"Автобиографические записки" художника В.М. Максимова читали немногие. Познакомиться с ними можно только в публичных библиотеках, где хранятся журналы начала прошлого века. Опубликованы они были единственный раз - в 1913 году в номерах 4-7 журнала "Голос минувшего".
Но ещё в 1912 году в журнале "Нива" (№ 8) художник М.М. Далькевич, видимо, знакомый с рукописью, писал: "С захватывающим интересом, не отрываясь, прочитываешь его автобиографию, написанную с тем же эпическим спокойствием, непосредственной правдой и искренностью, с той же тонкой наблюдательностью и глубокой вдумчивостью, так же скромно и непритязательно, как его картины".
"Записки" В. Максимова, к сожалению, остались не законченными. Смерть помешала автору довести их до конца. Обрываются они на воспоминаниях в зиму 1867 года. Думаем, что читателям будет интересно прочесть хотя бы отрывки из "Автобиографических записок" художника. Хочется верить, что когда-нибудь они всё же будут опубликованы полностью.

АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЕ ЗАПИСКИ
(отрывки)

Родился я в 1844 году, 17 января. Отец мой государственный крестьянин СПБ губернии, Новоладожского уезда, Усажицкой волости, деревни Лопино, Максим Терентьевич Ляшин; мать, дочь дьячка, той же губернии и уезда прихода Шижнемы на реке Паше, Анастасия Васильевна Колумбова. Женился отец мой, живя нераздельно с братом Евстратом и двумя сёстрами; из них старшая Мавра заправляла всем хозяйством, распоряжалась денежной частью. У старшего брата Евстрата был один сын, у отца пошли частые дети, начались нелады в семье. Мавра настояла на дележе и ушла со старшим братом, взяв все накопленные деньги. Как ни трудно было отцу с матерью, но благодаря умелому распорядку и полученному матерью шижнемскому наследству после родителей, скоро дом стал полной чашей.


Всё в прошлом

Первые дети умирали рано, нас осталось трое: старший брат Алексей, Фёдор и я. Помнить себя я стал очень рано, года за два до смерти отца, значит, на четвёртом году. Избу свою я прежде всего помню, как особенно большую среди всех деревенских изб, с огромной печью и чудесной тёплой лежанкой, всегда чисто выбеленных белой глиной; толстые 12 вершков сосновые брёвна чисто выскобленные, широкие пластины потолка на толстых балках (матицах) казались так высоко от пола, словно в церкви, и самые высокие люди не могли достать рукой до матицы, да и окна у нас были гораздо больше, чем в других избах, кровля у нас была тёсовая.


...С ранней осени до Рождества у нас в избе толпились прохожие, возвращавшиеся на родину из Питера с заработков через Старую Ладогу, пока не была открыта Николаевская железная дорога; делая дневки, они останавливались преимущественно в деревнях, где с них дёшево брали за еду и ночлег. Скопится иногда так много народа, что матушка едва успевает всех накормить, а мы с братом Федей заберёмся на печь и оттуда глядим и слушаем отрывочные речи, стараемся по разговору угадать, кто и с какой стороны: Ярославской, Костромской, Тверской, Вологодской, Новгородской и проч. К ночи пол застелят свежей соломой, зажгут ночник вместо горевшей с вечера лучины; когда всё затихнет, тогда и нас накормят ужином. Случалось заслушаться рассказов прохожего краснобая так долго, что не услышишь, как утром опустеет изба, а иной раз проснёшься под звон монет рассчитывающихся прохожих с матерью и от холода открытой в сени двери, в которую выносят уходящие ночлежники свои котомки - кладь, чтобы сдать их возчику до следующей станции, а сами они идут пешком артелью. Как сейчас вижу тут отца, одетого в полушубок, с кнутом за поясом и фонарём в руке. Помню, как всегда дружественно прощались прохожие, называя мать и отца по имени и отчеству, благодаря за ночлег и хлеб-соль.


