Фандом: Шерлок (BBC)

Название: Личный наркотик Джона Ватсона.

Автор: Nastasis

Категория: пре-слэш

Пейринг: Шерлок/Джон

Рейтинг: PG

Жанр: romance, с жалкой претензией на ангст, и, к сожалению, с сильной заякой на флафф.

Отказ: совершенно отказываюсь.

Предупреждение: Никакого сюжета. От слова вообще. И да, махровый ООС.

Саммари: Однажды Джон понимает, что любит Шерлока. Мысли на тему.

От автора: Автор сам не знает, зачем это написал. Честно. И вообще, автора тут нет. Он за будущей горой тапок спрятался.

 

Ватсон и сам не сразу понял, когда полюбил его. Просто проснулся однажды утром, и почувствовал, что вот теперь, окончательно влюблён. Его отношение к Шерлоку на протяжении долгого времени было загадкой даже для него. Слишком много, слишком сильно. Но теперь он не стал лгать себе, прикрывая любовь чувством банального беспокойства. Он знал, что это далеко не оно. То, что он чувствовал сейчас к Шерлоку, засело намного глубже. Крутило кости, ломало мысли, безжалостно хлестало его сердце, когда он только один единственный раз, уступив своему страху, попытался вырвать его из груди. Оно будто возникло из ниоткуда, наслоилось, как сталактит, из обиды, злости, и душесжигающего волнения за этого невозможного человека...

 

А ещё оно родилось из редких тихих вечеров перед телевизором, раздражающих комментариев в адрес тупеющих звезд и жиреющих на людской глупости кинопродюсеров. Из полных напряжённого молчания поездок в кэбах, из спокойного тихого сопения Шерлока на диване, после успешно выполненного дела, из тихого «Спасибо за чай, Джон» по утрам.

 

Колбы, взрывы, погони, льдистая сталь глаз, промозглый лондонский дождь и криво повязанный синий шарф. Блэкберри, смс-ки, зонт Майкрофта, отмычки, Доннован, Лестрейд, Андерсон, наконец. И череп, скрипка, колбы, глаза в микроволновке, хоть это было не столь желательно. И карри у Анджело, и прыжки с крыши, и погони, и ветер, распахнутый плащ, адреналин, бурлящий в крови, и готовность не только убить — убивать, раз за разом, если понадобиться, и желания жить, жить, чтобы спасать его. Невозможного. Единственного. Подарившего отставному вояке без будущего, калеке, настоящую жизнь. Он любит его за всё.

 

Но тем не менее, это всё спокойно укладывалось в понятие друг. Немного извращённое, но с Холмсами по другому нельзя, это он уже давно понял. Азарт, беспокойство, благодарность — да, но не любовь. Но это же Шерлок.

 

Самым странным для него стал не тот факт, что он полюбил этого взбалмошного, своенравного, супер-пупер-мега-гениального, по его же словам, идиота. Самое удивительное заключалось в том, насколько спокойно он принял это. И дело было даже не в этих пепельных, полупрозрачных, как капли дождя глазах. И не в вечно растрёпанных, как смоль чёрных кудрях. Будто они могли хоть как то оправдать неуместное чувство. Казалось, сама жизнь с Шерлоком отучила его удивляться.

 

Отрезанная голова в холодильнике — нормально, всё в порядке, она просто нужна для эксперимента. Голем, выдавливающий жизни из людей голыми руками — спокойствие, всего лишь наёмник. Череп на каминной полке — Человеческий череп! - это не останки человека в качестве предмета интерьера, о нет, это собеседник, необходимый предмет для каждого более ли менее приличного детектива, ты ничего не понимаешь, глупый Джон. Влюблённость в самого гениального, единственного в своём роде, активного социопата — это нормально, со всеми бывает. Это естественно, все равно, что, скажем, зубы почистить. Встал, умылся, почистил зубы, причесался, оделся, влюбился в Шерлока Холмса, сделал завтрак. Обычное такое утро, самого что ни на есть обычного бывшего военного врача Джона Ватсона. Надо лечиться. Срочно.

