все надоело жизнь не приносит радости все есть и ниче не хочется чисто жопа хочу какого нибудь экстрима в своей жизни (положительного).

В колонках играет - розовые розы
Настроение сейчас - грустное

Во имя традиции


Перевод В. Жак


Есть в году один день, который принадлежит нам. День, когда все мы,
американцы, не выросшие на улице, возвращаемся в свой отчий дом, лакомимся
содовым печеньем и дивимся тому, что старый колодец гораздо ближе к крыльцу,
чем нам казалось. Да будет благословен этот день! Нас оповещает о нем
президент Рузвельт (1). Что-то говорится в эти дни о пуританах, только никто
уже не может вспомнить, кто они были. Во всяком случае мы бы, конечно,
намяли им бока, если б они снова попробовали высадиться здесь. Плимут Рокс?
(2) Вот это уже более знакомо. Многим из нас пришлось перейти на курятину, с
тех пор как индейками занялся могущественный Трест. Не иначе, кто-то в
Вашингтоне заранее сообщает им о дне праздника.
Великий город, расположенный на восток от поросших клюквой болот,
возвел День Благодарения в национальную традицию. Последний четверг ноября -
это единственный день в году, когда он признает существование остальной
Америки, с которой его соединяют паромы. Это единственный чисто американский
день. Да, единственный чисто американский праздник.
А теперь приступим к рассказу, из которого будет видно, что и у нас, по
эту сторону океана, существуют традиции, складывающиеся гораздо быстрее, чем
в Англии, благодаря нашему упорству и предприимчивости.
Стаффи Пит уселся на третьей скамейке направо, если войти в Юнион-сквер
с восточной стороны, у дорожки напротив фонтана. Вот уже девять лет, как в
День Благодарения он приходил сюда ровно в час дня и садился на эту
скамейку, и всегда после этого с ним происходило нечто - нечто в духе
Диккенса, от чего жилет его высоко вздымался у него над сердцем, да и не
только над сердцем.
Но в этот год появление Стаффи Пита на обычном месте объяснялось скорее
привычкой, чем чувством голода, приступы которого, по мнению филантропов,
мучают бедняков именно с такими длительными интервалами.
Пит безусловно не был голоден. Он пришел с такого пиршества, что едва
мог дышать и двигаться. Глаза его, напоминавшие две ягоды бесцветного
крыжовника, казались воткнутыми во вздутую, лоснящуюся маску. Дыханье с
присвистом вырывалось из его груди, сенаторские складки жира на шее портили
строгую линию поднятого воротника. Пуговицы, неделю тому назад пришитые к
его одежде сострадательными пальчиками солдат Армии спасения, отскакивали,
как зерна жареной кукурузы, и падали на землю у его ног. Он был в лохмотьях,
рубашка его была разорвана на груди, и все же ноябрьский ветер с колючим
снегом нес ему только желанную прохладу. Стаффи Пит был перегружен калориями
- последствие экстраплотного обеда, начатого с устриц, законченного сливовым
пудингом и включавшего, как показалось Стаффи, все существующее на свете
количество индеек, печеной картошки, салата из цыплят, слоеных пирогов и
мороженого.
И вот он сидел, отупевший от еды, и смотрел на мир с презрением,
свойственным только что пообедавшему человеку.
Обед этот выпал на его долю случайно: Стаффи проходил мимо кирпичного
особняка на Вашингтон-сквере в начале Пятой авеню, в котором жили две
знатные, старые леди, питавшие глубокое уважение к традициям. Они полностью
игнорировали существование Нью-Йорка и считали, что День Благодарения
объявляется только для их квартала. Среди почитаемых ими традиций была и
такая - ровно в полдень в День Благодарения они высылали слугу к черному
ходу с приказанием зазвать первого голодного путника и накормить его на
славу. Вот так и случилось, что, когда Стаффи Пит, направляясь в
Юнион-сквер, проходил мимо, дозорные старых леди схватили его и с честью
выполнили обычай замка.
После того как Стаффи десять минут смотрел прямо перед собой, он
почувствовал желание несколько расширить свой кругозор. Медленно и с усилием
