О войне 1812 года
«Отсрочка нужна была из-за того, что русская армия перепилась»
Напрасно ли была отдана Москва на разграбление французам?
Напрасно ли была отдана на разграбление французам Москва? Об этом «Газете.Ru» рассказал историк, писатель, автор книги «Век Наполеона. Реконструкция эпохи» Сергей Тепляков.
– С военной точки зрения был смысл защищать Москву? Чем бы это закончилось?
– Если военной точкой зрения считать нанесение как можно большего урона противнику, то смысл защищать Москву, конечно, был. Кремль можно было использовать как цитадель, в каменных усадьбах, монастырях и церквях сделать опорные пункты – думаю, французы после Бородина впали бы в истерику, увидев, что их еще и в Москве ждет бой.
Но, с другой стороны, это нам из нашего прекрасного далека видится, какой бы это мог быть прекрасный подвиг. А тот же Кутузов отлично знал, что от 2-й армии почти никого не осталось, а 1-я армия изнурена. Только перед самой Москвой посчитали, сколько солдат осталось в строю. Получилось около 60 тысяч. Запереться с ними в Москве – и что? Другой армии у России не было. Были еще Чичагов и Тормасов – но далеко. Наполеон вполне мог оставить у города относительно небольшой корпус и с остальными войсками двинуться куда угодно, хоть на Петербург – а на пути у него не было бы почти никого. То есть еще неизвестно, чем бы эта оборона могла кончиться.
– Все-таки люди Ростопчина подожгли Москву, или и пьяные солдаты тоже поучаствовали?
– Я здесь особого открытия не сделаю – было и то, и то. Еще на подходе к Москве в русской армии было настроение – Москву сжечь. Генерал Михайла Воронцов в воспоминаниях по поводу того, кто сжег Москву, писал: «Я ничего не буду говорить о том, как это могло случиться, скажу только, что, когда под Смоленском мы соединились с Первой армией, мы слушали о твердой решимости сжечь Москву, нежели оставить ее, изобилующую всевозможными запасами, неприятелю, и все внимали этому с восторженностью и ликованием».
Ростопчин в августе писал Багратиону: «Когда бы случилось, чтобы вы отступили к Вязьме, тогда я примусь за отправление всех государственных вещей и дам на волю каждого убираться, а народ здешний, по верности государю и любви к отечеству, решительно умрет у стен московских, а если Бог ему не поможет в его благом предприятии, то, следуя русскому правилу: не доставайся злодею – обрати город в пепел».
Денис Давыдов вспоминал: «Граф Ростопчин на Поклонной горе, увидав возвращающегося с рекогносцировки Ермолова, сказал ему: «Алексей Петрович, зачем усиливаетесь вы убеждать князя защищать Москву, из которой уже все вывезено; лишь только вы ее оставите, она, по моему распоряжению, запылает позади вас».
То есть сама по себе идея – гори все синим пламенем! – была в головах у многих, если не у всех. Надо учитывать, что война имеет свою психологию. То, что человеку в мирной жизни кажется невероятным, для человека, находящегося какое-то время в условиях войны, – дело плевое. Отступая, армия жгла деревни. Уходя из Смоленска, сожгли то, что в нем еще не сгорело. И пожарные трубы были увезены из Москвы по приказу Ростопчина. Так что все было задумано и сделано им самим. Он, правда, очень скоро струхнул от величия своего подвига и, чтобы хоть как-то пострадать от пожара самому, сжег свое поместье Вороново, хотя мог бы этого уже и не делать.
– Население Москвы на тот момент составляло примерно 200 тысяч человек. Из них все же несколько тысяч в городе остались. Армия, которая вошла в город, была сопоставима с населением города? И таким образом как бы заместила собой граждан?
