Старая полевка сидела на холме на опушке леса, около дикого шиповника. Она смотрела с холма на луг, разрезанный по середине тонкой полоской русла ручья. Ручей разрезал поле почти прямой линией, но по середине изгибался, там была ее нора, у зарослей терновника. Мышь тревожно принюхивалась, какой то тревожный, почти неуловимый, от безветрия, чужой запах доносился от терновника.
Луг заканчивался высокими городскими стенами, над ними возвышалась... За стенами, в уже наступавших сумерках еще суетилась людская жизнь. Оттуда еще доносились звуки….
Мышь принюхивалась, не решаясь нырнуть в не высокую траву и спуститься с холма. Что-то пугало ее в шуме травы, она приподнялась на задних лапах и застыла прислушиваясь. Опасаясь идти вперед она совсем забыла про лес оставшийся позади и когда из леса на холм спешно вышла бегинка, полевка от неожиданности кинулась в траву.
Сумерки уже опускались на город, а солнце на четверть скрылось за стенами. на луг легла тень от городских стен. Полевка, спустившись с холма остановилась и опять принюхалась. Не уловив еще тревожившего ее запаха, но все еще опасаясь, она пробиралась через траву, прерывисто, останавливаясь, она постоянно искала носом ветерок, но ветра не было, не было и запаха. Чем ближе она приближалась к излучине тем медленнее становился ее ход. Пронзительный крик беркута заставил полевку взвизгнуть и она пустилась к заветной норе у терновника.
Беркут проплыл в сумерках над травой и скрылся за деревьями леса.
Бегинка еще стояла на холме, она смотрела на полет птицы, но мышь она не заметила. Что-то не пускало ее идти вперед, какой-то внутренний страх. Выходя из леса она спешила, городские ворота закрывались с ударами …… Но на холме в душу бегинки закралась тревога. Ступить вниз, с холма она не решалась, но и медлить она не могла. Если ворота закроют, то ей придется вернуться в лес в хижину, где умирал весь истерзанный булочник. При мысли, что она проведет ночь с … пугала ее так же как и желание идти вперед. Ее почему то страшил этот тихий луг, который она хорошо знала, по которому она не раз проходила.
Писк полевки у излучены и сдавленное рычание не то зверя ни то человека заставил бегинку отступить назад и спрятаться за шиповником. Старая мышь почти достигла своей норы, но из терновника выскочил человек. Он схватил зверька и начал руками и зубами рвать серую шкуру.
Ужас прострелил сердце бегинки. Человек у излучены пожирал мышь, его почти не было слышно теперь, до нее доносилось только звериное сопение. Его глаза давно потерявшие человеческий взгляд, от острого чувства голода, по-звериному блестели. Он едва ли понимал…….
Бегинка нащупала на груди, под грубой тканью серого платья крест и зажав его в руках начала шептать: «Sub tuum praesidium confugimus, sancta Dei Genetrix:
nostras deprecationes ne despicias in necessitatibus: ….»
Солнце уже на половину опустилось за городские стены. Скоро церковный колокол должен побить навечерие, и с последним ударом все ворота города закроются.
«sed a periculis cunctis libera nos semper,
Virgo gloriosa et benedicta.»
Вокруг стояла тишина. Отбросив от себя то что осталось от полевки Ультрехт сверкая глазами начал осматриваться в поисках добычи, но не найдя ни чего живого вокруг наклонился к ручью и начал жадно пить воду из ручья. Он пил долго, надеясь насытится пустой водой, глаза его выкатились и блестели по верх воды, продолжали рыскать по траве. Он сидел на корточках и при каждом глотке в груди его слышалось клокотание. В полной тишине из города послышались первые удары колокола.
«Domina nostra, mediatrix nostra, advocata nostra”
Напившись человек встал, и не спеша, постоянно шаря глазами по траве перешагнул через ручей и пошел к городским стенам. Он слышал колокол, но вряд ли понимал этот звук. Скорее он раздражал его, при каждом ударе он дергал плечами и порыкивал. Он шел на согнутых ногах, почти на корточках, спина его была сгорблена, а плечи сжаты. Рваная одежда свисала лохмотьями с скрюченного тела. Ворот спереди был весь забрызган кровью растерзанного зверька. К щекам прилипла серо-кровавая шерсть, с подбородка стекала розовая струйка воды. Тишину луга нарушало только эхо колокола.
«tuo Filio nos reconsilia, tuo Filio nos commenda, tuo
Filio nos repraesenta.»
Последние слова молитвы бегинка произнесла одними губами. Пальцы врезались в оловянный крест. Порыв ветра пронесся над мошками деревьев и спустился к холму, задев листву шиповника, понесся к ручью, достиг шедшего. Ультрехт остановился. Бегинка затаила дыхание и смотрела на человека. Он обернулся, теперь глаза его искали на холме, откуда ветер принес запах, живое существо. Кустарник почти слился в темноте с массивом леса. Теперь нос Ультрехта, как раньше у полевки пытался уловить запах, который принес к нему случайный порыв ветра. Чувств……………….
Что заставило его пройти по всем дорогам Франции, дойти до Северного моря, он вряд ли уже помнил. Имя свое он тоже забыл. Ультрехт был истощен голодом. Он давно уже не испытывал страх. Он разучился думать и чувствовать. В нем жили только инстинкты.