он повернул голову налево. И вдруг глаза его полезли на лоб от ужаса,
дыханье приостановилось, а грубо обутые ступни коротких ног нервно заерзали
по гравию.
Пересекая Четвертую авеню и направляясь прямо к скамейке, на которой
сидел Стаффи, шел Старый Джентльмен.
Ежегодно в течение девяти лет в День Благодарения Старый Джентльмен
приходил сюда и находил Стаффи Пита на этой скамейке. Старый Джентльмен
пытался превратить это в традицию. Каждый раз, найдя здесь Стаффи, он вел
его в ресторан и угощал сытным обедом. В Англии такого рода вещи происходят
сами собой, но Америка - молодая страна, и девять лет - не такой уж
маленький срок. Старый Джентльмен был убежденным патриотом и смотрел на себя
как на пионера американских традиций. Чтобы на вас обратили внимание, надо
долгое время делать одно и то же, никогда не сдаваясь, с регулярностью,
скажем, еженедельного сбора десятицентовых взносов в промышленном
страховании или ежедневного подметания улиц.
Прямой и величественный, Старый Джентльмен приближался к фундаменту
создаваемой им Традиции. Правда, ежегодное кормление Стаффи Пита не имело
общенационального значения, как, например, Великая Хартия или джем к
завтраку в Англии. Но это уже был шаг вперед. В этом чувствовалось даже
что-то феодальное. Во всяком случае это доказывало, что и в Нью..., гм... в
Америке могли создаваться традиции.
Старый Джентльмен был высок и худ, и ему было шестьдесят лет. Одет он
был во все черное и носил старомодные очки, которые не держатся на носу.
Волосы его по сравнению с прошлым годом еще больше поседели, и казалось, что
он еще тяжелее опирается на свою толстую сучковатую трость с изогнутой
ручкой.
Завидя своего благодетеля, Стаффи начал дрожать и скулить, как
ожиревшая болонка при приближении уличного пса. Он бы с радостью спасся
бегством, но даже сам Сантос-Дюмон (3) не сумел бы поднять его со скамейки.
Мирмидоны двух старых леди добросовестно сделали свое дело.
- С добрым утром, - сказал Старый Джентльмен. - Я рад видеть, что
превратности минувшего года пощадили вас и что вы по-прежнему бродите в
полном здравии по прекрасному белому свету. За это одно да будет благословен
объявленный нам День Благодарения! Если вы теперь пойдете со мной,
любезнейший, то я накормлю вас таким обедом, который приведет ваше
физическое состояние в полное соответствие с состоянием вашего духа.
Все девять лет Старый Джентльмен произносил в этот торжественный день
одну и ту же фразу. Сами эти слова превратились уже в традицию, почти как
текст Декларации независимости. Раньше они всегда звучали дивной музыкой в
ушах Стаффи Пита. Но сейчас взгляд его, обращенный на Старого Джентльмена,
был полон муки. Мелкий снег едва не вскипал, падая на его разгоряченный лоб.
А Старый Джентльмен поеживался от холода и поворачивался спиной к ветру.
Стаффи всегда удивляло, почему его благодетель произносил свою речь
грустным голосом. Он не знал, что в эту минуту Старый Джентльмен особенно
жалел, что у него нет сына - сына, который бы приходил сюда после его
смерти, гордый и сильный, и говорил бы какому-нибудь последующему Стаффи: "В
память моего отца..." Вот тогда это была бы настоящая традиция!
Но у Старого Джентльмена не было родственников. Он снимал комнаты в
семейном пансионе, в ветхом каменном особняке на одной из тихих уличек к
востоку от Парка. Зимой он выращивал фуксии в теплице размером с дорожный
сундук. Весной он участвовал в пасхальном шествии. Летом ой жил на ферме в
горах Нью-Джерси и, сидя в плетеном кресле, мечтал о бабочке ornithoptera
amphrisius, которую он надеялся когда-нибудь найти. Осенью он угощал обедом
Стаффи. Таковы были дела и обязанности Старого Джентльмена.
Полминуты Стаффи Пит смотрел на него, беспомощный, размякший от жалости
к самому себе. Глаза Старого Джентльмена горели радостью жертвования.
С каждым годом лицо его становилось все морщинистей, но его черный
