В Москве вот-вот должен был выпасть снег. Парк на Миусах уже покрылся ледяной корочкой, хрустящей под ногами, а бабушка достала из шкафа шубу.
Я полезла в свой шкаф за игрушками. Игруше не было. Тогда я полезла за пианино, потому что там я как-то обнаружила перед Новым Годом куклы Катю и с тех пор с ней не расставалось. Кати не было. В доме вообще не было ни одной игрушки, даже пластмассовых утят.
У меня началась паника. Я носилась по дому и орала первую букву русского алфавита.
Бабушка отловила меня около двери,в которую я грозила врезаться, потому что бежала с зажмуренными глазами.
- Стой, - сказала бабушка, и я остановилась, как вкопанная.
- Что случилось? - спросила она.
- У меня игрушки пропали. Все. - угрюмо констатировала я и уже набрала полные легкие воздуха,чтобы заорать вновь.
- Так они, наверное, ушли от тебя, - быстро, но с расстановкой сказала бабушка. Она умела так говорить - вроде бы и скороговоркой, вроде бы и негромко, но разгоборчиво и слышно. Недаром актриса.
- Ну куда они могли уйти, ба? Они же не-жи-вые! - с умным видом изрекла я, не веря тогда еще в дуушу каждого живого и неживого существа, как я верила в десять лет. В три года я была законченной реалисткой.
- Ну давай проверим, - сказала бабушка. - Ты вчера с утятами играла в песочнице. Песком их засыпала,а сама пошла на другой конец парка. Вот они и обиделись.
Я задумалась. Было дело,в мои привычки входило оставлять что-то валяться, бросать начатое и вообще очень небережно относится к вещам.
- А кукла Катя? - осторожно спросила я.
- А кукле Кате ты волосы обрезала, губы накрасила, а глаза чуть не повыкалывала. Думаешь, куклы от такого в восторге?
- Ба, ну она же у меня в парикмахерской была! Итак бесплатно стриглась,а еще претензии предъявляет!
- Ну ты же понимаешь, что игрушкам не нравятся, когда с ними так обращаются? Давай лучше в милицию позвоним, - предложили бабушка.
Я с готовностью понесласьв другую комнату, резво взобралась на стул и стянула с холодильника телефонную трубку, почти наощупь набрав 02.
- Алло, милиция?! Игрушки пропали!
Дежурная на другом конце провода сначала немного помолчала, а потом попросила уточнить, что случилось. Я расплакалась.
-Игрушки... ушли...! От...меня!! Все...ушли...!
- Какое горе, - искренне посочувствовала женщина. - Позови старших к телефону,я все уточню.
Бабушка отобрала у меня трубку, пару минут поговорила, а потом подозвала меня.
- Сейчас они найдут твои игрушки, подожди немного.
Я ждала. Я честно прождала час,а через час раздался звонок в дверь. Я понеслась со всех ног, но бабушка меня опередила. За дверью стоял красивые дядя-милиционер в форме, фуражке... и с пакетом моих игрушек.
Я оробела. Ну как у такого дяди отнимешь свои игрушки? Но милиционер шагнул вперед, протянул мне пакет и сказал:
- Обещай, что будешь с ними хорошо обращаться?
- Обещаю, - пискнула я.
- А то мы план-перехват по всему городу объявили, - продолжил милиционер. - Утят с мамой уткой нашли через три улицы, они на речку шли, Катя по магазинам бродила. Ну что же ты, плохая хозяйка!
- Хорошая..., - снова пискнула я. Милиционер поднялся с корточек, потрепал меня по голове, отдал честь и вышел.
Я была счастлива.
С того момента к игрушкам своим я относилась бережнее всего, причесывала, спать укладывала и верила, что после того, как я засну, они обязательно открывают глаза и идут по магазинам и купаться на пруд.


Это был 1990 год.
Милиционеры из нашего районного отдела милиции вовремя соориентировались во время звонка и приняли ту игру, которую организовала бабушка, чтобы я перестала на щеках кукол вырезать слезы. Мешок с игрушками появился у милицонера в тот момент, когда я бежала к двери, а отдала его ему бабушка.

Я не знаю, как долго это фраза, эти слова будут связывать нас тонкой ниточкой, тянуться от одного к другому. Не знаю, сколько времени воздушные замки простоят в моей голове незыблемо, сколько времени уйдет на возведение новых. Я знаю только то, что сейчас дороже тебя нет никого. И страшнее этой любви нет ничего.
Ты беспечен. Мне так кажется. Я как будто люблю тебя больше, доказываю больше,а ты беспечен и в своей беспечности не замечаешь моих "но". У нас все как в последний раз. Я знаю, такое бывает, сейчас счастливы - завтра в печали, и я боюсь этого, боюсь, что наши воздушные замки так скоро разрушатся,ведь все воздушное, увы, непрочно.
Если даже наш замок и простоит рекордное время, то  все равно его кирпичная кладка покроется трещинками, на башнях с северной стороны вырастет мох,а в углах скопятся клоки пыли. Впрочем, это все ничего, главное, чтобы ты был рядом. Главное, чтобы держал за руку, главное, чтобы замок стоял на прочном фундаменте... А башенки - дело наживное.