 

Хотя, зачем? Где смысл? Он все равно не отпустит, взрослый с виду, а меленький ребенок в душе. Схватит за рукав куртки, посмотрит своими невозможными льдистыми глазами сверху вниз, и спросит: «Куда же ты, а новое дело?». И ведь не посмеешь отказаться. Потому что понимаешь, что ни Сара, ни обычная жизнь, ни даже твоя работа — уже не приоритеты. Потому что сердце уже не бьётся быстрее из-за испорченного свидания, человеческих пальцев в хлебнице, или потока постоянно ноющих больных. Боги, какие же это мелочи. Лишь адреналин в крови и невозможный Шерлок заставляют его жалобно трепыхаться, как загнанную лошадь. Как жаль, что эти две причины так часто совпадают.

 

Он прошёл Афгнистан. Не всегда учавствовал непосредственно в военных действиях, но того, что он видел, ему хватило сполна. Вполне достаточно, чтобы почти каждую ночь просыпаться в холодном поту,с охрипшим горлом и дорожками слёз на щеках. Мужчины не плачут, и он не плакал. Это были злые, сухие слезы отчаяния, вина за тех, кого он не смог и уже никогда не сможет спасти. И страх. Животный, безумный страх.

 

Это было до переезда на Бейкер Стрит. Потом на некоторое время наступило затишье и он надеялся что наконец простил себя. Но после его кошмары стали ещё хуже.

Шерлок падает с крыши, нелепо подскользнувшись во время очередной погони, Шерлок заходится кашлем выпив кофе, в которое кто то специально подложил яд, Шерлок с неестественно открытыми глазами в своём любимом кресле, а ровно посередине его красивого, безнадёжно красивого лба, или на виске, чуть ниже, чем начинаются виться непослушные черные кольца волос, аккуратная дырочка от девяти миллиметров.

 

Однажды Ватсон вскочил в холодном поту в очередной раз, и больше не смог заснуть. Он даже не стал спускаться вниз чтобы сделать себе успокаивающую чашку чая, просто понимал, что не справится с этим нехитрым делом — руки дрожали. Это был первый на его памяти сон, где он был непосредственно рядом с Холмсом, а не в качестве стороннего бестелесного наблюдателя, как это было раньше. Это сделало кошмар ещё более невыносимым. Он понимал, что должен принять удар на себя, но не смог, не успел. Гулкие шлепки по лужам убегающего преступника, раздавались по улице, когда тот убегал. Но Джону было все равно. Он держал на руках Шерлока, из груди которого торчал охотничий нож, чья кровь сочилась сквозь его пальцы, и, капая прямо на грязный асфальт, смешивалась с черной лужей. Он звал Шерлока, говорил, как тот нужен ему, отчётливо понимая, что все бы отдал за то, чтобы тот только не умирал. Но было уже поздно. Широко распахнутые глаза цвета пепла неподвижно смотрели в чернильное небо. По его лицу стекали капли воды — шел дождь, и они падали падали на лицо мёртвому вперемешку со слезами Джона, потерявшего своего единственного любимого человека. Тонкая струйка крови стекала от уголка рта Шерлока, торопливые капли уже пытались её стереть. Последнее, что ещё долго не давало ему спать по ночам, отпечатавшись раскалённым клеймом прямо в мозг, были глаза Шерлока в тот момент. Удивлённые, и немного по-детски обиженные, они будто спрашивали: «Как же так? Почему ты не спас меня, Джон?».

 

Хуже этих снов не может быть ничего, думал Ватсон, но в перерывах их бешеной жизни, если такие случались, ему стали сниться сны совершенно другого характера. И они стали не менее, если не более, мучительны.

 

Те же губы, что были неестественно открыты, когда с них стекала струйка крови, те же самые губы стали манить его по ночам. Те же глаза, что снились ему мертвыми, стали теперь живыми. До невозможности, до боли живыми. Но не искорки интереса к какому-нибудь сложному делу или нераскрытому убийству зажигались в них. Там плескался бездонный ледовитый океан страсти, желания. И Джон таял, тонул, желал. И боялся. Боялся того, что это видение рассеется, разбежится сотней маленьких пикселей, как некачественная картинка, растает, как дым. И так хотел пропустить сквозь пальцы эти шёлковые пряди цвета воронова крыла, забрать их в кулак, чтобы ощутить власть, минутную, ложную, обволакивающую власть над этим человеком. Надавить на затылок, мягко, но уверенно, увидеть в глазах страсть и желание — отражение своих собственных, почти почувствовать такой правильный, необходимый вкус любимых губ... Да... Совсем близко, так, что смешивается дыхание...