галстук был завязан таким же элегантным бантом, белье его было так же
безукоризненно чисто и кончики седых усов так же изящно подвиты. Стаффи
издал звук, похожий на бульканье гороховой похлебки в кастрюле. Этот звук,
всегда предшествовавший словам, Старый Джентльмен слышал уже в девятый раз и
был вправе принять его за обычную для Стаффи формулу согласия.
"Благодарю, сэр. Я пойду с вами. Очень вам признателен. Я очень
голоден, сэр"
Прострация, вызванная переполнением желудка, не помешала Стаффи
осознать, что он является участником создания традиции. - В День
Благодарения его аппетит не принадлежал ему по священному праву обычая, если
не по официальному своду законов, он принадлежал доброму Старому
Джентльмену, который первым сделал на него заявку. Америка, конечно,
свободная страна, но для того, чтобы традиция могла утвердиться, должен же
кто-то стать повторяющейся цифрой в периодической дроби. Не все герои -
герои из стали и золота. Есть и такие, которые размахивают оружием из олова
и плохо посеребренного железа.
Старый Джентльмен повел своего ежегодного протеже в ресторан, к югу от
Парна, к столику, за которым всегда происходило пиршество. Их уже знали там.
- Вот идет этот старикашка со своим бродягой, которого он каждый День
Благодарения кормит обедом, - сказал один из официантов.
Старый Джентльмен уселся у стола, с сияющим лицом поглядывая на
краеугольный камень будущей древней традиции. Официанты уставили стол
праздничной едой - и Стаффи с глубоким вздохом, который был принят за
выражение голода, Поднял нож и вилку и ринулся в бой, чтобы стяжать себе
бессмертные лавры.
Ни один герой еще не пробивался с таким мужеством сквозь вражеские
ряды. Суп, индейка, отбивные, овощи, пироги исчезали, едва их успевали
подавать. Когда Стаффи, сытый по горло, вошел в ресторан, запах пищи едва не
заставил его обратиться в позорное бегство. Но, как истинный рыцарь, он
поборол свою слабость. Он видел выражение лучезарного счастья на лице
Старого Джентльмена - счастья более полного, чем давали ему, даже фуксии и
ornithoptera amphrisius, - и он не мог огорчить его.
Через час, когда Стаффи откинулся на спинку стула, битва была выиграна.
- Благодарю вас, сэр, - просвистел он, как дырявая паровая труба, -
благодарю за славное угощение.
Потом, с остекленевшим взором, он тяжело поднялся на ноги и направился
в сторону кухни. Официант крутнул его, как волчок, и подтолкнул к выходной
двери. Старый Джентльмен аккуратно отсчитал один доллар и тридцать центов
серебром за съеденный Стаффи обед и оставил пятнадцать центов на чай
официанту.
Они расстались, как обычно, у дверей. Старый Джентльмен повернул на юг,
а Стаффи на север.
Дойдя до первого перекрестка, Стаффи остановился, постоял с минуту,
потом стал как-то странно топорщить свои лохмотья, как сова топорщат перья,
и упал на тротуар, словно пораженная солнечным ударом лошадь.
Когда приехала скорая помощь, молодой врач и шофер тихонько выругались,
с трудом поднимая грузное тело Стаффи. Запаха виски не чувствовалось,
оснований отправлять его в полицейский участок не было, и поэтому Стаффи со
своими двумя обедами поехал в больницу. Там его положили на койку и начали
искать у него какую-нибудь редкую болезнь, которую на нем можно было бы
попробовать лечить с помощью хирургического ножа.
А час спустя другая карета скорой помощи доставила в ту же больницу
Старого Джентльмена. Его тоже положили на койку, но заговорили всего лишь об
аппендиците, так как внешность его внушала надежду на получение
соответствующего гонорара.
Но вскоре один из молодых врачей, встретив одну из молодых сестер,
глазки которой ему очень нравились, остановился поболтать с нею о
поступивших больных.
- Кто бы мог подумать, - сказал он, - что у этого симпатичного старого
джентльмена острое истощение от голода. Это, по-видимому, потомок
какого-нибудь старинного, гордого рода. Он признался мне, что уже три дня не
имел ни крошки во рту.