Большие глаза у страха. Так говорят.Я тоже накручиваю-накручиваю-накручиваю, хотя мы просто сейчас влюблены, просто дарим нежность - кто как может, ничего сложного. Но я в своих накручиваниях подсознательно жду чего-то трагического. У моей любви заячьи уши и волчий оскал.
Я могу сказать тебе тысячу слов о любви,нежности, о тебе и обо мне. Но сказав их,я жду ответа, отдачи. Я жду, когда ты улыбнешься и скажешь всего пару, но таких теплых, что мир снова превратится в бесконечное лето.
Любое из этих слов, из твоих движений, вздохов, взмахов ресницами я запомню раз и навсегда. И в дождливые осенние дни буду вспоминать их, согреваясь этим летним, почти забытым теплом. Ты, наверное, сам не знаешь, что для меня значат твои слова.
Южный ветер не теплее их, не мягче их. Только не становись северным,я тебя прошу, не становись западным, восточным. Будь для меня всегда южным. Всегда теплым. Ну а если вдруг заштормит, то я попытаюсь справиться.
Без тебя я смогу дышать, жить, творить, идти дальше. Может быть, снова полюблю, сильнее или слабее,чем тебя. Но сейчас мой мир ограничивается обхватом твоих рук, сейчас важнее нет ничего и никого. И если уйдешь, ты должен знать, что счастливее, чем с тобой, я не стану никогда.
Люби меня. Люби меня каждую секунду-минуту-час. Люби меня больше,чем я, люби меня так же, как я. Люби меня. Единственная просьба. Обижай, делай больно, но продолжай любить. Пока в твоем сердце что-то горит - я прощу все.
Ю - это просто последняя буква. В этой длинной-предлинной фразе, в каждый абзац которой я вкладываю смысл. Ты знай, что эти три слова,эти десять букв, они для тебя и для меня. Они канаты через тысячи километров. И без Ю - нет никакого смысла.

Ты говоришь мне: "Нас ждет тяжелый разговор". Мне уже страшно от этих слов, неспокойной, неуютно. Как же так: между нами нет ничего тяжелого, между нами небо, земля, облака, луна, между намисизый дым от сигарет, между нами плед на диване и Симпсоны на 2х2, между нами твои футболки, мои джинсы, между нами воздух,огонь,вода, все это, но только не тяжесть.Я кутаюсь в плед на пресловутом диване, щелкаю пультом, цокаю языком, опрокидываю на себя горячий чай и все больше ужасаюсь. Я думаю-думаю-думаю, начинаю тревожиться параноей, сжирать саму себя в страшных мыслях, я даже не представляю, как этот тяжелый разговор пробрался между мной и тобой. Что я упустила, в какую минуту со сквозняком влетели эти жуткие буквы и невыносимые слова, сколько поворот ключа в моей входной двери, какой из них - первый,второй или третий, - вдруг сдал оборону, и тяжелый разговор воровато проскользнул в квартиру.
Потом я собираюсь. Одеваю каблуки, чтобы уйти уверенно и красиво, вытягиваю волосы, чтобы они развевались на пост-романтичном ветру, крашу первый раз губы, чтобы не целовать тебя на прощание,а если и поцелоать - то оставить красную метку на твоем лице, чтобы хоть на пару часов к тебе никто не приближался.
Я выхожу из дома. На каблуках неудобно,волосы липнут к накрашенным губам, ветер совсем не романтичен, а по зимнему холоден. Вот они, тяжелые разговоры, так и мчатся в каждой частичке кислорода, от одного человека к другому, как проклятье застывают в легких, чтобы потом вырваться наружу этими телефонными радиобуквами. Не буду дышать, решаю я. Пока не дойду до кофейни, не буду дышать, чтобы самой не стать одним большим тяжелым разговором, чтобы не впускать в себя ужасные интонации, циничные слова и ироничные замечания.
В витрине кафе я вижу тебя, такого теплого, немного нахмуренного и такого бесконечно родного. От моих ног до самых губ пробегает ток нервной дрожи, я встряхиваюсь,пытаясь сбросить с себя эти ужасные клацканья мышц, потом стою у входной двери и чувствую, как холод начинает кусать мне щеки. Я стою целую вечность в надежде, что сейчас проснусь и начну день заново, не возьму трубку на твой звонок, а когда перезвоню - буду щебетать,щебетать и щебетать. Я не сяду на диван, не налью чай,я пропущу Симпсонов, позвоню всем-всем подругам, соберусь в клуб, что угодно, лишь бы проснуться и снова задышать нежностью.
Наконец я вхожу,и меня обдает теплым кофейным воздухом. Ты поднимаешь глаза, улыбаешься и перестаешь мешать ложкой уже остывший американо. Я сажусь и пытаюсь углядеть в твоих бровях, губах, глазах что-то чужое, какие-то слова, ноты, чтобы предугадать, что ты скажешь. А ты говоришь: "Привет".
Я ломаю сигарету.
Ты спрашиваешь: "Как дела?"