Бабушкины сказки

...Лето 1850 года было жаркое, крестьяне не успели кончить сенокоса, как поспела рожь. Мои старшие братья Алексей и Фёдор уходили в дальние пожни косить, а матушка жала в поле. Я, шестилетний ребёнок, оставался дома с больным отцом, не отлучаясь ни на минуту, пока не возвращалась матушка.
Больной лежал на полу, головой к боковому окну; на лавке над изголовьем стояла глиняная чашка с водой, покрытая накрест лучинками (по народному поверью вода необходима для того, чтобы душа по выходе из тела могла искупаться), за ней небольшой образ Спасителя. Под отцом постлана всякая рухлядь поверх соломы. Дизентерия изнурила его, он уже много дней находился при смерти, хотя в памяти. Изредка соберётся с силами, едва слышно подзовёт меня к себе, слабой рукой погладит по голове, а сам морщится, словно плакать хочет.


Больной муж


Бедный ужин

...В полуверсте от нашей деревни на левом берегу р. Волхов находится Никольский мужской монастырь. Настоятелем его, игуменом Аполлосом, открыта была ещё в конце сороковых годов школа для мальчиков: помещалась она сначала в ограде самого монастыря, но им выведена из стен монастыря в бывший скотный двор и мастерские - столярную, швальную и сапожную. По упразднении скотного двора осталось обширное помещение мастерских; в одной такой комнате помещалась школа, при ней была большая прихожая, выходившая дверями на коридор, из которого ход был в другие комнаты. В школе обучали чтению и письму, Закону Божию, священной истории Ветхого и Нового завета, писали под диктовку, попутно сообщались грамматические сведения, четыре правила арифметики с весьма нехитрыми задачами, сверх всего обучали пению церковному по слуху.
Когда матушка твёрдо решила отдать нас в школу, необходимо было позаботиться о соответственной школьной одежде и обуви; до сих пор у меня не было своих сапогов, я ходил в обносках с ног старшего брата, не было также ни кафтана, ни шубы на мой рост, и вот, когда явился швец (портной) шить полушубки мне и брату Феде, мы торжествовали, не выходили на улицу, всё время сидели около портных, с нетерпением ждали конца работы. Наконец, готовы были нам кафтанчики из серого домотканого сукна и овчинные полушубки, попущенные на рост, - оставалось сшить сапоги, чтобы бежать в школу.


Семейный раздел

...В зимнее время ученики обязаны были приходить в школу до рассвета, принося с собой поочерёдно свечи и здесь под руководством старших твердить уроки; на обязанности старших была топка печей и сечение розгами. Каждое утро, несмотря ни на какие морозы и непогоду, мы должны были идти в школу. Каждое утро матушка будила нас тогда, когда готов был завтрак: в скоромное время щи с бараниной и каша с бараньим жиром либо картофель, а в постные дни - щи с рыбой, грибы и пареная брюква; кроме того, нам давали с собой порядочную порцию еды на дневное пропитание; о чае мы помина не держали, питьём был квас или вода. Редкий раз матушка не проводит нас до горы, где нас ждал ровесник Феди, друг и приятель Ефим с превосходными салазками, на которых мы втроём скатывались с крутой горы по направлению к реке Волхов почти всегда благополучно, только после снежной заносы бывали неприятные случаи застревания в сугробе снега или падения в овраг, но это нам было нипочём.


Примерка ризы

...Матушка была высокого роста. Здоровая крепкая женщина: казалось, ей всякая ноша под силу, возьмёт мешок ржи три мерки так легко, словно подушку с постели, между тем никто тоньше её не выпрядывал ниток и не ткал хитрых узоров на скатертях: трудно поверить её уменью вышивать гладью по полотну и многим другим работам, её длинные пальцы не закорузли от грязной работы в грядках, в поле и проч. работах. Красотой лица она не отличалась, глубоко сидевшие карие глаза, с густыми бровями, большой рот, полный белых, как сахар, зубов, с всегда приветливой улыбкой, продолговатый овал лица, попорченного оспой, и длинный прямой нос - вот её портрет; волосы у ней были каштановые, вьющиеся, огромные, от чего голова казалась большою в то время, как она сидела, и соразмерной на ходьбе. Покойный дядя отец Трифилий, вспоминая сестру, говорил: "Твоей матушке всякий готов был исповедываться, - такое чувство она внушала всем своим существом". Лжи она не выносила в людях и сама не лгала, правду она говорила всегда, но так умела сказать, что очень редко, кто на неё обижался. От нас она требовала полной чистосердечности и, когда замечала малейшую уклончивость, укоризненно устремляла свои карие глаза и этим возвращала к правде.