------------------------------------------------------------

1) - Теодор, Рузвельт - президент США - с 1901 по 1909 г.
2) - Плимутские скалы, место высадки первых переселенцев из Англии в
1620 г.
3) - Сантос-Дюмон - бразильский аэронавт (1873-1932).

В колонках играет - бумбокс та что
прошло более месяца она пропала .и вот сегодня она появилась в аське .вроде ка ниче и не было,она мной играет,а я послушный в ее руках ей все прощаю думаю о ее лазурных глазах и мечтаю что она будет рядом.видимо мужчина всегда игрушка в руках женщины.я готов многим пожертвовать чтоб слышать ее смех,чуствовать теплые ладони на щеках,ее запах.почему я не могу просто наслаждатся этим моментом?

прикольная тема для тех кто хочет раслабится и подумать о жизни

Фараон и хорал


Перевод А. Горлина

Сопи заерзал на своей скамейке в Мэдисон-сквере. Когда стаи диких гусей
тянутся по ночам высоко в небе, когда женщины, не имеющие котиковых манто,
становятся ласковыми к своим мужьям, когда Сони начинает ерзать на своей
скамейке в парке, это значит, что зима на носу.
Желтый лист упал на колени Сопи. То была визитная карточка Деда Мороза;
этот старик добр к постоянным обитателям Мэдисон-сквера и честно
предупреждает их о своем близком приходе. На перекрестке четырех улиц он
вручает свои карточки Северному ветру, швейцару гостиницы "Под открытым
небом", чтобы постояльцы ее приготовились.
Сопи понял, что для него настал час учредить в собственном лице комитет
для изыскания средств и путей к защите своей особы от надвигавшегося холода.
Поэтому он заерзал на своей скамейке.
Зимние планы Сопи не были особенно честолюбивы. Он не мечтал ни о небе
юга, ни о поездке на яхте по Средиземному морю со стоянкой в Неаполитанском
заливе. Трех месяцев заключения на Острове - вот чего жаждала его душа. Три
месяца верного крова и обеспеченной еды, в приятной компании, вдали от
посягательства Борея и фараонов - для Сопи это был поистине предел желаний.
Уже несколько лет гостеприимная тюрьма на Острове служила ему зимней
квартирой. Как его более счастливые сограждане покупали себе билеты во
Флориду или на Ривьеру, так и Сопи делал несложные приготовления к
ежегодному паломничеству на Остров. И теперь время для этого наступило.
Прошлой ночью три воскресных газеты, которые он умело распределил -
одну под пиджак, другой обернул ноги, третьей закутал колени, не защитили
его от холода: он провел на своей скамейке у фонтана очень беспокойную ночь,
так что Остров рисовался ему желанным и вполне своевременным, приютом. Сопи
презирал заботы, расточаемые городской бедноте во имя милосердия. По его
мнению, закон был милостивее, чем филантропия. В городе имелась тьма
общественных и частных благотворительных заведений, где он мог бы получить
кров и пищу, соответствовавшие его скромным запросам. Но для гордого духа
Сопи дары благотворительности были тягостны. За всякое благодеяние,
полученное из рук филантропов, надо было платить если не деньгами, то
унижением. Как у Цезаря был Брут, так и здесь каждая благотворительная койка
была сопряжена с обязательной ванной, а каждый ломоть хлеба отравлен
бесцеремонным залезанием в душу. Не лучше ли быть постояльцем тюрьмы? Там,
конечно, все делается по строго установленным правилам, но зато никто не
суется в личные дела джентльмена.
Решив, таким образом, отбыть на зимний сезон на Остров, Сопи немедленно
приступил к осуществлению своего плана. В тюрьму вело много легких путей.
