Помяни мя в своих молитвах на небо,
Предскажи мне, как жить. Я - язычник.
И обучен всего лишь дарам, а мне бы...
Мне бы к богу твому, помяни мя в молитвах ему.

1 мая 2014

Мальчиков укрывают флагом.
С головой.
Не вой, дура, говорю. Твой — живой. Живой.

Он такой же, как они — тоже рвется в бой.
Долго трубку не берет. Но не вой.
Не вой.

Мальчиков кладут рядком.
Прям на мостовой.
Лиц не видно. Не смотри. И не вой. Не вой.

Твой такой же — как они — на передовой.
Разбирает мостовую по кускам.
Живой.

Мальчиков выносят строем.
Траурный конвой.
Не считай. Зажмурься. Помни, Бог с тобой.

Он придет. Под утро. Мятый и седой.
Ты отпустишь снова. Просто жди.
Не вой.

Эти стихи написала Оля Кашпор, украинская тележурналистка, совсем молодая девочка.
(с)

Лично я это скоммуниздила из паблика клуба Джерри Рубина. Больше я к этому не буду ничего говорить.

А тут спросил меня в связи с моими недавними ему сообщениями, пишу ли я еще стихи. Сегодня я сидела и смотрела на море.

Ты все еще пишешь стихи? Да.
Еще я молчу, тишиной выгоняя осколки.
Еще я кричу, но в себя, наполняя себя мечтой.
Еще я стою под дождем на сыром парапете у моря.
Гуляю до ночи, смеюсь и бездумно курю.
Ты знаешь момент, когда самое синее море
Становится другом тебе даже на самом краю?

Когда мы дошли, Вселенная затушила окурок.
Когда мы дошли, на наших руках была кровь.
Когда мы дошли, ощутив, что мечты здесь не с нами,
Тогда мы в молчании видеть себя перестали.
Тогда мы покинули самые дальние дали
И снова ушли на войну.

Ты все еще пишешь стихи? Да.
Я все еще верю в великую стаю.
Я все еще верю в вечер, когда мы дошли и растаяли.
Я все еще тихо скулю.


Я сидела на камне и читала его вслух. На берегу рядом с морем, где не было никого. Только мальчик со щенком, с которыми мы разминулись в самом начале на "тропинке" и мужики, заворачивавшие пару раз за ограду городского пляжа, чтобы сходить в туалет и не платить деньги за городской.

Серия сообщений "Севастополь":

Берега Крыма спокойного, оплота веры. Степные ветры и безудержное море с напоминаниями о войне.

Часть 1 - Сева
Часть 2 - Сто
...
Часть 21 - Уединение
Часть 22 - Тишина в эфире
Часть 23 - Видишь, пишу
Часть 24 - {Сева и Сто Поль}
Часть 25 - Смены
...
Часть 27 - Запрет на границы
Часть 28 - Церковники
Часть 29 - Летне-человеческое

Голос становится тише. Устаю. А когда что-то не получается, начинаю чувствовать себя беспомощной и истерить. Стискивать зубы и пытаться нсова. Но понимать, что сегодня без шансов. Наверное, твое состояние споосбны замечать те, кто по твоему мнению вообще не должен обращать на него внимание. Если мне пишет тренер вечером. Правда, не слишком верная интерпретация, пожалуй что. Знаете, мне было легче, когда приходили люди и рассказывали о своих проблемах. Да, они были мелочными, но тогда не имело смысла. Ты смотрел на то, что в твоей жизни есть только борьба и продвижение вперед, думал, что все это так мелко по сравнению со всем остальным и засовывал свои эмоции на задний план, потому что...утыкался целиком в проблемы других. Со временем людей стало меньше. И не оттого, наверное, что доверяют меньше. Нет. Просто теперь мелочность проблем бьет по ушам. Кого-то перестаю слушать на полуслове. Или просто не хватает времени на живые встречи, а переписываться абсолютно не в кайф.
Настроение всегда играло глобальную роль в моем мировосприятии. Иногда этим можно управлять. Иногда это все равно вырывается наружу. Особенно когда со здоровьем не очень, тело слабо контролируешь, но при этом пришел на тренировку что-то делать. На все на это накладывается еще и критическая масса ответственности. Меня просят показать поставленные части номера и упрекают в том, что неправильно все делаю по музыке. Меня просят показать еще раз и снова говорят, что я где-то кошу. Но при этом просят что-то сделать и мнения\совета. Моя команда по социологии слушает идеи, как-то их корректирует, оставляя их на меня отчасти. Да, я делаю это далеко не одна и не все целиком, но помощь мне бы все равно не помешала. Да, это моя идея. Я ей живу. Мне хочется, чтобы в пятницу все прошло просто отлично. Вот только...мне сложно каждый раз отвечать на вопросы о том, как же перед людьми стоит четкая цель. Мне сложно держать в голове всю картинку в целом, когда хочется сказать, что я ответственна только за маленькую часть, не желая слушать все целиком. Мне сложно не получать реакции, на самом деле, на то, что делается от имени всей команды. Это я про информационные листки. Может, только я вижу в них смысл. Все может быть. Мне хочется, чтобы кто-нибудь просто обо мне позаботился и укутал в теплый шарф, например. Посадил бы дома и отпаивал бы чаем, читал бы сказки на ночь и говорил теплые слова. Защитил бы от происходящего вокруг хотя бы на некоторое время. Хотя бы на пару денй, чтобы восстановить силы. Но, черт, это всего лишь фантазии. Нет, у меня нет опухшести, у меня не настолько плохое самочувствие. Просто я устала, как собака на старости лет. Просто мне сложно и дальше во многих вещах полагаться саму на себя, потому что вещи стали резко масштабнее. Потому что, вроде как, я не одна этим занимаюсь. Хотя больше всех кричу о том, как я хочу это видеть. И спорю. Да, меня сложно переубедить. Нужно, чтобы что-то мне очень сильно понравилось. И если в моей голове уже есть идея, ее сложно оттуда выбить. Не спорю. Но, черт, раз вы мне доверяете, тогда не каверкайте мою идею и не пытайтесь ткнуть мне в лицо тем, что я все не так делаю. Как же все двояко выгнуто или вогнуто. Выпукло или впукло. Двояко.
Когда влезаешь в социологию, слушаешь других и делаешь что-то сам, начинаешь в намного большем масштабе анализировать все окружающее. Свое поведение относительно других, других относительно тебя самого. Массовости, толпы и тому подобного. НАчинаешь замечать вещи, на которые бы просто не обратил внимание немного "до". Преодолеть бы барьер в пятницу, а потом...а потом...не знаю, нужно что-то срочно изменить, кажется. Не знаю, где. Согрейте меня изнутри. Чай уже не спасает.

Не мое место, упал со своего привычного кресла.
Реальность, творящая чудеса, животворящее месиво
Я даже не плачу. Не злюсь, не кричу, чествую.
Мне сегодня больно, но я улыбаюсь вместо.

Строчки про засыпаешь мертвым и просыпаешься мертвым - в них есть определенная доля правды. Засыпаешь особенно мертвым. Просыпаешься, так, что-то непонятное. Готов жить, но что-то уже внутри ворочается. Занимаюсь цитированием Рйна, потому что снова его перечитываю. В который уже раз с момента покупки этого сборника на концерте? Спасибо огромное за него и за стихи. Я все хочу написать на него рецензию. Но что-то как-то не получается пока что. Нужно еще несколько раз перечитать, чтобы суметь. И кажется мне, что персонаж книги намного живее, чем я сама, черт возьми.

***

Осенью трудно верить

Солнце веревкой на шее

И я прижимаюсь, греюсь.

Спиной к батарее

 

Осенью голос сорван

Песни комком в горле

Засыпаешь будто бы мертвым

Просыпаешься будто бы мертвым

 

Кофе и куришь до фильтра

Губы искусаны. Черт с ним.

