Истории из села. Там, где я оживаю.
По причине затишья, и августовско-спасского благополучия в нашем приграничье, мы решили посетить любимое село, с любимой дачей. Это, там где бык, разминированные дедами поля, да и сама, любимая мною пенсия. Вы уже и сами знаете наши места, думаю, приедете, не заблудитесь.
Да, и нервы, изрядно расшатанные явной нелюбовью, представителей новой власти к моей художественно-публицистическом запискам с нотками АТОшной истерики, нужно было подлечить. А сделать можно это только у нас, в селе, на свободе, нежась в теплых, солнечных лучах, вдыхая хмельной, полынно-чабрецовый настой, который воздухом назвать, рука не поднимается, похрумкивая спелым, краснобоким яблочком.
Сводки по деревне, которые с сурьезным выражением лица доложила пенсия, были внушительными. Пан полицай, который были на селе, фсе! В самом скорбном смысле этого художественного выражения.
После истории с быком, видно от полученных, в результате дружественно-нравоучительного бутцания, травм, случилось у него какое-то воспаление, а так как с медпрепаратами в городе грустновато, особенно в классе антибиотиков, то… у нас, безвластие.
Брошенное на произвол судьбы коровье стадо перевели в разряд все колхозного (ну, куда девать животинку), а грустно- жующий флегматичный герой, мужского коровьего полу, с переменно меняющимися кличками, теперь любимец села. Хоть и шкодничает часто. Пасти, правда, коров не кому, одна пенсия на селе. А бычка так разбаловали и приучили праздношататься и попрошайничать под каждым домом, что он за кем увяжется, тот его и пасет.
Дома в селе, брошенные местными, заняли беженцы из Луганска. Много. В каждом доме по несколько семей: прислушивающихся, извиняющихся, что-то старающихся отремонтировать, верящих, что хозяева вернутся, и даже, составляющих списки, что они должны хозяевам (оплата за свет, воду, консервацию), хотя, никто ничего и не требует.
Детвора беженцев, пережившая ад луганского котла, с совершенно обалдевшими от мира мордашками, держится стайкой, и напряженно вслушивается в звуки. Только какой звук, все, как воробьи, шмыг, во двор. Но, слава Богу, сейчас в селе из резких звуков, только гогот гусиной стаи.
Так что пенсия моя, теперь при деле. Не просто сидят доминошничают, а опекают, закармливают, заласкивают, ну, и следят, чтобы любознательность, не притащила что-нить военно-трофейное, и не выходила за пределы протоптанных дорожек. Не все мины найдены. Так что степь и свободнобеганье, это еще в мечтах.
Деды мои, прям, расцвели от воспитательной работы, бабульки, все в пирожковых хлопотах. Беженцы, хорошо влились в нашу сельскую жизнь, дружно рубят, копают, пилят, строят. Даже думают изменить городскую жизнь, на спокойно-молошно-яблошную-степную.
Мир, единение, детский смех, согласие между людьми, тишина, август и яблоки- это, лучшее, что я видела за это лето. Тут так тепло. Так, что прямо, ах, я прямо жмурюсь, но не от солнца, а от душ, глаз, заботы, сердечности. Если бы весь мир был такой родной, трогательный, простой, всепомогающий, всезаботящийся.
Удивительно, мы, самые приграничные, пережившие все ужасы обстрела, налетов, набегов, сейчас, принимаем беженцев.
Пусть мир! Пусть солнце и яблоки, и смех, и тоненькие голоса, и стрижи над церковью, и, вон, баба Нюра, вытирающая руки передником, и Валюша, несущая миску золотистого хвороста детворе. Откормим, отогреем. Всех. Оставила ключи от дачи. Согласна на увеличение семьи и воспитательно-детсадовскую работу.
Мои девчонки (сосредоточенность и жизнелюбие) озадаченные увеличением им подобных, перебирают ящики в поисках вырезалок, разукрашек, что-то распечатывают, снуют, собирая игрушки, краски и карандаши, что-то придумывают, готовятся к завтрашнему, я так понимаю, всехосчастливливанию.
Господи, как же здорово плыть, в этом потоке мира и лета, сидеть на теплом, шершавом бревнышке, жевать яблоко, домашние пышки с медом и молоком, дышать степью, слушать детские голоса, гогот гусей и новые истории, рассказанные дедами. Как это сейчас чувствуется: мир этот, краткий, солнце, тишина. Резко так. Ярко. Как жадно этим дышишь сейчас.