Самая приятная дорога туда пролегала через ресторан. Вы заказываете себе в
хорошем ресторане роскошный обед, наедаетесь до отвала и затем объявляете
себя несостоятельным. Вас без всякого скандала передают в руки полисмена.
Сговорчивый судья довершает доброе дело.
Сопи встал и, выйдя из парка, пошел по асфальтовому морю, которое
образует слияние Бродвея и Пятой авеню. Здесь он остановился у залитого
огнями кафе, где по вечерам сосредоточивается все лучшее, что может дать
виноградная лоза, шелковичный червь и протоплазма.
Сопи верил в себя - от нижней пуговицы жилета и дальше вверх. Он был
чисто выбрит, пиджак на нем был приличный, а красивый черный галстук
бабочкой ему подарила в День Благодарения (1) дама-миссионерша. Если бы ему
удалось незаметно добраться до столика, успех был бы обеспечен. Та часть его
существа, которая будет возвышаться над столом, не вызовет у официанта
никаких подозрений. Жареная утка, думал Сопи, и к ней бутылка шабли. Затем
сыр, чашечка черного кофе и сигара. Сигара за доллар будет в самый раз. Счет
будет не так велик, чтобы побудить администрацию кафе к особо жестоким актам
мщения, а он, закусив таким манером, с приятностью начнет путешествие в свое
зимнее убежище.
Но как только Сопи переступил порог ресторана, наметанный глаз
метрдотеля сразу же приметил его потертые штаны и стоптанные ботинки.
Сильные, ловкие руки быстро повернули его и бесшумно выставили на тротуар,
избавив, таким образом, утку от уготованной ей печальной судьбы.
Сопи свернул с Бродвея. По-видимому, его путь на Остров не будет усеян
розами. Что делать! Надо придумать другой способ проникнуть в рай.
На углу Шестой авеню внимание прохожих привлекали яркие огни витрины с
искусно разложенными товарами. Сопи схватил булыжник и бросил его в стекло.
Из-за угла начал сбегаться народ, впереди всех мчался полисмен. Сопи стоял,
заложив руки в карманы, и улыбался навстречу блестящим медным пуговицам.
- Кто это сделал? - живо осведомился полисмен.
- А вы не думаете, что тут замешан я? - спросил Сопи, не без сарказма,
но дружелюбно, как человек, приветствующий великую удачу.
Полисмен не пожелал принять Сопи даже как гипотезу. Люди, разбивающие
камнями витрины магазинов, не ведут переговоров с представителями закона.
Они берут ноги в руки. Полисмен увидел за полквартала человека, бежавшего
вдогонку за трамваем. Он поднял свою дубинку и помчался за ним. Сопи с
омерзением в душе побрел дальше... Вторая неудача.
На противоположной стороне улицы находился ресторан без особых
претензий. Он был рассчитан на большие аппетиты и тощие кошельки. Посуда и
воздух в нем были тяжелые, скатерти и супы - жиденькие. В этот храм желудка
Сопи беспрепятственно провел свои предосудительные сапоги и красноречивые
брюки. Он сел за столик и поглотил бифштекс, порцию оладий, несколько
пончиков и кусок пирога. А затем поведал ресторанному слуге, что он, Сопи, и
самая мелкая никелевая монета не имеют между собой ничего общего.
- Ну, а теперь, - сказал Сопи, - живее! Позовите фараона. Будьте
любезны, пошевеливайтесь: не заставляйте джентльмена ждать.
- Обойдешься без фараонов! - сказал официант голосом мягким, как
сдобная булочка, и весело сверкнул глазами, похожими на вишенки в коктейле.
- Эй, Кон, подсоби!
Два официанта аккуратно уложили Сопи левым ухом на бесчувственный
тротуар. Он поднялся, сустав за суставом, как складная плотничья линейка, и
счистил пыль с платья. Арест стал казаться ему радужной мечтой, Остров -
далеким миражем. Полисмен, стоявший за два дома, у аптеки, засмеялся и дошел
дальше.
Пять кварталов миновал Сопи, прежде чем набрался мужества, чтобы снова
попытать счастья. На сей раз ему представился случай прямо-таки
великолепный. Молодая женщина, скромно и мило одетая, стояла перед окном
магазина и с живым интересом рассматривала тазики для бритья и чернильницы,
а в двух шагах от нее, опершись о пожарный кран, красовался здоровенный,
сурового вида полисмен.
Сопи решил сыграть роль презренного и всеми ненавидимого уличного
ловеласа. Приличная внешность намеченной жертвы и близость внушительного
фараона давали ему твердое основание надеяться, что скоро он ощутит
увесистую руку полиции на своем плече и зима на уютном островке будет ему
обеспечена.
Сопи поправил галстук - подарок дамы-миссионерши, вытащил на свет божий
свои непослушные манжеты, лихо сдвинул шляпу набекрень и направился прямо к
молодой женщине. Он игриво подмигнул ей, крякнул, улыбнулся, откашлялся,
словом - нагло пустил в ход все классические приемы уличного приставалы.
Уголком глаза Сопи видел, что полисмен пристально наблюдает за ним. Молодая
женщина отошла на несколько шагов и опять предалась созерцанию тазиков для
бритья. Сопи пошел за ней следом, нахально стал рядом с ней, приподнял шляпу
и сказал:
- Ах, какая вы милашечка! Прогуляемся?
Полисмен продолжал наблюдать. Стоило оскорбленной молодой особе поднять
пальчик, и Сопи был бы уже на пути к тихой пристани. Ему уже казалось, что
он ощущает тепло и уют полицейского участка. Молодая женщина повернулась к
Сопи и, протянув руку, схватила его за рукав.
- С удовольствием, Майк! - сказала она весело. - Пивком угостишь? Я бы
я раньше с тобой заговорила, да фараон подсматривает.
Молодая женщина обвилась вокруг Сопи, как плющ вокруг дуба, и под руку
с ней он мрачно проследовал мимо блюстителя порядка. Положительно, Сопи был
осужден наслаждаться свободой.
На ближайшей улице он стряхнул свою спутницу и пустился наутек. Он
остановился в квартале, залитом огнями реклам, в квартале, где одинаково
легки сердца, победы и музыка. Женщины в мехах и мужчины в теплых пальто
весело переговаривались на холодном ветру. Внезапный страх охватил Сопи.
Может, какие-то злые чары сделали его неуязвимым для полиции? Он чуть было
не впал в панику и дойдя до полисмена, величественно стоявшего перед
освещенным подъездом театра, решил ухватиться за соломинку "хулиганства в
публичном месте".
Во всю мочь своего охрипшего голоса Сопи заорал какую-то пьяную песню.
Он пустился в пляс на тротуаре, вопил, кривлялся - всяческими способами
возмущал спокойствие.
Полисмен покрутил свою дубинку, повернулся к скандалисту спиной и
заметил прохожему:
- Это йэльский студент. Они сегодня празднуют свою победу над
футбольной командой Хартфордского колледжа. Шумят, конечно, но это не
опасно. Нам дали инструкцию не трогать их.
Безутешный Сопи прекратил свой никчемный фейерверк. Неужели ни один
полисмен так и не схватит его за шиворот? Тюрьма на Острове стала казаться
ему недоступной Аркадией. Он плотнее застегнул свой легкий пиджачок: ветер
пронизывал его насквозь.
В табачной лавке он увидел господина, закуривавшего сигару от газового
рожка. Свои шелковый зонтик он оставил у входа. Сопи перешагнул порог,
схватил зонтик и медленно двинулся прочь. Человек с сигарой быстро
последовал за ним.
- Это мой зонтик, - сказал он строго.
