Рубрика - Переплет
Автор - Михаил Садовский
Четыре поколения
Дядя Илюша
В какие бы концы света ни заносила меня судьба, везде она дарит мне настоящих друзей. В Нью-Йорке в начале нового тысячелетия я познакомился с московским художником Леонидом Шошенским. Нас подружили близкие, буквально родные нам люди. Оказалось, что мы прожили много лет в Москве совсем рядом и не знали друг друга. С теплотой и так по-детски Леонид произносит «дядя Илюша», имея в виду поэта Илью Львовича Френкеля. И я сразу понимаю — мы просто родственники!
Я знал этого потрясающего человека и уникального поэта с более зрелого возраста, чем когда-то мой собеседник. С тех времен, когда при Союзе писателей Москвы была организована Комиссия по работе с молодыми, т. е. с претендентами на писательские места. И нас прикрепили к разным маститым наставникам. Моим стал Поэт Илья Френкель. Пишу Поэт с большой буквы — иначе невозможно. А для непосвященных, не имевших счастья читать его стихи, воспоминания и не слышавших о его не изданных до сих пор «Амбарных стихах», скажу, что все они знакомы с его творчеством по многим ставшими народными песням. Для примера — «Давай закурим»:
Давай закурим, товарищ, по одной,
Давай закурим, товарищ мой.
Когда мы познакомились, Илья Френкель был почти втрое старше меня. Он стал моим духовником не только в литературе, но и в жизни. И он сам, и его жена Эмине Ханум. Френкель не учил меня писать стихи, а давал пример, как жить.
Не удивительно, что эта теплота и необыкновенная интонация в словах «дядя Илюша» сразу сделали Леонида Шошенского близким мне человеком. Мы подружились.
В мастерской художника
Леонид вспоминал о своем успешном дизайнерском творчестве в прошлом, о мощной бригаде, которой они работали, — четыре молодых талантливых художника. Они оформляли многие международные выставки. Леонид участвовал и как живописец во многих международных выставках на нескольких континентах.
Его отец, художник Иосиф Михайлович Шошенский, один из руководителей МОСХа, поддерживал молодых и дерзких дизайнеров в порой непростых отношениях с российской властью. Леонид с особой теплотой рассказывал мне об отце, «милом, добром человеке, которого все любили и который был абсолютно доступен молодым, несмотря на то, что справедливо считался мэтром». Он ушел из жизни в самом начале так называемой перестройки, и все стало сыпаться. Шошенский в разговоре часто возвращался к воспоминаниям об отце. Чувствуется, что эта творческая связь, традиция продолжается (в мастерской на стенах — работы сына Л. Шошенского, художника Никиты Шошенского) и в дизайнерских работах, и в манере общения с людьми, с учениками.
«Он с нас, молодых, стружку все время снимал, — говорит Леонид. — Повторял, что мы должны стремиться быть лучше всех. Подталкивал к вступлению в Союз художников. Это было важно — открывались возможности, и чтобы выжить как художникам».
В Нью-Йорке у Шошенского много учеников, и большинство из них после нескольких лет занятий с мастером поступают в самые престижные университеты и художественные колледжи Америки. Это не случайный успех — это результат работы, которой он увлечен. На выставке в Риме на Кампо ди Фьоре куплены три его картины. «Работаю, пишу, “ни дня без строчки”. Есть приглашения принять участие в новых выставках», — говорит он.
Об архиве знаменитого деда
Когда я приехал в мастерскую Леонида Шошенского, то был потрясен: на стенах, кроме его работ, висело четыре картины Ефима Зозули! Это было неожиданно и непонятно. Леонид, видя мое замешательство, объяснил, что Ефим Давидович Зозуля — его родной дед по матери, и большую часть архива деда ему удалось вывезти из Советского Союза в Штаты, когда он перебрался туда жить.
Леонид знакомит меня с архивом. Я держу в руках фотографии далеких 1920-х, 1930-х, 1940-х… Зозуля с Горьким, Михаилом Кольцовым, Корнеем Чуковским. А вот на другой фотографии «дядя Илюша Френкель» и «дядя Боря Заходер».
