскому счету, уроженец Гамбурга, судья Риссер, мужественный борец за эмансипацию не сумел приблизить немецких евреев к равноправию. 

__________________

(Публикуемый сегодня текст – отрывок из книги А. Я. Гордона «Коренные чужаки») _

http://newswe.com/index.php?go=Pages&in=view&id=10338