– В Москве перед нашествием жили около 300 тысяч человек. Армия Наполеона составляла около 100 тысяч человек. То есть, если бы была поставлена цель поддерживать город в порядке, это можно было бы сделать. Но французами овладела растерянность. Все же пустых городов им видеть не доводилось. В прежних столицах их встречали балы. К тому же пожары начались сразу – вечером в день вступления французов в Москву. Сержант Бургонь в воспоминаниях написал, что они едва успели вселиться в дом, выбранный ими для постоя (нынешнее здание мэрии Москвы), как неподалеку (в районе нынешней Госдумы) загорелось. Они пошли тушить и спустя некоторое время увидели, что уже не смогут вернуться назад прежним путем. То есть начался хаос. Повальный грабеж. Слишком много народа отправлялось в этот поход за добычей, чтобы это можно было остановить одним приказом, пусть даже это приказ Наполеона. В этой ситуации первичной задачей было восстановление порядка, а не замещение населения. Ну и что значит – заместить граждан? Невозможно назначить часть солдат булочниками, часть – лавочниками, часть – кухарками, часть – садовниками. Армия живет по другим правилам.
– Куда убежало население Москвы? Многое ли удалось вывезти?
– К моменту прихода французов в городе оставались около 30 тысяч человек. Уезжать люди начали еще с июля. Уезжали в окрестные губернии – Ярославль, Тамбов и прочие. Что-то удалось вывезти, что-то нет. Богачи оставляли в своих домах прислугу с записками к французам с просьбой соблюдать какой-никакой порядок. Если бы пребывание французов в Москве шло по европейским правилам, то хозяева по возвращении могли бы ограничиться только генеральной уборкой в доме. Но, так как правила были русские, многим пришлось строиться заново.
– Насколько справедливы слова про разграбление города?
– Город был разграблен, это исторический факт. А что еще можно ожидать? Очень многие в армию Наполеона именно за этим, за военной добычей, и шли. Никакого особого просвещения на кончиках своих штыков Великая Армия нам не несла. Она как минимум наполовину состояла из самого разного сброда и отребья. Поэтому, как только выяснилось, что поход будет не так прост, они начали разбегаться во все стороны.
И вот этот народ вступает в большой богатый и пустой город… Естественно, грабили все и всё. Анри Бейль, будущий писатель Стендаль, участвовавший в Русском походе, в письме описывает «громадную пирамиду из мебели и фортепиан», которую он видел на окраине Москвы. Гвардеец Бургонь описывает, как он и его товарищи в первый вечер разоделись в разные костюмы – кто турком, кто татарином, кто что украл. Дорогое оружие и дорогое вино – вот что составляло первый интерес солдат.
В церквях срывали золотые оклады с икон, кресты, золото и серебро переплавляли. Грабили и русские – крестьяне подмосковных сел возами вывозили оставленные в казначействе медные монеты, которые у французов не пользовались спросом. Огромное количество ценностей сменило хозяев, и не все ценности попали к французам. После ухода французов вопрос «перемещенных ценностей» стоял очень остро. И, чтобы те москвичи, которых ограбили, не перерезали тех, кто грабил, и наоборот, Ростопчин постановил торговать «перемещенными ценностями» на рынке возле Сухаревой башни, а если кто узнал свою вещь, то требовать возврата не имеет права. И, как только о последнем положении узнали в Москве, рынок тут же забился торговцами и разным барахлом.
– Удивляет отсрочка, о которой договорился с Мюратом Милорадович, чтобы французские войска дали время для выхода из Москвы остаткам армии и обозам. Неужели так тогда было принято?
– Французы были измотаны походом и Бородинской битвой не меньше русских. Французы по Испании знали, что такое резня на улицах города – там приходилось убивать и женщин, и детей, но и женщины и дети при каждой возможности убивали французов. Милорадович именно пообещал, что если французы вступят в Москву раньше времени, то их будут резать на улицах, как в Испании. Это подействовало. На самом деле отсрочка нужна была из-за того, что русская армия перепилась. Солдаты валялись пьяными по улицам, их собирали и приводили в чувство. Но все равно протрезвили не всех – в воспоминаниях врача баварской кавалерии Генриха Росса рассказывается, как кавалеристы воровали у валявшихся вдоль улиц русских солдат фляжки с водкой.
Впервые о том, какова была русская армия после Бородина, я прочитал еще в 90-е годы в дореволюционных журналах «Русский архив» и «Русская старина». Там публиковались воспоминания без всяких комментариев – как есть. Вот там и было написано, что русская армия в Москве перепилась. Гражданское население было в истерике. Купцы выставляли на улицы бочки и ящики с вином. Ростопчин еще накануне велел уничтожить запасы алкоголя на Винном дворе и в питейных конторах, но пожарные, посланные для выполнения этого ответственного поручения, перепились сами.