И для героев из фильма.

Титрами стонет будильник.

(С) Рйн

Это божественно, когда у людей от идеи загораются глаза. Когда они перетирают с тобой все ее грани, лакируют ее и хотят все сделать, несмотря на количество времени, на затраты. Несмотря на то, что помимо этой идеи есть еще куча всяких задач и заданий. Это божественно. Эти улыбки, этот огонь в глазах. Эти горящие души, черт возьми. Или бог возьми. Когда людям интересно. И я растворяюсь вместе с ними в этой идее. И я тоже зажжена, я тоже готова. Понедельник, я не хочу сегодня убивать или умирать. Я хочу и дальше продолжать творить. У меня есть силы. У меня есть планы. И есть искорки. Надеюсь, они погаснут не скоро. Продержатся до того дня, когда мы воплотим нашу идею в жизнь. То есть, еще тройку недель. Социология, я тебя уже люблю. Если все получится, то это и будет нужный мне левел ап. Идея отчасти включает то, что я хотела сделать еще классе в 11. Включает в себя игру на манипуляцию. Пусть не в той форме, в которой хотелось когда-то мне, но ведь она будет существовать)
И мои переходы с русского на английский в процессе диалога, потому что торопишься рассказать, а русские слова исчезают как-то из головы. Проще заменить их английскими конструкциями. Ребята улыбаются. До сих пор перед глазами улыбка С и смех А. Мы всех сделаем, потому что мы так хотим.
Меня снова эйфорит. И меня трясет от того, что мне хочется что-то вот сейчас пойти и делать. Пойду делать, пока есть желание. Перепрыгивать через ступеньки по мокрым лужам.

Архитектор

Я не видел тебя больше тысячи лет, в руках держал пустоту.
Я не знал, ты жива еще или нет, вдыхая ртом тишину.
Я молился тебе, каждой ночью свершая обряд,
Я сидел на скамье под судом и не верил в обычный яд.
Я склонялся пред именем, в руках держал звездопад.
Я не сдался тогда, и теперь нет дороги назад.
Ночью улицы, тихим дождем в октябре, синим небом, туманом, рекой.
Я когда-то тебя отпустил, чтобы вновь возвратить себе.
А теперь я упал, я застыл, я измял все листы в мастерской.
Может, встретимся в тихой листве у подножия храма слепцам?
Я посмел бы отдать все тебе. Дорога, вернемся в наш ад?

***

Ээээй! Я, вроде, не тихо зову. Ответом мне - тишина.
В промерзлой ночи октября отдыхает ушедшее время.
Ээээй! Я, вроде, еще твоя, но голос мой на пределе.
И руки дрожат от безделья. А я вот не знаю, куда.
Я - выжженный винтик в этой цепочке.
Пустая машинка, поставленный прочерк, тупая кавычка...
Запаянный прочно писака в памятник темноте.
Мне, вроде, тепло и не пыльно. Но холод идет внутри.
По теплоцентрали невинно разлили бокал тишины.
И кто-то мне шепчет "живи".
А я и не знаю кем, зачем это надо? Зачем?
Куда мне идти потом, если воздух сырым октябрем пропитан.
Если на стон мой ответ не слышен?
Если от легких - рваные тряпки, если от мозга - следы.
Куда мне идти. Теперь и потом. Куда. Мне. Идти?

***

Мои - это которые бегут по зарубцевавшимся ранам.
Усердно бегут, не уходят в нирвану.
Мои - это вечноживущие наркоманы,
Порождения старой весны.
Это те, кто больше не верит, но будет.
Это те, кто лезет под пули.
Кто на стенах панельного дома рисует огонь.
Бежит, бежит, перепрыгивает.
Дышит листвой и запахом самого синего.
На ресницах бело от чумного чужого инея.
В голове реет ветер на крыльях винного
Цвета падших когда-то ниц.
Мои выдираются, клетки проламывая.
Не такие, не признаны, самые-самые.
Мои - это искорки света последнего, рваного.
Побежденные травмами, отрисованы жанрами.
Вплетенные в кружево, сметенные заживо.
Мои - это лужи до странного пряные.
Мои - это яркие, жгущие, пьяные.
Танцуют мне танго на ранах. Затравлена.


Я читаю книжку Рйна, купленную буквально пару часов назад. Я снова погружаюсь в уже знакомые мне чувства. Я оживаю изнутри. Меня выворачивает, начинает крутить. Я снова хочу писать. Снова забиваю строчки в телефон.

Разу уж тут пошла такая пьянка, то для удобства выложу. Попросили в наш журнал универский мои стихи. Препод по культурологии что-то сказала девушкам. Они решили опубликовать. Ну ок...

Сюртучники

Поколение заблудших, запакованных в сюртуки.
Не пропоиц и не придурков, а людей, потерявших жизнь.
Подошедших под все стандарты, не носящие каблуки.
Поколение без ремарок, не узнавшее, как любить.

Эхом чудится где-то голос, но не знаешь, куда идти.
Это голос из тленных рамок, прожигающий этажи.
Это голос, дающий спасение, направляющий по пути.
Но его заглушили сомнения и чарующие миражи.

Так слюбиться с тенями масок только мы когда-то могли.
Поколение без надежды, поколение вне судьбы.
Позапрятанное в чехольность, потерявшее все мозги.
Поколение без уверток. Только тени и сюртуки.

И на гладких могильных плитах не чеканены имена.
Как без имени жили вскрытые, так без имени и ушли.
Стерло время пустые лица и надломленные голоса.
И оставило только планы и растаявшие чудеса.

***

Нас забили в компьютер матрицей
По системе нулей-единиц.
Мы теперь одинакво-знаковы
И считаем полеты птиц.
В наших венах течет горючее,
Что сродни твоему огню.
И теперь-то мы точно лучшие.
Только преданные незнамо кому.

Нас теперь перегонят по кабелям
Нашей матрицей не пустой.
Мы, конечно, сначала артачились,
Но потом обрели покой.
Наши цифры в системе значимы,
Отпускаю по проводам.
Мы - основа системы и знаковость,
Одинаковость на обман.

Кто-то впишет еще пару строчек,
Будет новая карусель.
Без борьбы конвертируем прочность,
Это пройденная канитель.
Подсчитаем свои запасы и потери в своей борьбе.
Замечательная опасность на безвременной высоте.

***
А ночью еще холодно и горят города.
От тоски взрывает сердца время.
Тонкой сеткой из нашей памяти вытканы наши сердца.
И невыносимо холодно ждать потепления.

И меня сжимает в тиски этот город.
Он душит меня, ласкает и прячет в обоймы.
Чтобы потом расстрелять навзрыд.
Чтобы потом отпустить.

И в петлю заплетается чья-то жизнь.
И осколками блещет на пыльном асфальте
Разбитая в кровь мечта.
И снова взрываются города.

А мы молоды и чисты, впереди виден путь.
Он нас манит своими огнями и просит с него не свернуть.
Он просит идти по нему и гадать по руке в ночи.
Он просит отдаться ему и никого не убить.

А мы верим в любовь и чужие сны.
Мы свиваем клубки из звезд.
Мы не прячемся в поездах и пытаемся просто уснуть.
Но незримо нас манит путь.
И лелеет наши надежды.

Хуже
В упор на тебя глядят умирающие клавиши пианино.
В заброшенном доме, на складе, в тебе и ничуть не мимо.
Ты решила когда-то забыть про динамомашину,
Оставив бездействующими все города.

И храм медленно чахнет, приходя в упадок.
Его стены рухнут, стоит только взвыть.
Ну а если кто скажет, что ты ублюдок,
То тому однозначно не жить.