Я ломаю вторую.
Ты продолжаешь: "Нам надо поговорить".
Я ломаю еще одну.
Ты растягиваешь слова: "Давай вместе жить".
Я доламываю четвертую и ничего не слышу. Как в замедленном ролике до меня доносятся какие-то слога, буквы, растянутые как мармеладовые черепашки.

Эта палатка была еще тогда, когда жива была бабушка. Мы проходили мимо нее почти каждый вечер, мне было 4 года, а бабушке 77. Она брала меня за руку, вела по тихой улице в самом центре и показывала на курящих ребят, примостившихся на лавочках.
-Охламоны, - говорила мне она. - Хулиганы. А ты умная девочка, не будешь такой как они.
А потом бабушка как-то тихо умерла. Мама сказала, что ее положили в больницу и исправно каждый день приносила мне "из больницы от бабушки" подарки. Я все думала, что она в больнице, пока мне не исполнилось 9 лет.
Палатка с мороженым была темно-голубого цвета, с большими створками, прямоугольным козырьком и белыми буквами по нему - "МОРОЖЕНОЕ".
Весной, летом и ранней осенью я каждый день проходила мимо нее, то с мамой, то с подругами. Я заглядывала сквозь стекло во внутрь, где царила вечная прохлада и полумрак, видела небольшие холодильнички, где было спрятано сокровище из сокровищ - мороженое, и мечтала, что когда-нибудь вырасту и куплю себе много-много мороженого, так много, что буду есть неделю, а когда съем - снова пойду и куплю себе столько же.
Мороженое было всегда одинаковым - эскимо на палочке, сливочный рожок и брикет. Упаковка каждого была мастерски прикреплена к стелу и везде, на картонных квадратиках от руки была написана цена. Тогда она казалась мне заоблачной - в детстве ни о каких деньгах не шла речь,а мама слишком заботилась о моем горле, которое почти все казалось ей красноватым. Хотя горло и должно быть такое - красноватое. Настоящее здоровое горло маленького ребенка.
Зимой не было большей радости, чем пройти мимо палатки, выклянчить у мамы деньги и купить себе невероятное эскимо с никогда не меняющимся вкусом, зато настоящее, цельное, не оставляющее после таяния отдельно воду и отдельно какую то сладковатую белую пену. Мы приходили домой, в руке-мороженое,и тут же шли разогревать его на плите.
Сначала ставили кастрюльку с водой, зажигали конфорку тоненькими спичками, потом ждали, когда вода закипит и ставили наверх кастрюльку блюдечко с мороженым. Постепенно из восхитительно морозного оно становилось теплым, потом медленно растекалось по блюдечку, перемешивая густую белую массы и глазурь. Я залезала на табуретку, брала самую маленькую ложку в доме - чтобы растянуть удовольствие, и начинала медленно есть мороженое, которое вдруг стало тепложеным.
Годы шли, страна менялась, вырастали ларьки с пивом и сигаретами, а палатка с мороженым всегда была на месте. На месте была и бабулька, небольшая седая женщина с неизменной приветливой улыбкой, которая сидела внутри, в самом полумраке и близоруко отсчитывала монетки для сдачи. Я сдачу не забирала никогда, мне хотелось, чтобы эта бабулька взяла и купила на мою сдачу себе мороженого, лизнула бы сливочное торжество в стаканчике и зажмурила глаза, окунаясь в детство. Бабулька иногда давала мне мороженое просто так. У нее было хорошее настроение, и она дарила его покупателям - всегда за просто так.
Менялся ассортимент, на правой створке палатки уже красовался плакат с предоставленными сортами мороженого от какой-то известной фирмы, среди Лакомок и Крем-брюле появились новомодные ЛяФам, МаксиБон и прочие изыски, которые на вкус напоминали засахаренное сухое молоко. Но среди них всегда стояли брикет, эскимо на палочке и сливочное в стаканчике. Как дань детству, как вечное не меняющееся настроение.
Я выросла, получила первую зарплату и купила себе много-много мороженого. Столько, что не умещалось в морозилку. И ела я его ровно неделю.
Потом на месте любимой всеми булочной на углу появился универсам, в котором мороженое сваливалось кучей- бери-не хочу - и про палатку я как то резко забыла. Я торопилась с работы, торопилась на работу, торопилась в кино, торопилась из друзей,торопилась на свидание, торопилась с псом, и всегда забегала в универсам - так быстрее. Забегала, вспоминала старую булочную с огромными стеллажами только что испеченного хлеба за прилавком, с мягкими булками, посыпанными сахаром, с продавщицами, которые бережно несли хлеб покупателю, лишь бы не помять мягкий жаркий батон, вспоминала палатку с мороженым, такую одинокую и родную, брала корзинку и мчалась по универсаму, сметая нужные продукты.
Но каждый день я проходила мимо палатки, сворачивала прямо перед ней во двор, заглядывала в окна, видела на стекле все те же выцветшие упаковки от сливочного в стаканчике, брикета и эскимо на палочке и радовалась - вот оно детство, рядом, никуда не ушло. Теперь другие малыши просят мам здесь купить мороженое, другие мамы озабоченно всматриваются в покрасневшие горла мам, другие глаза ищут старую добрую бабушку в темноте палатки, другие руки тянутся к волшебным сладостям на витрине.
