Жар-птица

Художник Виктор Корольков

«Иван да Марья»

Рудник-то наш нынче позабыт-позаброшен, да и посёлок вымирает: одни старики и старухи на огородах копаются, приезда родственничков из города ждут не дождутся. А в старые времена, дед мой сказывал, жизнь ключом била, не бедствовал народ. Оно и понятно: по золотишку никто на Урале с рудником Иван-да-Марьевским сравниться не мог. Чудное вроде бы названьице — Иван-да-Марьевский — а родилось-то оно ещё при государе батюшке Петре Великом. Раньше народ от бесчинств и притеснений куда бежал? Либо на Дон, к казакам-разбойникам, либо к нам на Урал. Селились по пять-десять семей на реках, в местах потаённых, рыбу лавливали, зверя добывали, золотишко потихоньку намывали.   

И были у одного здешнего охотника, из беглых, двое деток: Иван да Марья. Вот как-то в разгар лета все взрослые ушли на покос, а Иван с Марьею решили на лодочке на ту сторону речонки нашей переплыть, черникою полакомиться. Сели в лодку, оттолкнулись от берега, а на стремнине одно-то весло и утеряли. Понесла, понесла их река, а скоро и деревня скрылась из глаз.   

По вечеру вернулся с женою домой охотник (Никодимом его величали): глядь-по-глядь — дети пропали. Уже ближе к ночи докумекали, что одной лодки недочёт — ну и поплыли вослед. Плывут, аукают, к берегу тут и там пристают. Измаялись к утру, решили передохнуть чуток близ песчаной отмели. Глядь, а детки-то их спят под кустиком, ровно ангелочки. Тут, понятное дело, слёзы, причитания и всё такое. Одна закавыка: твердят в один голос Иван да Марья, будто ночью совсем рядом птицы огненнопёрые песок клевали. Что за притча?   

Никодим мужик был смекалистый и спустя несколько дней уже начал промывать песочек на отмели. И за две недели намыл фунтов пять, а к концу лета — и все двадцать. Другой бы умелец спрятал золотишко понадёжнее, да и жил бы поживал беззаботно, а наш-то рисковый был мужичок. Собрался ранней зимою в долгий путь, золотишко в три мешочка кожаных ссыпал — да и с обозом попутным добрался аж до града Петербурга. А там выждал, когда государь-батюшка на верфи пожалует к своим кораблям — и пал ему в ноги. Так, мол, и так: вот золото самородное, дарю в казну государеву, а мне бы, рабу божьему, рудник бы дозволили учредить в месте потаённом, на Урале.   

Государь Пётр Великий расцеловал Никодима, велел грамоту ему охранную выдать, во дворец к себе повёз пировать. А когда услышал про жар-птиц, что песок на глазах у детей Никодимовых клевали, повелел назвать новоявленный рудник: Иван-да-Марьевский."

Эта птица — воплощение лучезарного бога солнца и в то же самое время бога грозы. Во всяком случае, она создаётся народным воображением из представлений о небесном огне-пламени, и сияние её так же слепит глаза, как солнце или молния.   

Жар-птица живёт в тридесятом царстве или у Кощея Бессмертного, в райском саду, окружающем терем Царь-девицы. Перья жар-птицы блистают серебром и золотом, глаза светятся, а сидит она в золотой клетке. В глубокую полночь прилетает она в сад и освещает его собой так ярко, как тысяча зажжённых огней; одно перо из её хвоста, внесённое в тёмную комнату, может заменить самое богатое освещение; такому перу, гласят сказания, цена ни много ни мало — побольше целого царства, а самой птице и цены нет. Она питается золотыми яблоками, дающими вечную молодость, красоту и бессмертие, а желчь её возвращает потерянное зрение. Когда поёт жар-птица, из её раскрытого клюва сыплется скатный жемчуг.   

За этой птицею, приносящей великое счастье тому герою, который овладеет хоть одним её пером, отправляются один за другим в неизведанный путь сказочные добры молодцы.   

Древнегреческое предание о Фениксе, который, состарившись, взмывает в солнечную высь, зажигает от молнии гнездо своё и сам в том огне сгорает, чтобы потом возродиться, имеет нечто родственное со славянскими преданиями о жар-птице. Связана она также с огневым богом Рарогом, птицей Семаргл — также символом огня.