И когда глядят на тебя чумные большие глаза,
Когда блещет слеза, когда запястья совсем худые.
Когда ты не ешь ничего, и тебе хорошо, не страшно...
Ты тогда вспомни его слова про "не важно",
Потому что хуже него здесь нет.

Никто не увидит, как я крушу эти стены, ломаю систему.
Закручиваю винтики в пустой механизм нашей эры.
Насквозь пробиваю надоевшие рамки и вены, двойную защиту, замену.
Накручиваю новые провода на надоевшие схемы, вставляю подмену.

Никто не увидит, как вытекают чернила из полвинчатой ручки.
Как рушится дом за окном, как ветшают люди в ожидании чуда.
Как крыши срывает и остаются ублюдки, способные только учить.
Как кто-то осколком сбивает фальшивые кучи обломков, готовый ловить.

Никто не увидит, как рушатся стены системы. Никто не услышит.
Никто не учует, как рушатся вехи, твои микросхемы, летят по обмену.
Никто не поймет как врзываются клемы твоих проводов и разъемы ветшают,
Как в этой эмблеме плывет надоевшая семсь из яда, все скрипы дилемы.
Никто.

Никто не забудет себя между строчек, никто не полюбит, сминая все строчки.
Никто не уйдет, забывая свой почерк. Никто не поймет, улыбаясь вне точек.
Никто не разрушит твой микрокосмос, устроенный прочерк, забытые ночи.
Никто не узнает, что кто-то был болен. Никто не заметит, что рушится чудо.

Никто не увидит твой миллион одиночеств, узнав только сущность,
Проткнув только точность. Увидев поверхность уйдет, ознакомившись.
Нахмурится кто-то, узнав про порочность и, в сущности, строчность.
Никто не узнает, что боль - это символ. Логически мыслиммость, это наивность.

Заботливость смоется, точки размоются. Только не надо, локтем в позвоночнике.
Никто не увидит, что что-то ломается. Что все разрушается и в общем-то хрупкое.
Никто не забудет, что наши-то лучшие. Что наши везучие, в общности скучные.
Никто не узнает, что сильные плачут. Никто не увидит, послав всю удачу.

Никто не увидит, что стены-то рухнули. Пробитые пальцами, нашими штучками.
Никто не поймет сколько мыслей в безумии, стиравшем границы твоих обезумевших.
Никто не узнает, что тайна дробится, в безмолвии мыслей, пропитанна инеем.
И даже не стоит пытаться подыгрывать. Это видимость, слышимость, сумрачность.

Уйдут по дорогам, забывшие мысленность, потратив все суммы заранее выданные.
Забудут тропинки годами протоптанные. Зависнут в считалках, ведомые логикой.
Не смогут узнать нашу истинность. На выданье девушки, накрашены сучностью.
Не стоит победа всей горести, трупности. Стоим за измену, потратив все сущности.

И новые стены стирают заученность. И новые дни отмеряют закрученность.
Открытые времени, твоим переменам и новым обменам. Закрутка, обменка, полученность.
Стоим за систему свободную в звучности, открытые строчкам и лучшему.
Гуляем по крышам, скучаем и учимся.

Генераторные блики, пол теплый, стекла матовые.
Мы от одной зарядки такие разные и удивительные.
Повести нескончаемые о борьбе. Несмущаемые.
Специями посыпать на истории небанальные.

Нами пора любоваться с витрины. Мы лучшие.
Утонувшие в собственных мыслях, удушливые.
Захлебнувшиеся слезоточивым из сердца вышедшим.
Понимающие собственные души хуже, чем брошенные.

И осталось всего-то мили три по тропке нехоженной.
Тут ползти и идти - одинаково. Не поможет же.
И осталось всего - поворот знакомый, изношенный.
Не спасай меня, мы не можем же. Сложные.

Лбом уткнуться в ключицу и съежиться.
Может, мы докажем новые тождества. Сложится
Вся картинка в наших затейливых виражах.
И в коробку уже никак. Мы попались на кражах.

Знаешь ли, от зарядки одной питаемые?
Мы такие веселые порознь и одинаковые.
Мы такие философичностью знаковые,
Как корпуса из фанеры. Коробки маковые.

Выпусти тепло изнутри едкой ниточкой.
Завяжи узелок на моей потухшей одной.
Мы придумаем новые миссии с кисточкой,
Пережатой зубами, прокушенной и родной.

Мы в борьбе своей смертью отмеченные.
Для нее - терра нова, инкогнита.
Мы дойдем до конца, незамеченные.
Мы оставим все так, как хотим.

Медленное умирание с дальнейшем привождением себя в чувство, надеюсь что. Нужно что-то резко менять. Мы с Т так решили уже давно. А пока - сидела одна в кафе, работала. Писалось. Недостихи, убогая проза. Осколки и дребезки.




Чтобы падали этой в моем доме больше не было.
Чтобы если возиться с рудой, то с медной.
Чтобы если стрелять окурками, то 



Йо-хо-хо и бутылка рома, подпись цвета аквамарин.
Этикетка просвечивает зеленым, а стекло совсем голубым.


Осколки стихов выкашлять из горла. Режутся, крови нет. Пульс нечеткий такой, что до сих пор напоминаю пожелтевший лист бумаги. 
Я все тот же наглый Том. Можешь за мной гоняться и бить по голове. Требуется отдача. Штепсель в розетку, чтобы заряд электричества побольше.
Составы ходят порожняком. Длинные, с жизнь примерно. Стоишь у железнодорожного потна и понимаешь, что перейти не сможешь. Составы. На бешеной скорости. Пустые. С избытком мыслей. Чайную ложку копоти.
Ближе тебя еще все равно никого не придумали. Пусть даже сообщения бесконечно останутся без ответа. И не выдумывайте никого, мне и так сподручно перерезать вены, вытягивая их в нитки. Некому довериться.
Концентрация пустоты в одной точке. Реанимировать себя нетвижу смысла. Жить на автомате тоже. Так уходят те, чьи часы прозвонили. Не называйте меня слабой. Я же справлялась все это время.

Накрыло. Это последнее на сегодня. Обещаю. Давно начинала писать. В середине лета сидели на Болотной с А, потом пошли к памятнику пороков. Тогда не писалось. Сейчас увиделось и соединилось.


Разговор с пороками

Мои 13 пороков рассматривают меня в упор.
Ты слишком мала, мы не придем сегодня окончить прерванный разговор.
Ты подрасти еще и выполни наш договор.
А если нужны условия - узнаешь их между делом.

К семнадцати еле вспомнить свою предыдущую жизнь.
На будущий год разгадать другую.
Еще один год - есть время, чтобы прознать иную.
Только нигде не рассказано про ненаписанный договор.

Еще отмотать - назад к первопричине основ.
Еще год - картина до сотворения мира.
13 пороков осматривают море столбов,
На каждом из них чужая душа прибита.

Вот та - как пиджак, висит. Другая - пушистый кролик.
Подальше немного - замерзший кулик.
На третьем от бога - какая-то темная лапка от осьминога.

13 пороков наматывают круги. Доходят до смелой птицы.
Мне бы теперь снова в осень и снова в столицу.
А сны тянут куда-то, где крылья синицы
Расправил родной мой брат.

Возможно, лет в 30, я вспомню про что договор.
Ну а пока - моя долговая росписка длится,
Я выполняю наш новенький уговор,
Стараясь не спиться. Ведь пьянство - тоже порок.

Мои 13 пороков спокойно стоят кружком.
То словоскалят, то зуболомят, то брешут.
Они-то ведь знают, они все спросят потом.
А я только снежным покровом да между.

Они ведь к душе, а не к телу прилипли.
А тело - как временный призрак растаявший.
Ну вот, теперь мы приплыли. 
Не помню я вас, раскаявший!

Потом узнаЮ на столбе, что мне суждено остаться.
Мне больше не ползать, не плыть по земле.
Мне даже смешною тоской не скитаться.
Мне нужно вот так вот висеть и держаться.