 

Но видение всегда покидало его. За секунду, за крошечный миг до поцелуя, будто если бы он случился даже во сне, миру бы пришёл неизбежный конец, так это невероятно. И Ватсон раз за разом просыпался в одиночестве, не зная, что ему делать, не зная, что ему даже чувствовать. Злость? Обиду? Что? Неудовлетворение? Страх?

 

Страх за Шерлока он теперь будет чувствовать всегда, обида и злость до гения дедукции просто не дойдут, он банально выше этого. В конце концов, разве Холмс виноват, что снится своему доктору по ночам?

 

А неудовлетворение... Оно будет всегда. Однажды кто-то умный сказал: «Одна из привилегий дружбы — возможность оставаться рядом с тем, кого любишь». Джон знает, что Шерлок — опасная трясина. Так же он знает, что уже утонул. У него нет шансов. Он понимает, что ничего не изменится, даже если он позорно сбежит. Поэтому заталкивает в себе это детское желание все дальше и глубже. Без Холмса он перегорит, как лампочка, просто в один прекрасный миг кончится завод, и всё, прости-прощай доктор Джон Ватсон. Даже если он сменит имя, оборвёт все связи, уедет из страны, заведёт семью, Шерлок все равно будет рядом. В кошмарах, в открытых, откровенных, неподобающих взрослому мужчине, снах, в каждом жесте, слове, поступке и особенно — в собственных мыслях. А от них человек ещё не научился убегать. Потому что это как заключить сделку с дьяволом: его жизнь больше ему не принадлежит. Он с потрохами, полностью, всецело в собственности младшего Холмса. Навсегда.

 

Донованн называет его домашней зверушкой, Макрофт за глаза мальчиком на побегушках, а что по этому поводу думает Андерсон, и знать не хочется. Удручает его совсем не это. А то, что он со всем с этим согласен. Подпишется не глядя под всеми определениями. Потому что знает, что сделает все, лишь бы был нужен Шерлоку. Пусть как замена черепу, или как телохранитель, по совместительству пистолет, как ревнивая готовящая-стирающая-убирающая жёнушка, как сердобольная поешь-пожалуйста-поспи мамаша, путь так. Потому что иногда в изредка тёплых глазах ему кажутся невысказанные слова: «Ты нужен мне». Потому что иногда он не мамаша с браунингом наперевес, а просто друг.

 

Потому, что вместо того, чтобы аккуратно постучаться в сердце отставного военного медика Джона Хэмиша Ватсона, один конкретный социопат со всей дури вышибил дверь, занял все пространство, и с только ему присущей наглостью заявил, что так и было.

 

Он не злился на себя за то, что позволил это. Не злился, ведь разве он мог предотвратить это? Не позволить что-то Шерлоку Холмсу? Себе же дороже будет. Он просто смирился.

 

С ночными кошмарами, после которых ещё несколько часов ощущал горячую кровь любимого человека на своих руках, с ночными кошмарами другого сорта, после которых не мог смотреть на руки, глаза, губы этого самого любимого человека. Смирился с тем, что у него никогда не будет нормальной семьи, и его родители вряд ли уже получат внуков.

 

Не то, чтобы семья была его главной целью, нет, просто когда песок забивал глаза, уши, нос, лез в саму душу, когда на его руках умирали солдаты от того, от чего в современных больницах спасают на раз-два-три, это была крошечная соломинка, которая сохранила его рассудок в относительной нормальности. Оставляя свою недо-мечту он чувствовал будто горечь предательства. Но Шерлок... Пусть даже несколько лет рядом с ним, в качестве просто друга, ни в коем случае не больше, в вечных переделках, с вечной нехваткой времени, кровожадными убийцами вокруг, и чёрт подери, постоянным ощущением собственного идиотизма, стоят того. В этом Ватсон точно не сомневается.

 

Страсть погони, радость победы, адреналин в крови. Он жаждал их так же, как Шерлока. Сыщик стал для него настоящим наркотиком, и ради него, ради себя, ради коротких триумфов разума и долгих ночей с завываниями скрипки и пальбы по стенам, ради желания и страха, ради кошмаров по ночам, Джон будет рядом. Во что бы то ни стало. До тех пор, пока это возможно.[\MORE]