Цитата сообщения Парашутов РОМАНОВЫ В ЖИВОПИСИ (ЧАСТЬ 46 - АЛЕКСЕЙ ПЕТРОВИЧ: ДЕЛО ЦАРЕВИЧА (продолжение))

Разрыв с отцом

Петр, конечно же, был одержим мыслями о судьбе своего наследия – созданной им «из ничего» новой России.
Историки пишут о том, что царь видел в старшем сыне не верного наследника и продолжателя, а якобы символическую жертву, приносимую во имя прочности созданной им империи. Получается, что в некотором роде царевич был заранее обречен. Удивительно, но это обстоятельство очень тонко уловило народное сознание.
В свое время фольклорист К.В. Чистов обнаружил потрясающий факт: фольклорные тексты о казни Петром царевича Алексея появляются за десятилетие (!!!) до реальной казни и задолго до первых серьезных конфликтов отца и сына!



Иоганн-Готфрид Таннауэр Портрет царевича Алексея Петровича начало 1710х г.

Рождение внука побудило Петра письменно изложить все причины недовольства его царевичем.
В октябре же 1715 года между ним и царевичем состоялся обмен принципиальными письмами. Оба при этом находились в Петербурге, и переписка показывала не только глубину взаимного отчуждения, но и то официальное значение, которое придавал ей Петр.




Первое письмо Петра I было помечено 11 октября, следовательно, как будто бы было написано накануне рождения внука, но вручено Алексею Петровичу только 27 октября. Император писал:
«Еще ж и сие воспомяну, какова злого нрава и упрямого ты исполнен! Ибо, сколь много за сие тебя бранивал, и не точию бранил, но и бивал, к тому ж столько лет почитай не говорю с тобою; но ничто сие успело, ничто пользует, но все даром, все на сторону, и ничего делать не хочешь, только б дома жить и им веселиться…»
Заканчивалось оно угрозой лишить сына наследства, если он не исправится. На другой день после этого у Петра родился сын, который тоже получил имя Петр.
Не отдай он старшему сыну письма до рождения младшего (умершего в четырехлетнем возрасте) - было бы неудобно и несвоевременно стращать его лишением престолонаследия.
Тогда царевич имел бы полное право упрекнуть Петра за желание отделаться от старшего сына в пользу младшего, родившегося от любимой им жены.

Письмо очень опечалило Алексея, и он обратился за советом к друзьям. Все они, опасаясь худшего, посоветовали ему отречься. Спустя три дня Алексей отослал царю ответ, в котором сам просил лишить его наследства.
Это был формальный отказ от короны в пользу только что родившегося брата Петра:
"Понеже вижу себя к сему делу неудобна и непотребна, также памяти весьма лишен (без чего ничего возможно делать) и всеми силами умными и телесными (от различных болезней) ослабел и непотребен стал к толикого народа правлению, где требует человека не такого гнилого, как я. Того ради наследия (дай Боже Вам многолетнее здравие!) Российского по вас (хотя бы и братца у меня не было, а ныне, слава Богу, брат у меня есть, которому дай Боже здоровья) не претендую и впредь претендовать не буду".

Петр остался недоволен тоном царевича, который ссылается на свою неспособность и ничего не говорит о неохоте что-либо делать, и не поверил его отказу от наследства.
В ответном письме император писал:
"Також, хотя б и истинно хотел хранить (т. е. клятву), то возмогут тебя склонить и принудить большие бороды, которые ради тунеядства своего ныне не в авантаже обретаются, к которым ты и ныне склонен зело и раньше. Того ради так остаться, как желаешь быть, ни рыбой, ни мясом не возможно, но или отмени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах: ибо без сего дух мой спокоен быть не может, а особливо, что ныне мало здоров стал. На что по получении сего дай немедленно ответ. А буде того не учинишь, то я с тобою, как с злодеем поступлю".
Петр собирался в это время (в январе 1716 года) за границу и дал сыну полгода для окончательного решения. В конце сентября Алексей получил письмо, в котором Петр требовал ответа, намерен ли он приняться за дело, или хочет поступить в монастырь.
В монастырь идти не хотелось. Неизменный советчик царевича Александр Кикин советовал соглашаться на постриг: «Ведь клобук не прибит к голове гвоздем, можно его и снять». В итоге в очередном письме к отцу Алексей заявил, что готов стать монахом.
Будущее рисовалось царевичу в мрачном свете. «Быть мне пострижену, и будет я волею не постригусь, то неволею постригут же, — делился он с близкими своими мыслями. — И не то, чтобы ныне от отца, и после его мне на себя того ж ждать… Мое житье худое!»



Неизвестный художник Алексей Петрович, царевич (гравюра)

Изначально не испытывая большого желания жить той жизнью, которой жил отец, царевич к этому времени был уже просто не в состоянии преодолеть пропасть, углублявшуюся между ними. Он тяготился сложившимся положением и, как любой не очень сильный характером человек, уносился мыслями в другую реальность, где Петра не существовало.

Ждать смерти отца, даже желать ее — страшный грех! Но когда глубоко верующий Алексей признался в нем на исповеди, он вдруг услышал от духовника Якова Игнатьева:
«Бог тебя простит, и мы все желаем ему смерти».

