1.



Майю Ивановну Борисову (1932 — 1996) не надо никому представлять ни в Санкт-Петербурге-Ленинграде, где она родилась и училась, ни в Красноярском крае, где она работала несколько лет после окончания университета, и где выходили ее первые книги. Да и в других городах, всюду, где есть люди, читающие и любящие стихи, ее имя отнюдь не безвестно.
Вернувшись в свой родной город, Майя Борисова выпустила несколько ярких поэтических сборников, с годами стала обращаться и к прозе. В отличие от многих, она не утратила и навыков научно-исследовательской работы, привитых ей в студенческие годы. В итоге появилось художественно-документальное повествование “Птенцы под шапкой Мономаха”, посвященное драматическим судьбам детей и подростков, в разное время оказывавшихся на русском троне или в числе ближайших претендентов на него. При жизни автора книга не была опубликована. Посмертно — в 1998 году — две главы напечатал петербургский журнал “Нева” (№ 4). Одна из них посвящена умершему от оспы в четырнадцать лет императору Петру П (много ли мы знаем об этом царе-юноше?), вторая — Алексею Николаевичу Романову, сыну Николая П.
Две другие главы (хронологически и композиционно — как раз первые, начальные), так же, как и вступительная главка, в которой писательница развивает и обосновывает свои взгляды на историю, предлагается вниманию читателей впервые. Судьба царевича Дмитрия Ивановича, сына Ивана Грозного, в общих чертах известна многим (хотя бы по “Борису Годунову” Пушкина), однако Майя Борисова дополняет читательские представления некоторыми новыми штрихами и соображениями. А вот сведения о Федоре Борисовиче, сыне Годунова, у большинства читателей практически исчерпываются короткой сценкой из той же самой пушкинской трагедии (“Учись, мой сын: наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни...”). Работа Майи Борисовой в какой-то мере восполняет пробел и несомненно будет прочтена с благодарным интересом.
Пожалуй, не лишним будет повторить при нынешней публикации и короткую заключительную главу (“Кровавый круг замкнулся”), хотя она и печаталась уже в “Неве”. Ее композиционная роль очень велика: возвращаясь к началу, в годы “смутного времени” на Руси, автор вспоминает самого, наверное, юного участника растянувшейся на столетие драмы — Ивашечку, “воренка”, сына Лжедмитрия П и Марины Мнишек. Происхождения он был, что и говорить, не лучшего, но сам-то он чем был виноват, за что был подвергнут мучительной казни (петля не затягивалась — легонький) по приказу кроткого царя Михаила Федоровича? А очень просто: во имя будущего. В качестве превентивной “меры безопасности”. “Не напоминает ли нам эта сцена другого события?.. — спрашивает Майя Борисова... — Тогда казнил невинного первый Романов. Позже казнили последнего Романова, столь же невинного. Что тут скажешь?” Насилие и жестокость родились не в нашем веке и не в прошлом. Разомкнется ли когда-нибудь страшный круг?
Илья ФОНЯКОВ

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
ЕДВА РОДИЛСЯ —
УЖЕ ПОД СУДОМ.
История — не чета прочим наукам. Прочие науки, подвергнутые процессу исследования, остаются спокойными и в известном смысле доброжелательными. Невозможно, например, заявить, что некая инфузория предстала перед судом биологии. Или же геометрия ... не выносит ведь она обвинительного приговора параллельным прямым, даже если выясняется, что где-то в запредельном пространстве они все-таки способны пересечься. А география? Она абсолютно спокойно занимается своими океанами и пустынями.
Зато как часто мы слышим выражение — “суд истории”! И все потому, что с историей шутки плохи! Даже время, которое, вроде бы, не зависит ни от кого и ни от чего, когда дело касается этой науки, выполняет при ней роль подручного. Оно “расставляет по местам” людей и события. Иными словами, усаживает их рядком на скамью подсудимых. После чего история с непроницаемым видом принимается судить да рядить, карать и награждать: это-де явление — прогрессивное, а это — реакционное. Тут — победа, а тут — поражение. Некто — герой и гордость человечества, а вот этот, наоборот, злодей, и да будет проклято во веки веков его имя.