А позавчера палатки с мороженым не стало. На ее месте - темный квадрат асфальта. И может, в этом виновата и я тоже, которая всегда торопилась в универсам и больше не отдавала сдачу бабушке-продавщице.

У ее соседки в автобусе банановая джусифрут. У парня рядом с дверьми - орбит зимняя свежесть. А у нее лав изнт. Безвкусная, иногда с небольшой горчинкой жвачка никогда не превращалась в арбузную или, как теперь модно, в подушечку с жидким наполнителем из концентрата, больше напоминающим по вкусу прокисший ягодный сок. И добавляй - не добавляй к ней орбит, дирол, экслипс, она всегда оставалась безвкусной дурацкой лав изнт.
Так было всегда,с тех пор, как она впервые влюбилась. До этого во рту всегда играли вкусами ноты дыни, крыжовника, лесных ягод, а тут - влюбилась, и все вдруг стало опостылевшим, ненастоящим.
Он был высоким, статным, с курчавыми светло-русыми волосами и голубыми близко посаженными глазами. Он держал ее за руку, когда провожал до дома вечером, делился попкорном в кинотеатре, писал смешные смс и влюблялся в других. А она - в него. Она читала книги о великих романах, сочиняла свои короткие рассказики, слушала подруг, переживающих новый виток в отношениях, она видела чужие счастливые глаза, сцепленные руки, сложенные бантиком для поцелуя губы и не верила в магическую силу любви. Она не порхала, не ждала его взглядов, не садилась на диеты, она все так же ходила по фаст фудам, погрязала по самые колени в топи серых будней и медленно пережевывала свою лав изнт.
А потом, также внезапно, как влюбилась, она его разлюбила. Но жвачка осталась. На смену этой любви пришла другая, затем третья, четвертая, и так до сегодняшнего момента, до скорого двадцатипятилетия, до новой ступени в карьерной лестнице, до вечеров у телевизора со стаканом безалкогольной пина колады.
Влюбляться не так и не в тех - это про нее. Мучаться от собственной ненужности и плакаться подушке - это про нее. Быть одинокой в толпе - это про нее.
Ее пассии никогда не были уголовниками, женатиками, бабниками, они все были "чрезвычайно приятными молодыми людьми", как выразилась бы ее бабушка.Воспитанными, хорошо одетыми, моногамными, учеными, с одним только но - они в нее никогда не были влюблены. А другие - были. Но другие то ковырялись в носу, то одевались как пятнадцатилетние школьники, то работали без амбиций, то жили без цели. Она быстро влюбляла их в себя, потом долго и муторно встречалась, отвечала на "я тебя люблю", поддакивала их дальнейшим планам на совместное будущее, устраивала перманентные скандалы на почве выдуманной ревности, задержек на работе, растрате почтисемейного бюджета, но внутреннее она ненавидела их и их встречи, ненавидела брать трубку на их номер, ненавидела их однообразные смс. Ей хотелось найти своего Жульена Жанвье из Влюбись в меня, если осмелишься, стать для него Софи Ковальски и вместе утонуть в бетоне их новой любви со вкусом земляники. Именно такой вкус у любви,казалось ей. Но все попадалась какая-то дурацкая, липнущая к пальцам, лав изнт в бесцветной упаковке.
В детстве она собирала вкладыши лав из. Она выучила наизусть, что любовь это - яркое солнце в дождливый день, первым пробовать приготовленные ею блюда, когда замечаешь, что он смотрит на твое новое бикини, чувствовать биение сердец друг друга, вернуть его машину с полным баков бензина, играть в игру, когда заранее знаешь счет,каждый день благодарить судьбу за то, что вы познакомились, язык, на котором говорят все сердца. Она всегда думала, что надписи с этих вкладышей навеки войдут в ее жизнь, сначала просто словами,а потом уже действиями. Но никакого потом не происходило, да и вряд ли произойдет, уж слишком она разочаровалась.
Потом был лишь еще один, невысокий, не статный, харизматичный и вроде отвечающий взаимностью. А когда она поняла, что скоро взлетит, как в этих сказка про любовь, то он пропал, просто вычеркнул ее из жизни раз и навсегда. И привкус яблока и лимона вновь исчез, оставив только горьковатую лимонную корку во рту и вернув на место осточертевшую лав изнт.
И вроде двадцать пять, и вроде жизнь не кончена, но как то не хотелось ей ехать в этом автобусе с банановой жвачкой с одной стороны и мятной - с другой.Хотелось, как Наташа Ростова в романе Война и мир встать на корточки, обхватить руками колени. зажмуриться и полететь - прямо на сырную луну, на сочные поля, нырять в загустевшем ночном воздухе и вдыхать земляничный запах жвачки, бьющий прямо в ноздри.