С дипломом!

...Любил я нашу деревню Лопино, отсюда далеко было видно во все стороны, особенно с высокого с тремя сопками поля, которое виднелось из бокового южного окна избы. На этом поле снег таял скорее всех мест и мы, малыши, любили бегать туда собирать "пупки" и поедать их с удовольствием, это вид хвоща, не знаю, как правильно назвать. С средней, самой высокой сопки, вид был чудесный на противоположный берег реки Волхов: с белой оградой Никольский монастырь, а дальше вниз по течению Георгиевская крепость с бесчисленными домиками селения Старой Ладоги, Успенским девичьим монастырём, садами усадьбы помещика Томилова, последним высоким зданием упразднённого древнего Ивановского монастыря, одиноко стоящего на фоне лесной дали на крутом берегу Волхова. С ранней весны в пятидесятых годах прошлого века очень много плыло по реке гружённых хлебом судов, множество рабочих сидели на вёслах и очень стройно пели протяжные песни, замолкая при виде монастырей и церквей. Иногда караван останавливался во время встречного ветра, бурлаки на берегу разводили огонь, пели песни и под игру балалаек откалывали плясовую. В тихие вечера я любил сидеть на горе, слушать отдалённый говор людской и клепанье белья, повторяемые эхом. Я сидел, пока не приходил Федя звать ужинать. Иногда после ужина мы с Федей выйдем на улицу, сядем на крыльцо нашего амбара, укроемся шубами и сидим, слушаем, как один перед другим звонко поют соловьи в орешнике, что в кряжу сопочного поля. Запах сырой земли и свежей зелени, холодный воздух, тишина - не хочется в избу идти...


Шитьё приданого

...На другое утро (после свадьбы) только успели гости напиться чаю, как вошёл человек в избу на четвереньках с глиняным горшком на голове и бродил, тыкаясь обо что попало, пока другой дружка не разбил у него на голове горшка, ударив по нему палкой: тут молодая (Варварой звали молодую) стала веником подбирать осколки, а гости бросали на пол деньги. Шутку начал от. Диакон: он, около своего места посорив овса с мякиной, отошёл в сторону, чтобы проделать то же в другой раз; подбил к этому свою жену, сестру Татьяну, и стали все сорить непомерно. Варваре выгодно было мести этот сор, из него она то и дело вынимала серебряные монеты, медных пятаков без счёта.
Дядя дал и мне большой пятак, чтобы бросить в сор, а я пожалел невестку, подошёл к ней и отдал в руки мою жертву, она при всех меня поцеловала, долго смеялись гости, а мама была довольна, и это меня успокоило. Хорошенько не помню, через сколько дней наши родные и я поехали в гости на родину Варвары Семёновны в деревню Чернецкое, в девяти верстах от нашей деревни. Дядя от. Трифилий с женой, дядя и тётка с сыном Ильинские, сваты, матушка, Федя и я, а молодые с дружком передом. Из деревни выехали с колокольцами, потом их сняли для спокойствия.