Слава Богу, приговоры не всегда окончательны и могут быть обжалованы. И праведник получает возможность очиститься от ложных наветов, ловкий негодяй может быть разоблачен. Ведь то и дело всплывают новые документы, открываются ранее запечатанные архивы, отыскиваются дневники. Тогда истории приходится извиняться: “Промашка вышла... С кем не бывает...”
Есть, правда, сила, перед которой история просто пасует. Это бессмертные произведения гениев. Ведь, например, все знают, что Сальери отравил Моцарта, все верят тому, что рассказал Пушкин в одной из своих “Маленьких трагедий”.
И репутацию Бориса Годунова в общественном мнении предопределили два наших национальных гения: писатель и историк Николай Михайлович Карамзин и опять же — Александр Сергеевич Пушкин...
Майским днем 1591 года в городе Угличе принял неожиданную смерть девятилетний царевич Дмитрий — сын Ивана Грозного. Он, согласно существовавшему порядку престолонаследования, мог когда-нибудь претендовать на российский трон. Борис Годунов был тогда правителем при болезненном и слабовольном царе Федоре Иоанновиче. Но ни для кого не было тайной, что Годунов только мечтал, как бы самому стать русским царем. Вот и бьются исследователи над вопросом: что послужило причиной смерти царевича? Роковое стечение обстоятельств или хладнокровно обдуманное убийство?
Карамзин решил однозначно: убийство! И в своей “Истории государства Российского” написал об этом даже не столько с дотошностью историка-исследователя, сколько со страстью художника. Однако, Карамзину безоговорочно поверил Пушкин, посвятив его “драгоценной для россиян памяти” историческую драму “Борис Годунов”. И вот эта-то драма знакома в России любому мало-мальски образованному человеку. Кто читал ее, кто видел театральную постановку этой драмы, кто оперу Мусоргского слышал...
Историки перелопачивают сотни документов, отыскивая доказательства в пользу той или иной версии. А для всех остальных Борис Годунов сам признался. Ведь он в монологе своем говорит о том, что в глазах у него “мальчики кровавые”, именно он восклицает: “Да, жалок тот, в ком совесть не чиста!” И мы этому верим... Художественный гений Пушкина нас убеждает.
Тут мы подходим к главной теме этой книжки. Ведь какими фактами оперируют те, кто утверждает: не было убийства, а было роковое стечение обстоятельств? Прежде всего они исследуют личность мальчика. Оказывается, царевич Дмитрий был болен эпилепсией. У него случались тяжелые припадки, и во время одного из них он напоролся на нож, которым играл. Плохая наследственность! Дальше — больше: плохая эта наследственность проявлялась и в характеристике Дмитрия. Он был жесток, в отца. Так что еще не известно, как бы он правил Россией, если бы ему удалось сесть на престол.
Что же получается? Ребенок еще не успел совершить никакого деяния да еще и погиб мученически, а перед лицом истории он — подсудимый?
А все потому, что он царский сын. А дети царей, королей, вообще — царствующих особ, во всех странах, где власть передается по наследству, это дети — с особенной судьбой. Все у них происходит не как у простых смертных.
Начнем с момента рождения. Появление на свет младенца в различные времена и в разных странах сопровождалось определенными ритуалами, церемониями. При всем их различии, существовали и некоторые общие правила. Везде и всегда событие это было интимным, людям посторонним делать тут было нечего.
А теперь постараемся представить себе Францию конца ХVШ века, дворец короля Людовика ХVI. Король и его жена Мария-Антуанетта надеются наконец-то обрести наследника. У них есть ребенок, девочка, но что такое девочка? Царствующим особам нужен мальчик, наследник...