Я прошу Леонида рассказать, что он знает об этом ушедшем времени. «Деда не стало в 1941-м, — начинает он свой рассказ. — Я его не знал. Бабушка была известным музыкантом и знала многих. Но на мои просьбы что-то рассказать мне о них, как правило, отнекивалась. Может быть, ей тяжело было вспоминать. Да, она знала Эйнштейна. Говорила про него: “Милый был молодой человек. Но очень плохо играл на скрипке!” И все». Леонид показывает мне фото бабушки с дочерью, совсем молоденькой. «Это моя мама», — поясняет он.
А я смотрю на длинные стеллажи книг, вывезенных из России: корешки собраний сочинений и тоненькие бесценные сборники стихов — в каждом московском интеллигентном доме были такие.
Леонид мне рассказал, что часть архива перед отъездом сдали в ЦГАЛИ, а часть удалось вывезти. Например, старые книжки деда. Я держу в руках тоненькие книжечки «Библиотечки “Огонька”». Выпуск этой серии Ефим Зозуля вместе с Михаилом Кольцовым организовали в 1923 году. Конечно, все книжечки с автографами: Михаил Светлов, Ярослав Смеляков, Алексей Сурков, Вера Инбер, Александр Безыменский, Александр Жаров, Александр Твардовский.
А вот старые, пожелтевшие от времени его удостоверения журнала «Огонек», газеты «Правда», рукописная «Автобиография», деловые бумаги, записные книжки, письма. Вот что-то написано рукой Михаила Кольцова. «Где-то здесь письма Горького деду, — говорит Леонид. — Жена, наверное, спрятала — реликвии».
Я понимаю, что стою перед сокровищами, кладом. История приоткрыла дверь и позволяет заглянуть в прошлое. Как удивительно спрессовано время! Мне несколько лет подряд выпадало удовольствие здороваться за руку с писателем Арнольдом Гессеном (вплоть до дня его кончины), родившимся еще при Анне Петровне Керн и подарившим мне свою чудесную книгу о Пушкине «Все волновало нежный ум». А еще довелось брать уроки вокала у Марии Владимировой, ученицы Мазетти, слушать за столом рассказы Михаила Громова, летавшего с Чкаловым, разговаривать с Самуилом Алянским, ближайшим другом Александра Блока, посещать класс пианистки Марии Шиховой из компании молодого Сергея Рахманинова, за которой ухаживал тенор Леонид Собинов.
И вот снова чудодейственная машина времени переносит меня в другую эпоху, другой мир. И он оживает — далекий и близкий, трагически страшный и бесконечно дорогой.
Богатство, к которому я прикоснулся, просто неоценимо. Совершенно напрасно забытый писатель Ефим Зозуля звучит сегодня не только современно, но и злободневно, что доступно только творчеству классиков. Перечитываю его и удивляюсь, как его не арестовали? Чего стоит «Рассказ о Аке и человечестве», опубликованный в 1919 году и предсказавший надвигающиеся годы репрессий.
Когда в 1937 году Михаила Кольцова репрессировали, Ефим Зозуля перестал печататься, ушел из «Правды». В 1941 году он погиб на фронте в расцвете сил, ему было всего 50 лет.
Надо поклониться с благодарностью семье писателя Зозули — его вдове, дочери, внуку — за мужество, верность и благородство. Представьте себе, что значило хранить письма репрессированного — «врага народа» или «шпиона». За одно это можно было угодить в те места, откуда мало кто вернулся. А каково сохранить эти бесценные материалы, не растерять, в тяжелые голодные годы не променять на сиюминутные блага или просто на буханку хлеба. Бережно сохранить и перевезти через океан…
Леонид Шошенский говорит, что еще не все собрано. Но и то, что есть — книги с автографами знаменитых поэтов и писателей, огромное количество фотографий, письма и рукописи, — бесценно. Такое богатство нельзя держать под спудом. Но для приведения в порядок всего этого «хозяйства», для публикации нужен специалист или даже специалисты!..
А пока — я счастлив, что повезло прикоснуться к богатейшему собранию реликвий, что могу многократно неспешно рассматривать их и переноситься в прошлое, где жили и мои родители, о котором можно узнать только благодаря рассказам «стариков», чудом сохранившимся документам и моему другу Леониду Шошенскому.
Михаил САДОВСКИЙ, США
1.
2.
.
.
.
.