Все будет, подумалось ей. Она услышала механический голос из динамиков про остановку Улица Вешних Вод, вздохнула и пошла к выходу, бедром оттолкнув жующего парня с мятным запахом и оставив за собой шлейф духов амор-амор, хоть какой то надежды на скорую лав из.

Москва - город одиночек, но не одиноких. Город слез, вопросов, ответов, город чужих снов и грязных машин, город, в котором невозможно быть несчастным и невозможно быть счастливым. Каждый день мы идем по ее серым тротуарам, глазеем на яркие биллборды и сверяем свои часы с цифровыми в метро,у остановки первого вагона. Мы одеваем наушники, чтобы их шумом заглушить звуки улицы, мы не оглядываемся, если кто-то в толпе кричит наше имя и равнодушно проходим мимо попрошаек в переходах. Вроде бы в нас нету ни капельки жалости, сострадания, мы сливаемся с городом, который поглощает мечты и выдает их моификацию в виде новых ценностей, но все равно мы ранимые до боли, мы готовы плакать над собакой, которая одиноко сидит перед закрытой дверью подъезда, готовы перевести бабушку через дорогу и найти в ГУМе нерадивую мамашу, бросившую ребенка около фонтана. Мы были бы готовы на все, если бы не знали, что практически каждый нищий - подставной, что бабушка, которой предложили помощь, может заподозрить в нас вора и начать охаживать клюшкой, что собака вполне может быть блохастая и с лишаем, да еще и бешенная, что мамаша заявит в милицию, если мы хоть на метр подойдем к ее заплаканному дитя. Мы бодро шагаем по улицам, уткнувшись носом в свои сапоги, не замечая сотен людей, что проходят рядом, не видя сотен невероятных историй и судеб, что разворачиваются прямо перед нашими глазами, защищенными темными очками даже в самую пасмурную погоду. Вот неторопливо идет студент, немного сгорбившись, в руке портфель, на носу очки. Глаза у него огромные, серо-голубые, увеличенные линзами очков, шаг немного сбивчивый. Время четыре часа дня, все спешат из университетов по своим делам, свиданиям, кто в кафе, кто домой, а он вроде и не спешит никуда, может, его и никто не ждет такого, в огромных черепашьих очках.Он хочет быть настоящим мужчиной, рыцарем, это видно в его шаге, в одежде, пусть неброской и не дорогой, зато без глупых розовых полосок на рубашке, но глаза выдают ребенка, ранимого, закомплексованного, мечтающего, с настоящими целями, но с ярко раскрашенными мечтами. А вот, вслед за ним, спешит девушка, обычный городской манекен, с Ричмонд на джинсах и Кавалли на нагрудном кармане куртки. У нее блинные блестящие волосы, без единого локона, прямые, будто бы при ходьбе даже не шевеляться. На сгибе локтя висит симпотичная сумочка, а ноги обуты в сапоги, высокие, черные, лакированные - все по законам моды и ни капельки меньше. Ее телефон стоит больше, чем весь очкарик-студент вместе взятый, а нарошенные ногти с аквариумом того и гляди улетят, будто бы самые красивые в мире бабочки, нечаянно усевшиеся ей на пальцы. А ночью эта девочка наверняка плачет, точнее, когда у нее выдается свободная от тусовок ночь. Потому что ей кажется, что она такая индивидуальная. неотразимая, невероятная, а на самом деле все подруги ей и не подруги, готовы убежать, как только у нее кончатся деньги на посиделки в арт кафе Галерея, бывший мальчик встречается с ее прототипом, хотя для нее это и не удивительно совсем, каждая вторая в этом городе ее прототип. Или она - их прототип. Через пару метров глаза утыкаются в мужчину, такого серьезного, быстрого, смотрящего в тротуар, будто бы ищущего там клад,в сером пальто, кепке Лужкого на голове, с проседью на висках и наверняка плешивой голове, которую и скрывает кепка. Его хочется обогнуть и пойти дальше - такой он серьезный, с морщинкой на переносице. У него наверняка есть дети, может, дочь, такая же как и девушка-манекен, жена, которая работает главным бухгалтером в госучреждении, любовница-лаборантка на кафедре, которая ждет дорогих подарков и блатных зачетов по экономике. Или вон, тоже девчонка, в огромных наушниках, с расстрепанными волосами и едва накрашенными глазами. Руки в карманах куртки, в одной наверняка сжат плеер, а в другой телефон, на ногах кроссовки, чтобы было удобнее бегать по эскалатору метро, в голове черти что, мальчики, учеба, работа, семья, магазины, кино - вроде бы и мусорка одна, зато она счастливее всех этих манекенов, замученных студентов, старых изменщиков. Она просто умеет дышать Москвой, вбирать в себя ее ритм и жить по своим правилам, конечно же, таким же как и у тысяч других, зато более счастливо, ведь жизнь - не время для депрессий.

Мы живем в пыльном и жарком Белграде, где ничего не растет, кроме винограда. У нас в саду тоже есть виноград, не дикий, а настоящий, сочными, белыми кистями спускающийся с самого неба.
Мы живем на втором этаже,а на первом - злобный сосед, который имеет право на пол нашего сада.
С самого утра я убегаю к винограду, дотягиваюсь до его ягод, срываю кисти и засовываю их в свои безразмерные карманы в штанах,а сосед зорко следит за мной из окна и грозит пальцем, как только я начинаю оглядываться в поисках кисти побольше и посочнее. Я совсем не боюсь соседа, он мне ничего не сделает, но вот нажаловаться сможет. Тогда мне не дадут пару гривен на новый календарик с фильмом Титаник на обложке и не отпустят на карьер вместе с другими ребятами.
Я младше всех в их компании, мне десять,а им двенадцать и четырнадцать, но я все равно хожу с ними, больше то не с кем. Я почти всегда обыгрываю их в карты и лучше сшибаю каштаны с огромного дерева в центре сада. Под деревом стоит небольшой стол, выпиленный кем-то из родителей ребят для игр в домино. Но стол стоит,а в домино на нем не играют - слишком жарко. Поэтому под столом живет большая черепаха без имени. Мы сначала звали ее Тортилла, но потом вспомнили, что настоящая Тортилла жила в воде,а эта только ползает от одной ножки стола к другой и скрывается в тени у корней дерева в полдень.
Я точно знаю, что один мальчик, Герка, из нашей компании,в меня влюблен. Но он хулиган, а я нет, поэтому я чисто принципиально с ним не вожусь, хотя он милый и красивый и даже подарил мне котенка. Правда, котенок дворовый, потрепанный собаками и не приученный к дому.
Мы сидим после обеда в саду с виноградом - я и котенок. Котенок просто греется,а я выжидаю момент, когда сосед отойдет от окна, чтобы сорвать очередную кисть винограда. Когда у соседа звонит телефон, я это прекрасно слышу, он отрывается от созерцания меня и сада, а я встаю на шаткую табуретку, чтобы привести свой план в жизнь. Но табуретка слишком старая и уже не выдерживает ничего, кроме тазика с водой, поэтому она крякает, когда я на нее встаю, и через секунду подгибает свои ножки. А я лечу вниз, не успев зацепиться даже за самую маленькую веточку винограда.
Я падаю на колени и чувствую, как что-то шкрябает их, раздирает верхний слой кожи. Я подставляю руку под поврежденную коленку и смотрю, как небольшая капля крови набирается, нависает над рукой, чтобы через пару секунд упасть. Когда кровь падает на ладонь,я говорю "кап", а кровь говорит "блямс". Такая жуткая неблагодарность, думаю я, ведь я ее холила, лелеяла, берегла в себе, а она даже не попрощалась, а только сказала "Блямс" и оставила на ладони красные брызги.
Котенок лениво потягивается, медленно подходит ко мне и обнюхивает запачканную красным ладонь. Потом удивленно поднимает на меня свои огромные пуговки-глаза и говорит:
-И вот этим ты пожертвовала ради ветки винограда?
Я вздыхаю, зажимаю коленку все той же испачканной ладонью и предлагаю котенку:
-Пошли домой?
-Нет, - отвечает котенок, - я дворовый,я к домам не приучен, написаю тебе на коврике,а ты разозлишься и выкинешь меня.
-Не выкину, - обещаю я. - Пошли домой?
Котенок долго сидит в раздумьях, чешет ухо и говорит:
-Ну пошли. Я хотя бы проконтролирую, чтобы ты к своему Герке с незалеченной коленкой не побежала.
Мы встаем и направляемся к подъезду. Я иду впереди, немного прихрамывая, потому что никто не видит моей трагедии, и хромать я буду сильно уже с перевязанной коленкой при ребятах, а котенок чуть сзади, потому что он любит свободу и никак не хочет ни к кому привязыватся.
У дверей квартиры я пропускаю котенка вперед, чтобы он обнюхал все углы в поисках мышей или съестного, а сама направляюсь в ванную, чтобы промыть коленку от грязи. Я уже включаю воду, когда котенок заходит ко мне и говорит:
-А у тебя на столе стоит виноград. И на подоконнике виноград. Даже на кухне виноград. Колбасы не найдется?
Я грожу котенку пальцем, чтобы он не мешал мне промывать коленку, а потом горестно вздыхаю и иду на кухню, оставляя мокрые отпечатки ступни на паркете.
В холодильнике у нас есть колбаса, но она не такая, как в Москве, не Докторская и даже не Любительская, она "настоящая", как говорит моя мама, завернутая в настоящую кишку и без вредного крахмала. Я отрезаю кусок и кладу котенку прямо перед носом.
-Ешь, - говорю я и ухожу обратно в ванную.
Когда я возвращаюсь, котенок сидит на столе и деловито доедает оставленный мной батон колбасы. Я не сгоняю его, а стою и наблюдаю, как его живот все увеличивается и увеличивается с каждым укусом.
-Зачем ты столько ешь?, - спрашиваю я.
-Впрок, - отвечает сквозь чавканье котенок. - Я же не знаю, кто и когда меня отсюда выгонит, да и вдруг вы питаетесь одним виноградом, а колбаса у вас чисто случайно появилась?
-Не случайно, - зеваю я. Меня совершенно разморило от этой жары, и винограда уже не хочется, хочется лечь и лежать, смотреть в потолок и представлять себе свой героический выход с перевязанной коленкой в люди.
-Пошли спать? - предлагаю я.
-То домой, то спать, то есть, - ворчит котенок, хотя я вижу, что он тоже хочет спать. Я забираю у него недоеденный огрызок и кладу в холодильник, а котенка сажаю на плечо и прижимаюсь ухом к его боку.
-Спать, - повторяю я. Мы добираемся до кровати, залезаем под тоненькую простыню и смотрим в потолок. Глаза у меня начинают смыкаться и, засыпая, слышу довольное мурчание котенка, который потихоньку привыкает к дому и к винограду на столе.

Я стою у автобусной остановки, ставшей уже родной за последние 10 лет, и смотрю на людей, спешаших к ней. Они бегут к уходящему автобусу. стараясь урвать несколько минут до прихода следующегo, спотыкаются, наступают в лужи и нелепо размахивают руками при беге. Такова человеческая натура - спешить, не важно к чему, не важно зачем, но спешить, бежать к тому, что уже никогда не будет всецело их.
Сегодня я не спешу, я не стучусь в уже закрышуюся переднюю дверь автобуса и знаками не умоляю водителя открыть ее. Сегодня я - безмолвный наблюдатель, курящий одну за другой тяжелые сигареты. Тяжелые, чтобы ощутить в горле горький привкус никотина, чтобы почувствовать легкое головокружение после пятой затяжки, чтобы сказаться на секунду больным,а потом сделать глоток воздуха и выздороветь до очередной сигареты. Сегодня я остановил свою жизнь, свой вечный бег по спирали на несколько часов, чтобы просто постоять и посмотреть на остальных, которых обычно никто не замечает, даже натолкнувшись на улице. Это тоже одна из характерных черт человека - не замечать окружающих себя, лавировать между людьми в тесном потоке улицы, не обращая внимания ни на кого. Каждый считает себя вершиной эволюции, последним звеном, самым сильным из всей расы,а на деле мы все одинаковы, каждый из нас - повторение другого "каждого", дополненный своими минусами, своими плюсами, которые, по сути дела, тоже не индивидуальны.
Я стою на углу улицы, прислонившись плечом к обшарпанному дому, так и не реконструированному, с табличкой памятника культуры, и чувствую, как бычок начинает жечь пальцы. Я выбрасываю ненужный уже обломок былой роскоши за 50 рублей пачка и грею руки в карманах. Я безразличен ко всему, что сейчас происходит со мной, это день моих каникул от самого себя, день, когда я перестал быть эгоистом и перестал мучать себя за свои же ошибки. Хотя я никогда и не мучал, всегда сваливал вину на кого-то другого, всегда жалел самого себя и обращал взоры к небу с немым вопросом "За что мне это?" или "Что я сделал тебе, Боже?". А вопросы должны были быть другие, вроде "Почему я не смог противостоять?" или "Что нужно сделать, чтобы изменится?". А я жалел себя, плакал в сжатые кулаки по себе и обижался на других, думая, что именно они виноваты во всех моих бедах. Так и толпа, так и каждый из этой серой массы, что течет сейчас по проспектам, бульварам, площадям, улицам, что забивает пероны в метро и стоит как роботы на эскалаторах, так и они жалеют себя,а не других,не видя собственных недостатков и слабостей.
У меня была дочь. Даже не знаю, почему я говорю "была", ведь она и сейчас есть, живет с мужем в центре и приезжает раз в два месяца ко мне, садится за стол и рассказывает о своем нехитром быте. Когда она была помладше, за ней ухаживали два молодых человека, один - безумно влюбленный студент, без копейки за душой, зато с мечтами и воздушными замками,а второй - молодой бизнесмен, бросивший ВУЗ, материалист до мозга костей. Они оба сделали ей предложение, студент - дешевым колечком из ломбарда и пылкой речью в планетарии, под звездным небом, а бизнесмен - кольцом с брильянтом в 5 каратов, сухо, быстро, на ужине в новиковском ресторане. Моя дочь согласилась на предложение бизнесмена, позарившись на его состояние и позицию в обществе, а студента обрекла на годичную депрессию и эмиграцию в Америку.
Теперь каждый раз, когда она приезжает ко мне, пьет плохо заваренный чай из огромной кружки с надписью Босс - ее подарка в школьном возрасте, она рассказывает мне о своей нелегкой жизни бок о бок с бизнесменом, который давно уже не бизнесмен и метит в олигархи. Она ревнует его до боли в висках, проверяет его номера и смски в телефоне, ищет в карманах забытые чеки,а на пиджаке - чужие волосы. Она уже совсем сошла с ума от ревности, перессорилась со всеми своими подругами, потому как, по ее мнению, они все стремятся отбить ее драгоценного муженька, она даже не любит его, просто боится, что в какой то момент он уйдет, бросит ее одну, без денег, без крыши над головой и без дорогой машины около подъезда. И меня всегда так и подмывает спросить, что было бы, если бы она жила со студентом, который носил бы ее на руках и никогда не давал повода для ревности? Но я всегда знаю ответ, она закатит глаза, поломает тонкие пальцы и скажет, что жила бы она тогда в квартирке в Чертаново с газовой плитой и без горячей воды летом, а ведь любовью не прокормишься и не согреешься. Говоря это, она всегда забывает, что в Америке бедный студент перестал быть таковым, он возмужал, окрепчал и стал во главе большой корпорации по производству не то микроволновых печей, не то тостеров. И жила бы она, как у Христа за пазухой, любимая им и своими детьми, которых она так хотела, но ее муж запретил.