Залом ржи

...У него (Томилова) часто живали по целым летам молодые художники: Чернышев, Лагорио, Воробьёв, Заболотский, Айвазовский, Тыранов, Завьялов, Бронников. Все они оставили по себе хорошую память картинами, этюдами, портретами. В собрании картин Томилова имелись Боровиковский, Лосенко, Кипренский и много других русских и иностранных художников. Когда я уже был учеником Академии, мне много раз приходилось видеть это собрание, я рекомендовал его П. Мих. Третьякову, и он купил несколько вещей у вдовы, статс-дамы Ольги Александровны, бывшей начальницы Смольного института. Подростком, когда я жил в монастыре в певчих, мы ездили сюда в дом служить молебны, но я тогда не понимал достоинств картин, дивился лишь тому, что люди глядят со стен, как живые.


У своей полосы

...Почувствовал я себя грешником, захотел угодить Богу, удалившись в пещеру, а пещера была недалеко почти готовая, в нижней сопке, около дома соседки Сенихи, где брали песок все деревенские жители. Недолго думая, я наносил туда досок, загородил вход в пещеру, расчистил заступом место, наносил соломы и устроился на жительство. Взявши краюшку хлеба, воды, медный крест с божницы и несколько огарков восковых свеч "удалился от мира". Начал петь молитвы, а куры, толпившиеся тут с горланами петухами, мешали мне своим присутствием, я стал изнутри плотнее закрывать доски и вдруг верхняя губа свода обрушилась, завалив выход из пещеры, я испугался, закричал благим матом, куры закудахтали, словно на них ястреб налетел. На моё счастье тётка Сениха была дома, услыхала мой крик, подошла к пещере, сразу поняла, в чём дело, освободила отшельника, порядком надавав подзатыльников. Всё имущество было водворено - откуда взято, я пристыжённый ждал беды и дождался: мама угостила меня берёзовой кашей, запретив впредь спасать свою душу.


Приход колдуна на крестьянскую свадьбу

...Началась жизнь у иконописца Пешехонова. Спали ученики на полатях, устроенных одно над другими, на соломенных тюфяках и таких же подушках, если у кого не было своей пуховой или из перьев. У меня, конечно, ничего не было взято из дома, хотя у мамы подушек огромный ворох лежал в клети. Вставали в 5 час. утра, в шесть пили чай с пеклеванным хлебом, затем шли каждый на свою работу. Меня заставили тереть на плите краски, дали светлую охру, показали, как надо начинать, собирать шпахтилем, узнавать готовность и т.д.
Работа была страшно утомительная, - к полудню я устал, едва держась на ногах, водил по плите крантом вовсе не прижимая; это заметил один из мастеров - Ксенофонт Самсонов, подошёл ко мне, мазнул по лицу взятой с плиты охрой, ткнул в шею кулаком и сказал мне: "Не ленись, жидкая дрянь". "Что я ему сделал", - подумал я про себя, и горько мне стало, но я удержался от слёз. После обеда мастера легли спать, а я с другим мальчиком убирали со стола, снося грязную посуду в кухню на стол чернорабочей кухарке, толстой курносой бабе.


Лесной сторож

...Утром рано я вышел в переднюю избу, вижу брата Алексея и Варвару, стоящих у постели больной дочери, около них разные предметы, приготовленные для дневки на сенокосе. У изголовья кровати трёхлетняя девочка Маша спит, обнявшись с котом. "Уходя на работу, брат и невестка прощались с больной, оставляя дом на эту крошку", - подумал я; и горько мне стало за крестьянскую долю.
Когда они ушли на сенокос, я остался у больной, а Федя повёз Диодора в монастырь к Калмыкову. В нескольких положениях я нарисовал больную и всю обстановку. Скоро больная потеряла сознание и на другое утро скончалась. Сильное впечатление оставила во мне смерть этого десятилетнего ребёнка; много мы толковали с Диодором о беспомощности крестьян: нет у них ни медицинской помощи, ни денег, живут в забросе, тянут за всех податную.


Старик

...За картину "Больное дитя" мне присуждена золотая медаль "за экспрессию". Радости моей не было конца, а между тем радость перемешивалась с сомнением: не есть ли это случайная удача, имею ли я задаток истинных способностей.
Сидим мы однажды за общим вечерним чаем, А.А. Киселёв обращается к Кошелеву, как бы продолжая ранее начатый разговор: "Да, это, к сожалению, верно, но не хочется огорчать его; пусть помечтает". А Кошелев настаивает, чтобы он сказал теперь же всю неприятную правду. Киселёв и стал меня уговаривать не огорчаться дикими правилами Академии: "Не выдавать золотых медалей тем молодым людям, которые не достигли совершеннолетия, а так как тебе, Максимов, всего только двадцать лет, то значит медаль будет считаться только "назначенной" тебе". И я поверил этой басне. Пришёл на акт в будничной одежде и стоял на хорах. Когда дошёл черёд до меня, я не вышел, пока кто-то не свёл меня в зал и не толкнул по направлению к столу, где сидела великая княгиня Мария Николаевна. Получая из её рук медаль, я не догадался поцеловать ей руку - пустился бежать к выходной двери, чтобы смешаться в толпе и незаметно улизнуть домой. За такое невежество порядком пробрал меня инспектор.
Картина "Больное дитя", расхваленная в газетах, стояла всё время на постоянной выставке и не продалась, я взял её к себе в артель, товарищи отказались признавать её общей собственностью - отдали её мне. И стала эта вещь мозолить мои глаза каждый день, наводить на очень грустные мысли: как мало интересуются в обществе правдивым изображением народной жизни... В конце концов, неуспех продажи я всецело отнёс к несовершенству исполнения, и мне стало легче. Надо учиться, это я сознавал.
Ко времени выхода из Академии у меня сдан был весь курс анатомии, перспективы и почти вся история искусства.


Пережил старуху

...По рисованию я имел 2-ю серебряную медаль, по живописи 2-ю и 1-ю серебряную, золотая медаль не давала никаких прав на звание.
Этюд 1-й серебряной медали взят был в оригиналы, за это выдавалось, по принятому обычаю, пять рублей золотой монетой. Получив в Академии талон, я отправился в кассу Зимнего дворца, где мне выдали бумажками пять рублей, я заявил, что в талоне сказано о золоте, никто не обратил внимания, я ещё раз напомнил, стоя у решётки, тогда кассир яростно закричал на меня: "Что вы, глухи что ли. Если хотите золота - идите к меняле, он вам даст золота".
...Приближалось время выходить на конкурс на 2-ю золотую медаль, а затем на 1-ю. Мне недоставало только одной первой серебряной медали за рисунок, которую я мог получить скоро, так что решать вопрос о выходе на конкурс или не выходе - было неизбежно. Между художниками было две партии за конкурсы: по старым правам и за свободный выбор сюжета для конкурсантов. Я был на стороне свободного выбора, но не отрицал и старого для любителей. Крестоносцев, Песков и др. высмеивали ветхозаветные задачи и всячески настраивали молодёжь оставлять Академию по окончании классных работ.
...Поездку за границу я никогда не считал верхом благополучия, находил её даже вредной для молодого человека, не знающего своей родины. На чужбине легко подвергнуться соблазнам и потерять свежесть чувства любви к родине. Так думал я очень давно и с течением времени укреплялся в этом убеждении. Любовь к родине во мне поселила матушка своими рассказами о Москве, Киеве и др. местах. Какой я ценитель иностранных городов, когда не видел своих, а по возращении, пожалуй, своего-то не сумеешь понять и оценить, набравшись чужого духа.


Кто там?

...В 1863 году прохожу я по Волховскому переулку, на голландскую биржу, с шкатулкой в руке и вновь устраивающуюся съестную лавку, на дверях которой написано "съестная лавка". Вот, думаю, после работы я и зайду сюда похлебать щей.
Иногда удавалось мне написать этюд торговки печёнкой и друг. съестными припасами настолько порядочно, что два таких этюда у меня купил Беггров, а третьим я заплатил в магазин Риппа за кисти и краски.
...По возвращении я долго не мог уснуть, всё думалось мне об обстановке в Любше, и странное, болезненное чувство не оставляло меня при воспоминании о барышне Лидии Александровне, жаль её было мне, сам не знаю почему. Она мне ни словом не обмолвилась жалобы ни на что и ни на кого, только мельком сказала, что у них бывают в гостях послушники Никольского монастыря и некоторые из старшей братии. Этого достаточно для представления, в какой гнилой атмосфере должна жить эта неопытная в жизни молодая девушка.


Сборы на гулянье

...Первый раз в жизни я полюбил эту дивную девушку, полюбил страстно, свято, готов за неё голову сложить, если бы потребовали обстоятельства, но таил это чувство от всех, чтобы никто не коснулся грубо этой святыни. Между тем тревожное чувство неизвестности не даёт мне покоя ни днём, ни ночью; иногда нападает такая тоска, что я готов бежать к Лидии Александровне, сказать ей всю правду и ждать её приговора. И вдруг я останавливался в раздумье над вопросом: что же дальше. Ведь Л. не может решать свою судьбу без согласия отца и матери... Матушка Лидии Александровны, несмотря на благосклонность ко мне, никогда не согласилась бы по доброй воле выдать за меня свою дочь, во-первых, потому что я не дворянин. Во-вторых, не состою на службе, а стало быть, не подвинусь в чинах, а в третьих, что я родился в деревне Лопино от крестьянина, живу теперь в том же доме, в семье, с братьями дружно и т.д., и впредь не намерен отказываться от своей родни. Лидия Александровна отца хвалит, она у него каждый год гостит. Он живёт отдельно от мамаши с сыном Эспером (её братом), который учится в Академии художеств.


Мечты о будущем

...Скучненько стало мне одному в моей келье. Зато я стал заниматься делом, нарисовал соусом "Рассказчицу" по эскизу с изменениями в композиции. Позировали мне ребята, Варвара, Алексей, этим я подвинулся к черчению перспективы. Надежда Константиновна, задумавши ехать в Петербург, предложила мне жить у них до отъезда и работать, что хочу. Я перебрался для черчения перспективы к ним, так как мне ближе было ходить в мою холодную мастерскую для обмера внутренностей избы.
Лидию Александровну очень занимала моя работа, она так привыкла ко мне, что незаметно мы начали мечтать об удачно выполненной картине, - возможности отдаться работе над серьёзными задачами. Одним словом, я объяснился; она приняла очень сердечно моё робкое признание, без всяких деланных смущений, позированья, клятв. До поры до времени решено ни слова не говорить матери и не подавать повода подозревать нас. Я начал писать её портрет в зимней одежде, так как в комнате было очень холодно, и не мог кончить именно потому, что руки стыли, не удержать было кисти.



...Возвращаясь на Васильевский Остров, не мог не заглянуть в вечерний класс Академии, здесь, словно воскресшего из мёртвых, встретили меня товарищи. Воспользовавшись таким впечатлением, я подошёл к первому Эсперу Измайлову - брату Лидии Александровны; поздоровался с ним, похвалил его рисунок и перешёл к его другу Валер. Никол. Трегубову. Он позвал меня к себе на рисовальный вечер, здесь был и Эспер Александрович, мы с ним первый раз разговорились довольно долго о моём путешествии по Волге, о красоте реки, оригинальности судов, о типах инородцев и пр. Я сказал, что в Ладоге познакомился с его матушкой и сестрой в церкви, умолчав о подробностях, пока не сговорюсь с Лидией Александровной при свидании, Эспер пригласил меня в воскресенье на вечерний чай.
...В первое же воскресенье я отправился к отцу Лидии Александровны. Эспер Александрович представил меня отцу как товарища по академии, отец очень благодушно принял нового знакомого. Здесь были мои товарищи Трегубов и Шишкин. Я сразу почувствовал себя легко. Отец Лидии Александровны спросил меня, в котором я классе, и когда узнал, что я уже окончил классы и вышел из Академии, несколько удивился... На прощанье он звал заходить к себе и по будням, к обеду.

Статья опубликована в газете "Провинция. Северо-Запад". Автор - Галина Стерликова.