Ситуация явно зашла в тупик, поскольку и Петр не мог не понимать, что даже в монастыре сын представляет собой потенциальную угрозу. Уже из заграничного похода царь вновь пишет письмо, требуя немедленного решения: либо в монастырь, либо — в знак доброй воли измениться — приехать к нему в армию. Посланный Петром I из Копенгагена к царевичу, Сафонов нашел Алексея Петровича в его деревне Рядки, близ Ижоры: распутствующего в этом уединении со своими друзьями.

Бегство за границу, скитания по Европе

И вот тогда царевич приводит в исполнение свое давнишнее намерение – бежать за границу. Письмо царя давало удобный повод выехать в Европу.
Алексей приезжает в столицу и получает от князя Меншикова 1000 червонных и 2000 рублей от некоторых сенаторов: никто из них не подозревал истинных намерений царевича.
Объявив, что принял решение отправиться к отцу, царевич 26 сентября 1716 года покинул Петербург. В Риге таможенный инспектор Исаев выдал ему еще 5000 червонцев и 2000 рублей. В Либаве Алексей встретил Кикина, ездившего за границу для сопровождения на воды сестры царя, царевны Марьи Алексеевны.
Еще перед отъездом из России Кикин обещал царевичу отыскать для него местожительство и сообщил теперь, что тот может найти убежище в Вене, у сестры своей покойной жены. Из Либавы царевич отправил родителю письмо, написанное будто бы из Кенигсберга, и снова уверял его в своей покорности.

Поздно вечером 10 ноября он был уже в Вене, явился в дом австрийского вице-канцлера графа Шенборна и, бегая по комнате, озираясь и жестикулируя, заявил ошарашенному графу:
«Я прихожу сюда просить цесаря, моего свояка, о протекции, чтоб он спас мне жизнь: меня хотят погубить; хотят у меня и у моих бедных детей отнять корону… а я ни в чем не виноват, ни в чем не прогневил отца, не делал ему зла; если я слабый человек, то Меншиков меня так воспитал, пьянством расстроили мое здоровье; теперь отец говорит, что я не гожусь ни к войне, ни к управлению, но у меня довольно ума для управления…»

Император собрал совет, и было решено дать царевичу убежище. С 12 ноября до 7 декабря он пробыл в местечке Вейербург, а затем был переведен в тирольский замок Эренберг, где скрывался под видом государственного преступника.
Несколько недель спустя после бегства начались розыски царевича. Русский резидент в Вене Веселовский получил от Петра приказание принять меры к открытию местожительства царевича. Напав на его след, Веселовский отправил в Тироль присланного Петром гвардии капитана Румянцева , который и донес, что Алексей живет в замке Эренберг. Во время укрывательства сам царевич дважды получил известия из России, через графа Шенборна, уведомлявшего Алексея Петровича о том, что убежище его сделалось известным царю.
В начале апреля 1717 года Веселовский передал императору Карлу VI письмо Петра с просьбой, если Алексей Петрович находится в пределах империи, прислать его к нему "для отеческого исправления".
Император ответил, что ему ничего не известно, и обратился к английскому королю с запросом, не примет ли он участия в судьбе царевича, страдающего от "тиранства" отца.



Неизвестный художник Царевич Алексей Петрович (гравюра)

Австрийский секретарь Кейль, прибывший, по приказанию своего императора, в Эренберг, показал царевичу вышеупомянутые письма и советовал ему уехать в Неаполь, если он не хочет возвратиться к отцу.
Алексей был в отчаянии и умолял не выдавать его.
Его препроводили в Неаполь. Вице-король Неаполя предоставил Алексею Петровичу для жилья замок Сан Эльмо. Где он и проживал под чужим именем.
Румянцев открыл и это местопребывание царевича и, приехав в Вену вместе с многоопытным дипломатом Петром Андреевичем Толстым, потребовал от императора выдачи царевича, или, по крайней мере, свидания с ним.
В конце сентября Толстой с Румянцевым прибыли в Неаполь и долго никак не могли уговорить Алексея возвратиться в Россию. Видя, что все доводы безуспешны, Толстой подкупил секретаря неаполитанского вице-короля, и тот сказал царевичу, что император предпочтет выдать беглеца, чем защищать его силой оружия, что Ефросинью у него отнимут, и что сам Петр едет за ним в Италию.

«И так сие привело его в страх, что в том моменте мне сказал, еже всеконечно ехать к отцу отважится», — сообщал Толстой.
Мысль встретиться с отцом напугала царевича. Толстой обещал ему выхлопотать разрешение жениться на Ефросинье и жить в деревне. Это обещание ободрило царевича, а письмо Петра от 17 ноября, в котором он обещал простить его, совершенно успокоило и обнадежило Алексея в счастливом исходе дела.

Удача пришла к Толстому вовремя, поскольку в какой-то момент Алексей попытался вступить в контакт со шведами. Для главного врага Петра, короля Карла XII, это было настоящим подарком. Решено было обещать Алексею армию для вторжения в Россию, однако для начала переговоров шведам просто не хватило времени. Стоит, впрочем, заметить, что этот поступок царевича, действительно содержавший все признаки государственной измены, не всплыл на последующем следствии и остался неизвестен Петру. Иначе слова «Я тебя породил, я тебя и убью!» прозвучали бы раньше, чем их написал Гоголь.

Царевич и Ефросинья поехали в Россию разными путями. Вследствие нездоровья (есть версия, что Ефросинья была беременна!), Ефросинья ехала медленно, и царевич писал ей с дороги ласковые письма, полные заботливости и предвкушения тихой совместной жизни в деревне, вдали от государственных треволнений.

ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ...