Так не разговаривают. Даже на сцене, если пьеса не из девятнадцатого века.
Уж тем более так не говорят богатые бездельники, какими бы симпатичными и образованными они ни были.
— Жаркий ветер на щеке, вкус земляники на губах, звезды в небе, касание теплой воды... Лето... Оно уходит так быстро, что не успеваешь крикнуть «постой!» И кажется, долго кажется, что оно еще здесь. В кончиках пальцев — память, память о лете. Дрожью, судорогой, головой вскинутой навстречу дождю, тихим смехом и случайной улыбкой — лето... Все-таки лето. Тебе говорят, что оно уже ушло, но ты ищешь его следы, бежишь, опаздываешь, не успеваешь... Но все-таки лето. И ты идешь по его тающим следам... два часа в машине, три часа на самолете, немного пешком — поехали! Куда — не знаю. Приедем. Все ради лета. Маленького-премаленького. Робкого кусочка отставшего лета. А больше и не надо, иначе умрешь от тепла... Лето...
— Чингиз... — тихо сказал я. Он не слышал. Он догонял свое лето.
— Дайте мне мой кусочек лета... А он и так со мной. Навсегда. Мое лето. Какое было, какое есть, какое будет. Лето навсегда! Я ведь помню, как оно уходит. Как желтое солнце плавится в алый закат. Как ветер начинает пахнуть снегом. Я улыбался ветру. Я просил его: «Подожди!» Чуть-чуть! Оставь мне немножко лета! А ветер видел таких, как я, не раз. Пока было тепло — он не спорил со мной. Но стало холодно, и ветер прошептал: «Лето кончилось». Я поверил не сразу. Но лето кончилось. Пошел дождь. Холодный, унылый, серый. Я протянул руку и поймал каплю воды. Мне не понравилось отражение. «Это не я!» — сказал я воде. Но капля застыла крупинкой льда. И я понял, что это — мое отражение. И самое страшное — оно не тает на моей ладони. Значит, ладонь не теплее льда. Чингиз засмеялся.
— И вот тогда я понял — лето кончилось.
— Что с тобой, Чингиз? — только и спросил я.
— Да все в порядке...
Он кинул в пепельницу истлевшую сигарету. Спросил:
— Неужели ты еще не почувствовал, Леонид? Этого великого искуса? Этого дыхания вечного лета? Да чего стоит придуманное Дибенко оружие! Не он — так другой бы сумел... рано или поздно. Давай судить его не этим. Глубиной. И вечным летом. Жизнь, иллюзия жизни... я, или мой двойник... Да какая разница? Если он войдет в лето? Леонид... джинна не удержать в глиняном кувшине. Глубина, станет иной. Будем мы что-то делать или нет — все равно. Может быть, поможем прийти новому миру? Раскроем ключи, поставим на машины «Искусственную натуру». И уйдем в лето...
— Нет, — сказал я...