Артиллерист Суханин в «Журнале участника войны 1812 года» писал: «Войска, будучи расстроены и проходя через богатый город, не избежали искушения, тем более что виноторговцы отдавали целые ящики, наваливали их на обозы, лишь бы добро не досталось неприятелю».
Может, для кого-то это все умаляет подвиг, но для меня вся эта картина понятна. Солдаты и офицеры стояли насмерть на Бородинском поле, они, вполне вероятно, ждали чуда – в конце концов, это был XIX век, материалистов тогда не было. Ну, если не чуда, так новой битвы – под Москвой. Но ни чуда, ни битвы. Нервы сдали у огромного количества людей. Ростопчин писал: «Армия измучена, без духа, вся в грабеже».
– Буквально на второй же день, 15 сентября, начались пожары, которые продолжались до 20 сентября. Сгорело 6,5 тысячи домов из 9 тысяч, 7 тысяч лавок из 8,5 тысячи, 122 церкви из 329, а оставшиеся храмы были разграблены и изуродованы. Не было сил остановить пожары или желания?
– Пожары начались в первый же день, вечером после вступления французов в Москву. Сколько чего сгорело, про это пишут разное. А про силы и желания – думаю, желание было. Но пожары были страшные. Для меня в этой войне был третий участник – Господь Бог. Он обрушивал на французов ураганы и жару летом, морозы – зимой. И совершенно очевидно, что в Москве Он подбрасывал дровишек в огонь – во всех смыслах.
Сержант Бургонь пишет: «Пламя справа и слева образовало сплошной свод». Секретарь Наполеона Меневаль пишет: «Город превратился в одну громадную печь, из которой к небесам вырывалась масса огня». Стендаль: «Пожар был далеко от нас и окутывал весь воздух на далекое расстояние и большую высоту дымом какого-то медного цвета…». На второй или третий день пожара на Москву налетел как по заказу ураган и разметал пламя по всему городу. Горело, как в топке. Николай Муравьев пишет, что на расстоянии нескольких верст от Москвы при свете пожара можно было ночью читать газету. Думаю, такой пожар не победить и нынче с применением всех самолетов МЧС.
– Правда ли сгорели много тысяч раненых русских солдат, не успевших эвакуироваться?
– Отступавшая русская армия была далека от того порядка, какой нам представляется из наших мягких кресел. К тому же оставлять при отступлении раненых неприятелю – это было вполне в обычае того времени. Кутузов в 1805 году оставлял своих раненых французам с врачами и с запиской, в которой просил позаботиться о них. И ничего – позаботились. Раненые и врачи не считались пленными. Это были опять же идеи Руссо, который писал, что, как только враг бросил оружие, он перестает быть врагом и становится просто человеком, чью жизнь никому не позволено отнимать.
Французы в Москве по мере сил заботились о русских раненых – офицеров, находившихся в Воспитательном доме, лечил сам лейб-медик Наполеона Ларрей. Но при всем желании – да еще было ли оно? – французы не могли спасти всех русских раненых.
Одни пишут, что раненых было пять тысяч, другие – десять, кто-то пишет, что раненых было около пятидесяти тысяч. Но если считать, что при Бородине были убиты хотя бы 10 тысяч русских, то раненых должно быть около 30 тысяч. Даже если две трети из них ранены легко и могут идти сами, то остается еще 10 тысяч «лежачих». Полагаю, все они были оставлены в Москве.
– Если Наполеон так оправдывался, что не он сжег Москву, устраивал показательные расстрелы, чтобы хорошо выглядеть перед другом Александром, то зачем он тогда Кремль-то взрывал?
– Показательные расстрелы устраивались, думаю, все же для москвичей и других потенциальных поджигателей. А что касается приказа взорвать Кремль, думаю, это просто у Наполеона была истерика. Наполеон – человек. Он был вне себя. Он прошел половину России и не получил ничего. Он думал, что это он вертит Александром, а оказалось – не так. Он выиграл битву при Бородине, или, по крайней мере, у него были все основания так говорить. Он вошел в Москву. Он сжег Москву. Но без мирного договора, без разных формальностей, присущих тому времени, со стороны все это выглядело как татарский набег, и Наполеон это понимал. Наполеон терял лицо, а он не мог позволить себе терять лицо. Была ведь Испания. Были Пруссия и Австрия – Наполеон понимал, что при первых же признаках слабости они не то что отвернутся от него – они будут воевать против него!
К тому же, думаю, была и внутренняя трагедия. Наполеон привык считать себя баловнем судьбы. Он верил в то, что все, что он начинает – это хорошо. Его изречение: «Надо ввязаться в бой, а там посмотрим» – выражает именно его уверенность в том, что все, в конце концов, повернется хорошо. В Русском же походе все было только плохо. Наполеон очень сомневался в смысле этого похода. Он почти три недели провел в Вильно, потом две недели в Витебске. Ему явно хотелось остановиться и, может, даже вернуться, но что-то гнало его вперед.
Надо ведь, думаю, примерить к Наполеону и такую штуку, как кризис среднего возраста: в 1812 году ему было 43 года, самое время переоценить жизнь. Он сравнивал себя с Александром Великим, но должен был признать, что тот в 33 года уже умер, оставив после себя империю, простиравшуюся от Дуная до Инда, от Греции до Египта. Наполеон же давал по Европе один круг за другим, разбивая одних и тех же генералов и одних и тех же королей. Я думаю, что в Россию он пошел именно для того, чтобы разорвать этот круг, пободаться с настоящим противником. Ему надоело охотиться на зайцев, он хотел добыть медведя. И в Москве он начал понимать, что это медведь вот-вот добудет его.
– Зачем Наполеон ушел из Москвы? Мог бы он остаться и переждать зиму в Москве. Отправиться по весне в Санкт-Петербург?
– Что значит – переждать зиму? Наполеон знал о том, что русские собирают войска. Вполне вероятно, он даже переоценивал масштабы мобилизации. Он мог предполагать, что зимой русские подступят к Москве и осадят его здесь. Москва же не крепость. Как русским было бы трудно ее оборонять, так и Наполеону. К тому же он был очень деятельный человек. Он должен был всем руководить, на все влиять. Наполеон наверняка понимал, что Австрия и Пруссия – союзники ненадежные. И вот с учетом всех этих фактов – мог ли Наполеон позволить себе ждать весны в Москве?
Тут была и психология. Война тогда шла по схеме: противники маневрируют, разменивают фигуры, потом сшибаются в решающей битве и – подписывают мир. В России же схема нарушилась. И Наполеон не знал, чего ему теперь ждать. Или, наоборот, знал. Камердинер Констан пишет, что Наполеон в Москве читал книгу Вольтера «История Карла XII». Я ее тоже прочитал. Почитайте и вы – после этого вам, думаю, станет понятнее душевное состояние Наполеона. В книжке описывается, как русские разгромили Карла под Полтавой, как он бежал, как турки, у которых он просил убежища, не пускали его в Очаков, как пленных шведских солдат продавали на рынках в рабство. Когда Карла наконец убили, один из его офицеров сказал: «Комедия кончилась. Идемте ужинать». И ведь для людей того времени это была довольно близкая история – как, например, для нас история революции и Гражданской войны. Думаю, Наполеон примерял все это на себя. Так что к ноябрю, к тому времени, когда Мюрата разгромили под Тарутином, когда Наполеон решил оставить Москву, в душе у него творился ад. Он бы разобрал всю Москву по кирпичу, если бы было на это время.
– Последствия пожара Москвы ликвидировались 20 лет. Улицы были сделаны прямыми, было проложено бульварное кольцо. Центр застроили каменными зданиями. Можно ли сказать вслед за грибоедовским Скалозубом, что «пожар способствовал ей много к украшенью»?
– Москва после войны стала той самой «второй столицей», которой она до войны на самом деле не была. Так что, безусловно, – не было бы счастья, да несчастье помогло...
***Кликабельно***
shusharin)