Итак, в королевской спальне на широком и роскошном ложе в родах мучается Мария-Антуанетта. Она чуть ли не в кровь кусает свою надменную “габсбургскую” нижнюю губку, чтобы сдержать стоны и не опозориться перед целой толпой народу. Кроме врача, ближайшей подруги и гофмейстерины двора, готовой по этикету принять царственного малютку , в спальне, вокруг постели, в креслах, сидят члены королевской семьи — их человек двадцать. Тут же, уже не в креслах, а на стульях, расположились представители высшей знати и члены Королевского Совета — приплюсуйти к двадцати еще полсотни. В ожидании события вся компания переговаривается, лакеи разносят лакомства и напитки. Конец марта, тепло, на улицах Парижа каштаны уже готовы раскрыть свои пятипалые ладошки. Но окна плотно закрыты, в покоях духота, запах пота, терпких духов...
Как только страдания королевы достигнут наивысшего предела, и лейб-медик традиционно произнесет “королева рожает”, во дворец хлынет толпа народа. Ведь, по старинному обычаю, каждый подданный имеет право присутствовать при монаршьих родах и убедиться собственными глазами, что все в порядке, и в королевской колыбели лежит не подкидыш какой-нибудь, а законное дитя. Так что в спальню набьется еще сотни две зрителей. А мальчишки-трубочисты даже на каменные трубы взберутся и радостно вопить станут, что у них самые лучшие места, откуда все видно, как на ладони!
Чувствуете? Человечек еще на свет не появился, а пресловутый “суд истории” уже начеку...
Родился мальчик, нареченный Луи Шарлем. Судьба обошлась с ним жестоко. Когда ему исполнилось восемь лет, решением революционного суда был казнен его отец, решением революционного трибунала была обезглавлена мать. К тому времени ребенок уже воспитывался в семье сапожника Симона, куда его определили новые власти. Десяти лет от роду его не стало.
Пойдем дальше. Будучи рожден на свет Божий, обычный ребенок идет обычным путем по ступенькам возраста. Вот он – младенец с соской, вот — малыш с игрушкой, вот — отрок с обязанностью учиться. Для царского отпрыска понятие возраста весьма относительно.
Рождается, например, у русского царя Федора Иоанновича, кровного брата царевича Димитрия, и жены Федора Ирины, сестры Бориса Годунова, уж такая долгожданная, такая вымоленная у Бога девочка. Крестят ее Федосьей. Так вот, о чем главная забота семьи? О здоровье дочери, о ее развитии? Нет, главная забота — о женихе. Федосья — последняя прямая наследница. Если ее удачно выдать замуж, ее муж может претендовать на русский трон. А если он станет царем, то Федосья — царицей. Между тем, “невесте” едва-едва сравнялся годок...
И возникает план. С точки зрения рядового человека — бредовый, но поскольку речь идет о царственном дитяти, то вроде весьма разумный. Австрийскому императору по секрету, через посла, передано предложение: прислать в Московию мальчика-принца. Лет десяти — двенадцати. Он будет здесь жить, обучится русскому языку и местным обычаям, со временем, Бог даст, женится на царевне Федосье и станет править Русью. Однако, бедная Федосья вскоре умерла...
Вообще ранние сговоры были в обычае царских и королевских дворов. Августейшие дети и детства-то настоящего не знали. Они с пеленок становились частью государственного механизма, с самого раннего возраста вынуждены были подчиняться суровым законам дворцовой жизни и правилам этикета. Вспомним знаменитые портреты юных инфантов и инфант кисти европейских художников Веласкеса, Ван Дейка. Крошечные бледные девчушки одеты в тяжелые атласные или парчовые наряды, худенькие плечи их обнажены... Надменные мальчишки в щегольских, шитых золотом и драгоценными камнями камзолах, а то и закованные в рыцарские латы. Маленькие человечки, играющие непосильные для них взрослые роли...