Мои 13 пороков отчитывают за заранее невыполненный договор.
Мол, маленькая еще, тебе бы еще учиться.
Вот только не надо, я видела снова сон.
Мне больше уже среди них не родиться.

Поставили цели

Немного жжется. Это руку тяну в копилку за счастьем.
Там еще что-то звенит несчастно, заставляя себя жалеть.
Немного забрать сейчас, горсть монет - за ненастьем.
С нами станется что? Ничуть. Не унять.
Мы всего лишь в копилке шарим отбитое племя.

В каждой ноте ловить по звуку, составляя из них аккорд.
Звонкой судорогой минута. Выходи погулять во двор?
Звук звонка из прихожей - мама. Опрокинута банка на стол.
Мама, рамки! Холодный пол. И меня зовут на лопатки.

Видишь, мама, запас иссяк, черной покрашусь краской.
Саккумулировать все тепло внутри - это пустяк.
Нам хватает такого на пару затяжек. Остальное - никак.
Мама, это ж только начальная осень! 

Мама, это только начало эры, а мне стимул придумали жить.
Мама, мне указывают на планки, мне не хочется их покорить.
Мама, неужели так сложно вот просто так быть,
Наслаждаясь моментом единственного участия?

Неужто нельзя скитаться толпой по стране, вымаливая прощение?
Неужто нельзя стоять на улице три часа, узнавая смиренье?
Мама, неужто нельзя взлетать выше неба
За поднятые границы туманного бытия?

Мама, ведь больше же так нельзя! 
Мама, я больше теперь не умею дышать, молчать.
Ведь где-то же есть друзья?
Мама, выньте меня из меня!

Границы доузились до груди, в обхват.
Наше счастье - модели в обтяжку.
Так смотрится лучше - нам говорят.
Мама, а мне все похожим кажется на утяжку.
Не тяжко!

Немного жжется. Колет чуть выше плеча.
Эта бездонная тара счастья!
Мы выйдем за грани привычного бытия.
Только учти, мы не стоим за отсутствие власти.

Мы - дети весенних пустых площадей.
Мы - строчки ушедших советских идей.
Мы - отголоски невыдержанных людей.
Нас выветрили, а потом разбросали.
Мы - поколение без идей.

Мама, мы просто желаем жить.
Нам ни работа, ни деньги, ни имя.
Мама, скажи, как нам быть?
Копилка почти пуста. Всего лишь к двадцатке, без полного счастья.

Душой наружу. Не ритмуется, не рифмуется.


Снаряды ложатся рядом

На пороховой бочке. Огромный тираж, даже больше строчки.
Я прошу у тебя маленькой такой и дрянной отсрочки.
Мне бы еще чуть-чуть, я дойду до точки, верь мне.

Руками сгребать порох из ружейных складов.
Набивать им карманы, забивать в приклады.
А потом палить, повторяя мантру, что забыты вклады и ушли преграды.

Загораться от простейшего прикосновения спички.
Нашу боль заменили клички, имена потухли, именам не жить.

Стопроцентной дозой в кровь загонять улики.
Нас поймали ночью? Чушь, не возьмешь с поличным.
Наши взятки сбиты, отдаем отличным крепким кофе птичьим.

Пять минут до дрожи, враже, отмеряй построже.
Шаткий пункт в ладонях, нам бы прочь от стражи.
Точка взрыва в краже, мне другой не быть!

Дай хлебнуть любови, почтальоны сажи.
Горло до крови, хриплой лажей.
Только слов не надо, забирай, накажут.

Взрыва датчик скажет, мол, стартуем к нашим.
В паруса затянут и отправят к старшим.
Тонкой ниткой свяжут кружево наших тел.

Дай еще минуты, свыше, падаль! 
Эта осень остро-тупым ножом.
Мне не нужно падать, захлебнувшим чужим говном.

Отстоять свободу, мысли, кашель.
Оторвать никчемность, вместе с кожей. Наземь.
Обернуться, бросить, заплатить, замазать.
Вот пари, хватайся, будем снова лазить.

Из обычных будней в рай с сарказмом.
Уходящим в это - белым светом мазать.
Мы еще немного и...предать отказом.
Видишь метку? Собирай как паззл.

Крик из глотки - внутрь. Вынуть стержнем явь.
Вот такая, суки, раздаю прохожим.
И листовки скажут - возродилась, блядь.

Все-таки дописала. Осталось добить то, что одной строчкой висит на телефоне. Хочется мне вплести в рифму памятник порокам. И я это сделаю. Может, даже сегодня ночью. Не знаю. Но пока дописала вот это, начатое после ругани с Психоаналитиком. Вот на него хорошо стихи ложатся, а про тебя насано один раз, но зато сильно. Пока не перебью прошлую осень, ничего тебе посвящено не будет. Должно идти на повышение ведь, а не на понижение. Видимо, в нас столько схожести, столько разности в мелочах, что не лодится в строчки. Когда-нибудь ляжет.
На самом деле, о тебе я пока боюсь писать. И тебе тоже. Привычка, что почти все насанное исполняется. А в том октябрьском было про то, что: "да и выкинет он тебя в грязь осеннюю вечную, да и руки в кровь". Что-то в этом духе. Закончится осень, если без исполнения этих строк, значит, соберу свои мысли и что-нибудь напишу именно тебе. С посвятом. А то пока по телефону собираю что-то по двустрочьям недописанным и целиком не могу собрать.
Не об этом. С посвятом Психоаналитику. Хотя это тоже не перебивает предыдущего на ту же тему. Я похожа и повторяюсь. Какая гадость.

Неизменная
Сколько раз мы хлопали дверью и делили на два в уме!
Нарисуй меня акварелью, я рисунок твой на стене.
Нарисуй меня кровью птицы, сделай лучше и красивей.
Я останусь пустой страницей на залатанной синеве.

Ты же знаешь, что я послушная, что танцую все на стекле.
Нарисуй меня снежным вальсом на обласканной полосе.
Сделай милой и доброй тоже, гуттаперчивой как гимнаст.
Составляй из полосок кожи, в загипосванный клеем пласт.

Делай той, что была твоею кореолевою красоты.
Ты же знаешь, что я сумею, нарисую в осколках мечты.
Ты же знаешь, сегодня пики королевская смотрит масть.
Ты же знаешь, что я больная, насладись пустотою всласть.

Что же, добрый, все разрулили. Вот теперь подели на два.
Забери свои кисти с маслом, я пойду собирать дрова.
Если думал, что я сломаюсь, заруби себе - черта с два.
Гуттаперчивою останусь, но не стану считать доста.

Проведи себе параллели, не стирай меня со стены.
Я рисуночной акварелью за собою смету мосты.
Не останусь, уйду со всеми. Можешь краску сдирать с холста.
Я завистливее и злее, не меняюсь, смотря в глаза.

Можешь трижды делить на восемь, можешь раз разделить на два.
Видишь радугу над рекою? Там рождались мои слова.
Там огранка моя светилась и кривилась вся красота.
Я собою уйду в могилу, не разбрасывай острова.

Ты и я, мы похожей крови. Ради сотен дешевых нот.
Ты запомни, предашь в неволе, наша кровь наберет пустот.
Ты послушай, сыграешь в ящик, моя кровь прекратится в сок.
Это просто такой удачливый и наполненный счастьем год.

Ну-ка, слушай, сплошная шалость - это снова тебе водить.
До потери смешных капканов, хороводом вокруг ходить.
Разгадай мое слово, буквы! Ну же, милый, тебе чертить!
Вот, обломок, пиши как палкой. И иди-ка за мной бродить.

Ты и я, мы похожей крови. Значит, это нельзя - предать.
От границы и до неволи хороводить и горевать.
Если вдруг ты забудешь про сущность, я устрою переворот.
Это можно, ты не искуссней. Зашифруй себя между строк.