- Неужели? - нагло ухмыльнулся Сопи, прибавив к мелкой краже
оскорбление. - Почему же вы не позовете полисмена? Да, я взял ваш зонтик.
Так позовите фараона! Вот он стоит на углу.
Хозяин зонтика замедлил шаг. Сопи тоже. Он уже предчувствовал, что
судьба опять сыграет с ним скверную шутку. Полисмен смотрел на них с
любопытством.
- Разумеется, - сказал человек с сигарой, - конечно... вы... словом,
бывают такие ошибки... я... если это ваш зонтик... надеюсь, вы извините
меня... я захватил его сегодня утром в ресторане... если вы признали его за
свой... что же... я надеюсь, вы...
- Конечно, это мой зонтик, - сердито сказал Сопи.
Бывший владелец зонтика отступил. А полисмен бросился на помощь высокой
блондинке в пышном манто: нужно было перевести ее через улицу, потому что за
два квартала показался трамвай.
Сопи свернул на восток по улице, изуродованной ремонтом. Он со злобой
швырнул зонтик в яму, осыпая проклятиями людей в шлемах и с дубинками. Он
так хочет попасться к ним в лапы, а они смотрят на него, как на
непогрешимого папу римского.
Наконец, Сопи добрался до одной из отдаленных авеню, куда суета и шум
почти не долетали, и взял курс на Мэдисон-сквер. Ибо инстинкт, влекущий
человека к родному дому, не умирает даже тогда, когда этим домом является
скамейка в парке.
Но на одном особенно тихом углу Сопи вдруг остановился. Здесь стояла
старая церковь с остроконечной крышей. Сквозь фиолетовые стекла одного из ее
окон струился мягкий свет. Очевидно, органист остался у своего инструмента,
чтобы проиграть воскресный хорал, ибо до ушей Сопи донеслись сладкие звуки
музыки, и он застыл, прижавшись к завиткам чугунной решетки.
Взошла луна, безмятежная, светлая; экипажей и прохожих было немного;
под карнизами сонно чирикали воробьи - можно было подумать, что вы на
сельском кладбище. И хорал, который играл органист, приковал Сопи к чугунной
решетке, потому что он много раз слышал его раньше - в те дни, когда в его
жизни были такие вещи, как матери, розы, смелые планы, друзья, и чистые
мысли, и чистые воротнички.
Под влиянием музыки, лившейся из окна старой церкви, в душе Сопи
произошла внезапная и чудесная перемена. Он с ужасом увидел бездну, в
которую упал, увидел позорные дни, недостойные желания, умершие надежды,
загубленные способности я низменные побуждения, из которых слагалась его
жизнь.
И сердце его забилось в унисон с этим новым настроением. Он внезапно
ощутил в себе силы для борьбы со злодейкой-судьбой. Он выкарабкается из
грязи, он опять станет человеком, он победит зло, которое сделало его своим
пленником. Время еще не ушло, он сравнительно молод. Он воскресит в себе
прежние честолюбивые мечты и энергично возьмется за их осуществление.
Торжественные, но сладостные звуки органа произвели в нем переворот. Завтра
утром он отправится в деловую часть города и найдет себе работу. Один
меховщик предлагал ему как-то место возчика. Он завтра же разыщет его и
попросит у него эту службу. Он хочет быть человеком. Он...
Сопи почувствовал, как чья-то рука опустилась на его плечо. Он быстро
оглянулся и увидел перед собою широкое лицо полисмена.
- Что вы тут делаете? - спросил полисмен.
- Ничего, - ответил Сопи.
- Тогда пойдем, - сказал полисмен.
- На Остров, три месяца, - постановил на следующее утро судья.

сижу читаю огенри грущу жизнь иде и ниче не меняется вроде все есть и ниче нет а то что есть вроде и не надо вообще

записки под настроени