Но бывало и совсем наоборот. Из политических соображений царственный отпрыск как бы надолго “консервировался” в роли ребенка. У знаменитого Наполеона Бонапарта и его второй жены, австрийской принцессы Марии-Луизы, родился сын. Его имя — Жозеф Франсуа Шарль Бонапарт. Но с легкой руки французского драматурга Эдмона Ростана, написавшего некогда о сыне Бонапарта чрезвычайно популярную пьесу, его стали называть “орленком”. Могущественный отец даровал малышу титул Римского короля. А художник Лоуренс изобразил его с “бильбоке” в пухлых ручонках. Игрушка эта представляла собой палочку, на палочке — чашечку, к которой на длинной нитке привязан был шарик, так, чтобы его можно было подбрасывать и ловить чашечкой. На портрете Лоуренса этот шарик являл собой земной шар в миниатюре.
Однако судьба не дала “орленку” ни римского трона, ни тем более владычества над миром. Всю жизнь прожил он при дворе деда, австрийского императора Франца I, врага и ненавистника Бонапарта. Несчастный мальчик мучился и терзался, сердце его разрывалось от любви к деду и отцу, двум непримиримым врагам, которых он боготворил.
В памяти людской “орленок” так и остался мальчиком. В пьесах Ростана его роль играли не молодые актеры, а актрисы-травести, подчеркивая детскость, отроческую хрупкость “орленка”. Между тем, Жозеф Франсуа Шарль прожил на свете двадцать один год.
На рубеже IХ и Х веков царствовал в германских землях некий король Людовик. Короновали его в шестилетнем возрасте, поэтому правили вместо него архиепископ Гаттон и саксонский герцог Оттон. Шли годы, но опекунам вовсе не хотелось терять обретенную власть. И, видимо, не без их влияния за Людовиком навеки закрепилось историческое прозвище “Дитя”. К слову сказать, не самое плохое. Среди средневековых правителей Людовиков можно встретить не только Святого и Благочестивого, но и Толстого, Ленивого, даже Косноязычного. А Людвик Дитя — очень даже ласково звучит... Тем более, что и прожил он на свете недолго: восемнадцать лет.
В представлении людей средневековья восемнадцать лет — возраст не такой уж и малый. Да и в более поздние времена — тоже... В этом возрасте, например, Карл ХII сумел наголову разбить войска российского императора Петра I под Нарвой. Можно предположить, если бы Карл не оказался столь искусным полководцем и не победил Петра, то и Петр так быстро не осознал необходимости коренных реформ в России, то есть в конце концов не стал бы Петром Великим...
В старину дети умирали часто. Говорили: “Бог дал, Бог и взял”. Королевские дети исключения не составляли. Знаете, сколько детей было у Петра I? Одиннадцать! Среди них — два Петра, две Натальи. В живых осталось трое: злосчастный царевич Алексей от первой жены Евдокии Лопухиной и две дочери-цесаревны от Марты Скавронской, ставшей царицей Екатериной I: Анна Петровна и будущая императрица Елизавета Петровна.
Детские болезни и немощи водились как в хижинах, так и во дворцах. Врачевание в старину основывалось не столько на научных знаниях, сколько на верованиях и предрассудках. Да и лечить августейшее дитя было страшновато: хорошо, если с Божьей помощью выздоровеет, а как — нет? Тут лекарю и головы лишиться недолго.
Но главная опасность для царственного отпрыска исходила не от хворей. Зачастую своим появлением на свет он преграждал путь к трону кому-то другому. Убрать с дороги малолетку куда безопасней и проще, чем воевать со взрослым. Вот почему история жизни европейских принцев и королевичей, умерших в младенчестве и отрочестве, изобилует мрачными загадками...
Но Европа Европой, а нам, русским, ближе, конечно, наши, российские дела. Герои этой книжки — дети, мальчишки, носившие простые русские имена. Если называть их с почтением, подобающим их высокому положению, это — Димитрий Иванович, Федор Борисович, Петр Алексеевич, Алексей Николаевич, Иван Дмитриевич. А поскольку самому старшему из них к моменту гибели едва исполнилось шестнадцать, мы, наверное, имеем право говорить о них как об Мите, Феде, Петруше, Алеше, Ванечке.
Все они, по сути, жили под сенью шапки Мономаха, которой короновали на Руси правителей. Двух из этих мальчиков венчали ею на царство. На трех шапку эту мысленно примеряли родители. И ни одному не принесла она счастья.



2.