Разгадаю в любом конверте, доберусь до шифроключа.
Ты и я, мы единой крови. И предать тут никак нельзя.
Если выдумаешь уехать, я дотронусь рукой до плеча.
Ты же знаешь, уехать можно, только в вечность никак нельзя.

Можешь скрипкой по почте, можешь якорем у корабля.
Только, слушай, нельзя ли проще - ты и я, ты и я...
Можешь шариком на форпосте, можешь птицей на стапеля.
Только, знаешь, нельзя все бросить и отправить на адреса.

Ты и я, мы похожей крови. Где-то в мире минорных нот...
Ты откроешь коробку с осенью и найдешь там для нас предлог.
Ты и я, мы похожей крови. Ты найдешь из полсотни тот,
Где написано о предлогах возрватиться под наш полог.

Ты и я, мы похожей крови, мы с тобою как брат с сестрой.
Хочешь, маршалом и в неволе? Хочешь Аннушкой у ворот?
Ты и я, мы похожей крови. Мы ведь дружбой как у сирот.
Хочешь, я сворочу все горы, что мешают смотреть на порт?

Ты и я...ты - предатель крови. Не ходи ко мне на порог.
Были мы словно брат с сестрою, а остались как поворот.
Ты уйдешь, я останусь дома, загоню себя у ворот.
Буду камнем лететь сквозь воду, не пущу тебя на порог.

А потом ты решишь вернуться, трижды стукнешь в родную дверь.
Слушай, солнышко, дай обуться и встречать тебя из сеней.
Ты и я. Ты - предатель крови, очищай ее под свирель, зверь.
Ревновала, бродила по дому, но ждала тебя у дверей.

Мама уехала. Правда, не на дачу, как написано у меня в шпаргалке, но уехала с ночевкой и далеко. Это второй раз за всю, наверное, жизнь в этой квартире. Да и вообще. Но это здорово. Потому что я могу сесть посреди прихожей и читать стихи. Это единственный дебош, который приходит мне в голову. Но свет включать не хочется, поэтому не сажусь и не читаю. Мне хорошо.
Напомните мне, хотя, сама вспомню, что обещала тебе огреть тебя кактусом. И мне плевать, что там какие-то 2500 км. Всего-то, хочется сказать мне. Сколько бы ни было негатива в области памяти иногда, все равно возвращаюсь к тебе как к константе и снова пишу. Может, привычка. Может, но вряд ли. Скорее, понимание. Скорее, знание, что ты-то точно поймешь и мои ночные сидения, и мои загоны.
На самом деле, это картина, которую нужно записывать на видеокамеру. Два человека с острым осознанием того, что на публике улыбаться, а если фигово, то прятаться-прятаться-прятаться. В общем, чтобы мало кто видел. И сидят эти два человека, высказывают друг другу свою фиговость. Делятся чем-то, а сами извиняются за то, что грузят друг друга. И я извинялась, когда в Севастополе была и писала про движение по кольцевой, и он извиняется, когда что-то такое вот выплывает по поводу грусти и депрессии. Мы все равно держим друг друга на плаву. Хотя бы словами на расстоянии. И пусть я не вижу тебя таким вот рядом с собой, когда грустно, но я чувствую и я слушаю. Это уже достаточно. Могу сказать, что я знаю тебя такого вот грустного. Могу, а кто-то не может. И это уже радует.
Это не какая-то фиговость в восприятии. Это не какие-то дурацкие ощущения. Меня не нужно вынимать из этого состояния влюбленности, потому что мне хорошо. И пусть А снова грозится дать по шее, что мы еще не вместе. Или вот вообще не вместе. Мне и так неплохо.
Сижу дома. У меня еще осталась пачка сухариков, но что-то не хочется заедать ими чипсы. Хватило на сегодня всякой дряни, видимо. Стала пересматривать Квиров. И невзначай так сравнила Р с Брайаном Кини, только в варианте натурала. Больше одного раза ни с кем. Или...биться до достижения цели. Черт знает, как правильно сформулировать. Если он действительно уедет на год работать в другую страну, буду писать ему бумажные письма. А в них - сплошные сказки и стихи. Пусть читает. И отвечает что-нибудь невпопад. А потом посмотрим, кто из нас кому близок, кто кого впустит в свою жизнь. Потому что мне как-то не надо. Интереснее, если нужно будет ему.
Уберите из меня стерву. Иногда надоедает, когда она вдруг приходит и садится попить чай.

Из последнего написанного. Снова кофейное. Снова под тяжелые мысли. Но уже ближе к тому, что хотелось выразить на самом деле. Мысли - странная материя, которая вроде с тобой есть, вроде выражается в твоей голове, а на далее ускользает, становится менее материальной. И ты ее уже вряд ли поймаешь и отправишь в правильное русло выражения.

Непослушной рукой дотянуться до небосвода,
Подобрать не свою, а чужую свободу,
Потеряться в чужой пустоте глубин.
До предательства снова дошел, кретин.

Чем мы старше, тем больше можем.
Чем сильнее стали, тем дороже просим.
Чем подумать прежде, говорим "ну, может",
А потом уходим, расстреляв похожих.

В темноте и грязи потерять себя, прохожих.
Не нуждаться больше ни в чьей руке.
Наркоман с исколотыми ладонями в кулаке,
Истеричка, молящаяся за несхожих.

И ответы на все свои "боже..." ты откроешь сам.
Убери свою дурь в карман и смотри на кожу.
Там полоски от старых травм и разных дам,
Там и память удавкой сохнет.

Трезвость мысли, яснее взгляд.
Выходи ты уже из комы!
Это точно, тяжелый яд.
Я шериф, ты вор. Вон из дома!

Мы тут два дня жили без интернета, зато весело. И до сих пор готовы жить без него. Ну, за исключением того, что какие-то вещи нужно скачать из сети для подготовки к экзаменам. Квартира прокурена. Пока, правда, не сильно. Но скоро, боюсь, будет вся. Сегодня скромно. А обычно день рождения блондинки мы празднуем пышно и с большим количеством народа. Сегодня...все свои, все родные. До такой степени, что я до сих пор хожу по квартире в своей домашней футболке и в спортивных домашних же штанах. За эти три дня, проведенные в этом доме, я умудрилась отдохнуть душой, телом, поесть и придти в норму. По крайней мере, больше меня не выносит, память при мне, нет проблем со сном и сдачей всякой фигни. Все хорошо, блин!
Ты делишься со мной своими эмоциями, а другим их не показываешь. А я радуюсь. Как же хорошо, как же за эти пару-тройку недель я успела забыть, какой ты теплый.
А теперь, сюда полетят стихи. Мне нужно выбрать из них 5 штук, чтобы отправить на конкурс.

Очень личное вот именно это, но очень нравится

Молитва

И в спину тебе только его тяжелый взгляд и останется.
Ни подойти, ни по плечу похлопать, ни покаяться.
Только и получается, что кивок головой и в омуте.
Не тони, не тони. С тебя-то станется, но не достанется.
Пусть он птица полета высокого, пусть волк степной или кондор.
Он вопьется в тебя и слипнется, а потом измучает и прочь от тебя.
Он поймает тебя где-то между рыжей и рубежом. Коридор пустой.
Он оставит следы в душе и отпрянет вновь. Ты - не ровня.
Да и вид не тот, не растрепанный, но душа одна - на свободу.
Да и взгляд не тот - городской затравленный. Отмотаться на ободу.
Да и выкинет он тебя в грязь осеннюю вечную, да и руки в кровь.
Да пойдет все и вкривь и вкось, коли люди после него незаметны все.
Ты его лучше запомни степным орлом. Ветер в крылья ему.
Ты его лучше зарисуй настоящего, с подлецой в глазах,
Сигаретой в зубах, непричесанным и растрепанным.
С солнцем, просвечивающим полосами и путающимся в волосах.
Пусть смотрит он на тебя с картинки в поезде.
Молчаливый в тамбуре, не окликнет даже.
Сигарету докурит, затушит и пить пойдет к звездочкам.
Ты запомни его таким. Сплошь командующим, сволочью.
А он прожигает насквозь взглядом своим тяжелым.
Не ходи к нему, след останется. Да и так останется, по траве некошеной.
Единицами и нулями на несуществующей компьютерной кардиограмме.

