Еще неделю назад мы вместе с ним сидели в ресторане на набережной и под тихий плеск воды он, с забавным англо-кавказским акцентом, пытался убедить меня, хрипло подражая армстронгу, что мир все еще вандефул. А сегодня на нем лица нет, и я не нахожу слов ибо как успокоить взрослого человека с глазами ребенка, если там сестра?
Когда-то давно, по другому, впрочем, поводу, задавал себе вопрос: каким нужно быть, чтобы послать человека на смерть? вот этих молодых, полных сил ребят, затянутых в камуфляж, превратить в ничто.
Я перечитывал мемуары маршалов и президентов, пытаясь отыскать строки-слова-буквы сомнений – стОит ли жизнь солдата той цели, которую они, стратеги, перед собой рисуют синими стрелками на карте. Не добровольца, не рейнджера, нет – молодого пацана, которого вынули утром из семьи и поставили служить за царя и отечество. Нигде ни строчки, только один, кажется Малиновский, как-то обронил что-то невнятное.
И еще, хочу спросить: как это – жить в стране, охваченной войной, пусть и не всеобщей, пусть где-то там, далеко. Но она все равно рядом. Как это – приходить домой с фронта, ставить автомат в углу, смывать пороховую гарь и рассказывать родным за ужином о том, как ловить маленькую фигурку в перекрестие прицела и медленно, совсем медленно, нажимать на гашетку. И целовать после этого ребенка в лоб перед сном. И что-то нежное шептать на ушко любимой женщине. А утром, на рассвете встать – и снова на работу. Как это? Скажите мне.
Война далеко, на другом конце земли, но она совсем рядом. И те,что попали в перекрестие прицела – до них можно было дотронуться рукой.
Еще вчера.
Но не сегодня.
Десятки и сотни не вернувшихся, они потом будут приходить под утро в неспокойные сны патриархов на верандах их государственных дач. и нынешние стратеги-вершители судеб будут взывать о прощении.
Прости их господи, ибо они не ведают…