Хиросима
Захлебнуться керосином. Шаг с мальчишками Хиросимы.
Чудеса всегда по подобию слишком сИльны.
И водой на песке значок сигмы,
Словно плотность ветра у тебя внутри.
Ты разрушала бы каждый рабский город,
Удивляясь жизни на его просторах.
Ну а то, что атом – это новый голод
Стало символом нового на твоих мечтах.
Ты бы лично скинула бомбы на Хиросиму.
Только было поздно, где тебя носило?
Ты бежала дальше, проклиная стимул.
Ты глотала дым внутривенных труб.
Ты открыла атом, только капли градом.
Ты нашла кораблик на заброшенном полупустом дворе.
Ты открыла ядра, называла ядом, заклинала адом.
Ты – создатель бомбы на парусном корабле.
Только каждой ночью, чуть забрезжит темень,
Ты увидишь новое молодое семя.
Ты увидишь якорь и следы от пушки, выйдешь в сени.
И посмотришь снова на них у опушки.
Ты пойдешь по ним и найдешь пещеру.
Там в пещере, словно ожившие тела,
Восседают мальчики. Ты с ними была мила.
Только потом они узнали в тебе врага.
И пытались поить тебя керосином.
Это все в отместку за Хиросиму и другие сожженные города.


Ассольное
Милый Грей, я не сплю ночами.
Вспоминаю про алые паруса и мечты.
Мы с тобою остались друзьями
И приходим друг к другу во сны.

Милый Грей, алой ткани уже недостаточно,
Чтоб свести воедино картинки заблудших душ.
Мы пытались когда-то до одури, неугаданно.
Разошлись по примеру отхода суш.

Милый Грей, все мечты у меня в коробке.
Я любила когда-то всего лишь алые паруса.
Это значит, что в человеке я искала свои чудеса.
Может, стоит просто простить, досчитать до ста?

И в тебе я тоже видела только алые паруса.
Каждый раз искала в тебе себя.
Отражалась глаза в глаза,
Углублялась в свои слова
И не видела для себя тебя.

***

Город ритмично иглоукалывает в висок.
От кофе болит голова, расширен зрачок.
Погода мечтает взлететь дождем,
Но где-то там наверху запрещает и снегом тоже.
В асфальтовой пустоте машин.
Добрести до ближайшего светофора.
Завернуть на углу забора.
Пробежать вдоль пустых витрин.
По привычке шагнуть за кроликом.
Оказаться неприлично близко от дома.
В одиночестве этой зимы как кома
Появляется белый дым тоски.
Заволакивает словно второе небо.
Укрывает подобно коже.
Мы могли бы, конечно, тоже...
Но кому мы тогда нужны?
От апатичного блеска глаз
Укрыться в пустующей подворотне.
Не пропустите, сегодня ночью!
Завлекающий плеск толпы.
Выкричаться в пустое пространство,
Только крик утопает комом.
Удушающее такое спокойство.
Наравне с забытым притоном.
Голоса в голове утихли.
Никакихтет-а-тетов с самой собой.
Босиком по гравийной насыпи.
Из воды выходить сухой.
Постоять бы на мачте с флагом.
Подышать, забирать прибой.
Это можно, побудь аншлагом.
Ты-то сможешь. Как никто до тебя другой.
Если что-то внутри стучится,
Не беги за самой собой.
Этого не случится.
Не разбей, не тревожь. Постой.

***

Дрожь водой по коже. Пустоту продавать дороже.
На воздушной сетке каскадер дорожный.
В этих скачках мертвый - все равно что прошлый.
Если ты не едешь, то смотри построже.

Мне когда сказали про это чертово колесо,
Я решила сразу, что судьба со мною.
Победишь на скачках, попадешь домою.
Шанс хороший, что же. Три попытки и иглой под кожу.

Собрала пожитки и пошла в конюшни.
Помнишь Марту Стейхерн, что сгорела в душе?
Вот она из первых, что решила сдюжить.
И дойти до края, чтоб вернуться с южной.

Если вздумал ставить, то смотри на лошадь.
Чем моложе будет, тем сильнее сможет.
Ну а мне досталась что постарше особь.
До черты доеду, а потом - положат.

Но мне-то уже совсем не важно.
Усыпят, доложат иль отправят в башню.
Этот срок отмотан, я хочу на пашню.
А каким там боком - это дело ваше.

***
И если случайно попробуешь, намотаешь меня на свои стандарты,
Чертово колесо прокатитсся по штандарту, вминая его в пески.
А от тебя самого останутся разрушенныемансадры,
Как будто ты весь построен из озверевшей такой тоски.
И пепельные мандарины радугой украсят твои столы.
От самого темного до белого, словно чужие отглаженные воротнички.
Посыплется на порог немеренное количество свежесрезанной лебеды.
Ты знаешь, ее растили твои сады и отпевали ночующие сверчки.
И если посуда по полу звенит опадом из счастья,
То треснувшие зеркала по дому равно — беги.
Попытка смешаться собственноручно с грязью закончится просто потерей масти,
А если и нет, то градусником от страсти, картинкой власти из кураги.
Меня на свои колки как струны накручивать не имеет смысла.
Я деревяшкой по полу и крышкой из полустеклянного гипса.
Крошиться легко, но лишено особого страха «смыться».
А ты попробуй сберечь и принять, опуская тугие спицы.

Сборка
Свинцовой серостью туч, собери меня по осколкам.
Добавляй понемногу чернил и лоска.
Забивай мегатоннами чувств и толка.
Собери меня по растрескавшимся зеркальным кускам.
Представляй меня изредка хоть в сновидениях.
Вот такой вот смеющейся, в радостном окружении.
Нарисуй мой портрет в размышлениях и сравнениях.
Опиши без загадок, в своем осуждении.
По кускам, как мозаику, склеил до целого.
Доведи до ума, до прецельного, смелого.
Выводи как закон, как иллюзию памяти.
Ты же сможешь, скажи на окраинах раннего.
Дошагай до черты, там найдешь смятую тень.
Это то, что когда-то утеряно было.
Только не клеем, а степлером, умоляю, одень.
Прикрепи по возможности так, чтобы не падало.
Доберись до английских морей и равнин.
Посмотри фотокарточки старые из степей.
Это тоже кусочки, обрывки моих картин.
Собери, забери из забытых огней.
Столько много всего уж потеряно временем.
Из заветного города долго плыть по течению.
Помоги мне, отчаянно дремлющей, скованной оцепенением.
Не растаять по дороге от замка, сдаваясь влечению.
Сколько слов не успелось сказать в перекрестьях.
Столько выстрадать не удалось на просторах страны.
Ты и это туда же добавь, когда вспомнишь о пересечениях.
Ты и это возьми, сохрани от беды в скитаньях чужой старины.
Добери еще где-то немного любви и романтики.
Не забудь про осколки разбитой души.
Столько крови попорчено было! Хоть свет туши!
Кстати, эти детальки туда же бантом привяжи.
Нарисуй мой портрет из созвездий на небе в ночи.
Составляй потихоньку из ниточек.
Все воздастся когда-то для нашей мечты. Стучи.
Это просто изображение на экране. Сто тысяч точек.
Вот только ни одной из них не дано пережить.
Мне б вернуться какой-нибудь целостной.
Разобрать все завалы из текстов и смятых листков.
Утопить или сжечь непрочитанные свои дневники весной.
Раскроить и простить. А для этого нужно до черта пропитых слов.
А до этого нужно еще добраться, доплыть.
Собери меня из бумажек, пропитанных жалостью.
И не надо во мне никаких запятых. И глаголов своих не забыть.
Собери меня! Из осколочков с робостью. Радостью!

***
Бежать с плывущей подводной лодки.
Через торпедный люк, не имея в запасе водки.
Не зная, куда выплывать и кем потом быть.
Без компаса, без воды, но зато с подлодки.
Кричать им вслед – остановите Земли вращение.
Захлебываться морской водой.
Догонять, бить прохожих своей тоской.
А под конец постигать смирение.
И даже если ты бросишь службу,
Уплывешь в прибой, не разобьешься о плиты…
Ты дезертир страны, ты – оконченная молитва.
Ты не монолит, а с трещиной и пустой.
А потом молва, подставы и в чужие страны.
Горевать об утратах, о небесном храме.
Приговор подписан об отмершей карме.
Так зачем с подлодки? Лучше просто к маме.

***

Безысходностью выложиться до последнего рубежа.
Ты же сможешь, милая, ты почти смогла.
Подтянись скорее, старуха-то не лгала.
Если что и сидит внутри, то оно совсем не со зла.
Истекая уже остаточной фальшью,
Улыбнись внутри, доползи.
Видишь, колеблется там, вблизи!
И зализывает надеждой твое прощание.
Это рана старая. Можешь ее забыть.
Ну а новых, открывшихся с полсотни,
Затяни бинтом. Не стони, ползи.
Это тоже проверка на смелость и прочность.
Нас таких без памяти – легионы, полки.
Все смогли, хоть стояли наряды вне очередь.
Мы отделались легче тех, кто влезал в долги.
Ну а ты посмотри, кровь закончилась.
Проползи стометровку, ты останешься новою.
Прочь от памяти лавою, острой иголкою.
Будь сильнее и вынеси, стань свинцовою.
Все пройдет на старости. Только выстой, добрая.

***

После такой вот лиры, таких вот красок
Прошепчи: «Не надо, я стал опасным».
Напугай до дрожи, до потери масок.
И иди к прохожим. Растворение в массы.

Ты же помнишь площадь, фонари и кассы.
Мы бежали ночью, чтобы прочь от трассы.
Мы искали поезд на другую площадь.
Мы бежали ночью, добавляя мощи.

Нам тогда сказали: «Вы вне рамок наших».
Мы смеялись, помнишь? И гордились страшно.
Мы дрожали, помнишь, когда били старших?
Мы бежали ночью, чтобы прочь от павших.

Мы прошли полсвета. Мы петляли в чащах.
Уходя от света, мы искали сказки.
Подожди, пригнемся. Посмотри на связке.
Там поменьше ключик отпирает ящик.

А теперь ты смотришь мне в глаза и плачешь.
Мне смешно, не страшно. Только боль рубашкой.
Мы бежали вместе. Ты стоишь, скучаешь.
Ну, не можешь зверем, возвращайся в стаю!

Мне не страшно больше, это краски скупы.
Если ты опасен, я опаснее буду.
Обойду полшара, закружу метелью.
Отвоюю право на свободу мнений.

***
Поцелуями. Незатейливо. Мы летели бы.
Встреча с временем, а вокруг огни.
Городская муть. Фонарей цветы. Мы летели бы.
Только суетно. Да и врозь мосты, да и в смуте дни.

Силуэтами на мосту. Черным цветом суть.
Это кадры внутрь. Как лекарства.
Мы решаем здесь, что снимать, что жечь. Пепел? Сдуть.
Это просто боль. Это недожелчь.

В глубине двора тень ловить твою.
Это снова кадр. Мы еще в строю.
Я стою одна. Я стою.
А на фото жизнь. Мы в ночной Москве.

Мы как те - вдвоем. Мы горим в огнях вдоль столбов.
Мы в ночной Москве. И глуха печаль.
Мы как взвесь песка. Мы как грех песков!
Мы - сплошная твердь. Нелегально здесь.

Ловим губы в полупустых дворах.
Умираем сплошь в разговорчиках.
Это пленка. Кадр. А разрыв - не тронь.
Пополам, как трон с королевством.

Февраль-весна

И как такие не замерзают на остановках,
Прижавшись друг к другу немного по голубиному,
Зажимая в кулак начала звериные и воспаляя вопросы в умах?
И маятнику вдруг такому далекому и глубинному
Приснится сон про тысячность мелочей и судеб,
Которые будто листья каждый ноябрь отпечатываются и губят,
Замедляя на долю секунды его драгоценный бег.
И кажется, будто на каждого сотого дело возбудят
За возмутительство внутренних аур.
Они все такие блаженно-неверные и православные,
Что хочется иногда порвать, отправив в далекий тур.
А потом реветь как верные-правомерные.
Они все сидят на улице в капюшонах.
Они глядят сериалы вне дома и дома, на крыше и даже в тюрьме.
Такие ведомые замерзающе-огорченные из последних патронов
Вылезающие из трюмов и висящих на мне.
А не жалко, граждане, сидите и мерзните, чертовы.
Вы места не занимаете, ходите в кедах и в дредах.
Думаете красочно и чуть что, то сразу матовы.
Крыты, закрыты, прикрыты и в синих матах.
Удар не пробьет даже адово колесо на сваях.
Зато уничтожит дымку и станет раем.
Развеется и погаснет на раненых петлях сарая.
Задумается и взорвется зимним холодным потоком.
Потом захлебнется и вынырнет, догорая.
Забьется и выскочит из-под поезда ударом, током.
Сольется с воздухом или с соком. Не плачь, дорогая.
Настанет весна такая, какой мы еще не видели за сто лет.



Московское

А я люблю тебя и тоннами глотаю таблетки успокоительные.
От нервов, от скуки, но в большей степени от людей.
Они все такие нетрезвые, несмышленые и неправильные…
Вытравливают жуков, а потом говорят: «Не пей».
А я люблю тебя и поэтому ловлю каждые рейсы пустых электричек.
Разъезжаю по городу М, потому что положено,
Выхожу на пустых остановках, не заполняю пустых страничек.
И прошлое теперь в отдельной папке. Стенами твоими отгорожено.
Я его спрятала, чтобы лишний раз ностальгия не приходила.
Мы с ней, конечно, сидим и пьем чай, но все же…
Она уже говорила про месяц, холила и любила.
А получалось серо, незлобно и ничуть на тебя не похоже.
А я люблю тебя и поэтому плыву по течению, как получится.
Чувствую каждым пальцем уходящие холода.
Несмело ворчу в воротник, так хочется и научится.
Спасаюсь от голода и прячу погоду в тайник.
Мой город артерии перекрыл клапанами и задвижками.
Снял скальп, оставив незащищенным нутро.
Но мне-то не страшно. Меня-то уж били не раз сапогами.
Влезали, искали и даже досматривали как-то на границе наутро.
А я люблю тебя, потому что ты во мне. Занозой саднящей. Пешкой.
Ты втравлен кислотным дождем в волосы, кожу, глаза и нос.
Не отвертеться, не вывернуться, не ускорить процесс никакой мошкой.
Забыть уж лучше, уехать, подстричься и…
«В вашем полку убыло», - уныло пробасит автоответчик.

***
Нам осталось жить уж совсем недолго.
Посмотри на след, посмотри в окно.
Позови за собой отчетливо и негромко.
Нам досталось жить на замшелом панно.

Посмотри на ветер. Он меняет души.
Посмотри на север. Там маячит, глушит.
Посмотри на топи. Он меняет, рушит.
Посмотри на листья. Все в подтеках туши.

Нам осталось бегать до соседской кручи.
Рисовать до кучи, убегать получше.
Нам досталось драться до последней тучи.
Чтобы искры сыпались, было круче.

До последней снежинки лежать покорно.
До последнего снега смотреть кино.
Нам осталась все же миссия «спорно»,
Как в предательском мифе «Зло».

Мы не вечны и не растяжимы.
Мы не млечны и даже не живы.
Мы умрем при первом злом. Ну-ка, выжми.
Мы подобны символам. Так же лживы.

Нас толкнуть легонько – мы рассыплемся в пепел.
Обратимся в промозглый ветер,
Унесемся в поля и в клети,
Чтобы там уж окончить жить.

Нам последний дождь послужил ответом.
Первый снег проиграл с советом.
И пришлось бежать за куплетом,
Чтобы только тебя рассмешить.

А вообще, мы живы. Но немного надо.
Мы еще ведь кривы, косы и вообще…не стадо.
Мы такие вот, как и надо. Ладно.
Все мы звери, а что? Да, Правда.

Надежное

И, как бы, знаешь, маячила тень надежды.
Маячила, пока не забилась слепым огоньком.
И как бы много мы ни носили одежды,
Надежда все так же пищит только тоненьким голоском.

Не дай то боже, придется совсем про нее забыть.
Схоронить в чемоданчике старом на антресолях.
И вспомнить о ней, только когда уж сильно начнет скулить,
Соскучится и вернется совсем не на радостях, а, скорее, с горя.

Не дай то боже, земная соль. Не дай то боже!
Сменить бы пространство-время,
Да только момент…и сейчас негоже.
Сменить бы пространство-время, одежду, надежду и горе.

Начать бы писать нормальныеstory с непредсказуемыми концами.
Закончить играть в легенды, выдумывая на ходу.
Придумывать новые витиеватые строчки, рисовать ночами.
Это ведь равно как поезд, сошедший с рельсов на полном ходу.
Вся жизнь под откос, а смертью еще не пахнет.

Скрываться в правильных подворотнях, до боли прямых.
Так, что виден малейший шаг и промах.
Пытаться припасть к земле без черточек и кривых,
Так что слышно твой вздох и малейших всполох.

Паршивой собакой скитаться в заморенных до цвета блевотины
Старых подъездах, с мечтой хоть о маленьком, но спасенье.
Надеяться на обездоленных с кровью до цвета запекшейся.
Стараться не спать под камерами и молиться почуять везение.

И, как бы, знаешь, маячила тень надежды.
Вот только погасла, чуть тьма ушла.
И, это, не дай то боже, убийцами стать, не думаешь?
Не дай то боже. Сама ушла.

Суд ревнивцев

Ведь это все одна сплошная ошибка?
Вокруг тянут сетку, устанавливают барьер.
Ведь это всего лишь недоразумение, а не пытка?
Здесь ставят стулья вкруг и карцер как интерьер.

Это ведь суд над мыслью загнанного до предела?
Это ведь не гуманно. Это ведь низко и скупо.
Это ведь пытки и казни для тех, кто не стоит расстрела?
Это ведь просто глупо!

Трое на одного не тянутся убивать.
Особенно если кто-то стоит, готовый к атаке.
Трое на одного ведь не кинутся. Их не унять…
Карцер и стулья вкруг. Готовность номер один. Нет отката.

«Ваше слушанье не отложат. Вы не успеете нам соврать.
Вы ведь чисты душою, мыслите нам под стать?
Вы ведь готовы нам все про себя рассказать?
Вы ведь готовы под пулями встать?»

Это военщина, тонущая в крови.
Это напрасные жертвы без права на выбор.
Я требую два дня свободы и к жизни любви,
Чтобы он насладился и сделал все для свободы..

Это ведь можно в последний путь? На это ведь нет запрета.
Что же вы, дьяволы, делаете с человеком,
Когда он сидит с гордо поднятой головой для ответа
И глупо молчит, потому что смертельный один приговор.
Потому что вы не слышите, вы кричите.

Дайте ему спокойную обстановку. Пусть посидит и подумает.
Может быть, он решится сам и быстрее вашего.
Может быть, он подумает и решит. Потонет
Без постороннего смеха и окликов. Схоронив все, что было совместно нашего.

Нет, вы все уже сидите на стульях в кругу и вышептываете приговор.
Он виновен лишь в том, что поддался на ваши все уговоры.
Вы знаете все, что будет. В сарае лежит топор.
А он ведь сидит с надеждой хоть на надежду и лишние споры.

У меня тут, это, пустые строчки. Без особого смысла. Пусть будут. А то опять париться по поводу того, что нужно перепечатать что-то с телефона на компьютер. Пока вода на плите закипает, чтобы голову вымыть нормально.

Ни строчки о любви

Нас распяли, просили прощение.
Раскроили подобно снам.
Виражи на пустые сомнения,
Выпивать словно кофе стакан.

Издеваться над нами никому не позволено.
Заводить во дворы и стрелять.
Вы подобны животным заморенным.
Так же лживы, без шанса летать.

Если в нас вы людей не видите,
Это зря, это ложный сигнал.
Мы же мстительны, мнительны, слышите?
Мы же жалим подобно тискам.

Восемь соток пустой земли
От рождения каждому выдано.
Вы на ней понастроили стыдного.
Мы свои распахали подобно полям.

Наши души свободой пропитаны.
Поклонение далеким степям.
Вы хотите отдать их властям,
Вы хотите продать их врагам.

Мы распяты с улыбкой гордою.
Ураганным таким ветрам!
Вы же только сидите, спертые
Будто воздух в навозных мешках.

***

Ты же жертва, а я - загонщик.
В полигоне пустых частот.
Вбиты числа, нелепый гонщик
Замечательных смелых нот.

Твое сердце мчится навстречу
Удивительно новым крутым виражам.
Четвёртые сутки в пути исполняю кан-кан.
А ты где-то вне поля моего кнута.

Ты вырос из строчек, шаблонов, рифм.
Ты стал выше, как над морем танцует риф.
И соседство со смертью ничуть тебя не страшит.
Ты же гонщик большой тиши.

Проклиная десятое по счету письмо,
Я пишу тебе новые строчки.
Не прошу у тебя отсрочки,
Просто думаю как открытое настежь окно.

Поменяйся, суровый прочерк.
Доходящий рубеж до точек.
Микроскопом ловить эти ночи.
Закружить вновь у ног рекой.

И в тугой комочек досвернуться чужой змеей.
Отмечтать у судьбы минуты.
Я закончила, палки гнуты
В металлическое тугое кольцо.

На круги выносить сомнения.
По спиралям искать утешения.
Ты забил меня новым мусором.
Как ответы твои честны!

В этом новом квадрате я снова жертва.
Подчиняюсь чужим словам.
Ты загонщик, но тоже в клетке.
Это ж надо! Твоим мечтам.

Подчиняться всевышним нотам,
Угасать, принимать побои.
Мы похожи с тобой по крови.
Мы же дети и мы чисты.

Не зависеть от рамок с током,
Преступать золотые пороги.
И на гранях томатным соком
Расползаться кровавым пятном.

Все вести к финалам, развязкам.
Мы забыли простые сказки.
Я надену платье с завязками,
Ты попробуй узлы развяжи.

Вновь заламывать руки в пляске.
Жить по чужим отмазкам.
Подчиняться шаблонам разным.
Выводить на плацы полки в дикой краске.

Ты-то вырвешься на свободу,
Продвигать якоря да маски.
Только круг здесь опять сомкнется на масти.
Чтобы снова начать с нуля.

Ты - загонщик. Я - жертва. Что же,
Эта новая ветра песнь.
Надо вырваться и бежать без оглядки,
Чтобы что-то от мира сберечь.