Я рассказываю о взрослой дочери и начинаю чувствовать себя старым, хотя не имею на это никакого права. В нашем мире старик - это тот, кто уже сдался, кто ждет почтальона с пенсией, кто жалуется на дороговизну лекарств. А я не имею права быть старым,я должен быть шестеренкой в огромном механизме купи-продай, работать до тех пор, пока все мои органы совсем не износятся. Таков закон нынешней жизни, хотя что там о нынешней, этот закон действовал всегда, давил на людей своей логичностью. Это в подростковом возрасте мы еще имеем право быть хоть капельку индивидуальными, готами, металлистами, эмо, ангелочками во плоти или бунтарями-хулиганами. Потом ты уже не индивидуален, ты в субкультуре работающих лошадок, встающих пять дней в неделю в семь утра и спешаших на свой автобус.
Я все еще стою на углу у автобусной остановки, курю новую сигарету, смотрю на спешаших людей и думаю о том, как вечны человеческие комплексы, как неоригинальны страхи и долги обиды. Я докурю и побегу по своим делам, слившись с толпой, и стану точно таким же, как они, без права на глоток чистого воздуха, без права на передышку, без права забыть про себя и начать думать о других.

Беги.
Сначала медленно, как в детстве, неуклюже топая ногами. сбиваясь то на быстрый темп, то на медленный.
Беги через стеллажи детских игрушек, через палатки мороженого, беги, разгоняя голубей на площади, беги, спотыкаясь, к рукам матери, беги за призрачным выдуманным другом, беги за бездомной кошкой, беги к детским мечтам, просто беги, думая о воздушных замках и скучающим принцах.
Беги.
Увеличивай темп, все увереннее перебирая ногами, хмурь брови, пробегая толпу футбольных хулиганов, беги, огибая бычки сигарет и пустые бутылки из под пива на главной площади, беги через темный двор, хватаясь одной рукой за карман, где лежит спасительный мобильный с быстрым набором отцу, беги, едва успевая, на первый урок, беги, пока не наступил комендантский час в девять вечера, беги к новым семейным комедиям, к игре в казаки-разбойники, беги к чипсам и хот-догам, беги, думая о дружбе и первой чистой любви, беги с неведением о симпатиях одноклассников, беги за новыми эмоциями и мечтами о взрослении.
Беги.
Все быстрее, с шумом ветра в ушах, с растрепанными волосами, глубоко вдыхая утренний смог Москвы, беги через мосты для влюбленных, через кинотеатры с очередями из школьников, беги, толкая старушек с авоськами и бизнесменов с хэндзфри, беги в последний вагон метро, вдыхая ртом,а выдыхая носом, беги за решением новой теоремы на выпускном экзамене, беги к маленьким пароходикам по Москве-реке, к поцелуям и обжиманиям в темных подъездах, беги к подругам в кафе, к торговым комплексам с боулингом, беги в Яхрому, Сорочаны, в Волен, в Истра Холидей, беги, чувствуя аромат ландышей и оглядывайся на продавщиц с тюльпанами, беги за новой серией любимого фильма, беги, шарахаясь от ночных бомжей, беги из дома и домой по утру, беги за амбициями, целями, беги за красивыми словами и горькой правдой, беги, падая, обдирая в кровь коленки, беги с ссадинами на руках и первыми смеющимися морщинками около глаз.
Беги.
Дыши равномерно, на постоянном темпе, уже не быстром и не медленном, беги, считая съеденные каллории, беги, оборачиваясь на наклейки sale в витринах, беги за новыми сплетнями о коллегах по работе, беги на новогодние корпоративы с пьяными директорами, лапающими секретарш, беги, не успевая, на последнюю электричку, беги к первому в жизни самостоятельному полету за границу, беги за вором в метро, беги к кажущимися справедливыми миллиционерами, беги в магазины техники за микроволновкой в новую квартиру, беги от опостылевших поклонников, беги с цветами на первую подружкину свадьбу, беги к изменам и пьяным поцелуям в клубах, беги в деканат за последним зачетом в жизни, беги к родителям на их юбилей, беги от старых комплексов к новым, беги от предательств, лжи, обид, беги быстрее за самосовершенствованием и вдумчивым поступкам.
Беги.
Взвешивая каждый шаг, осторожно перебирая шпильками по мокрой мостовой, беги к кинопросмотрам в кругу его друзей, беги на работу, как на каторгу, беги за кремами против морщин и антицеллюлитными штанами, беги на второй в жизни осмотр у гинеколога, беги, выбрасывая в мусоропровод тест на беременность, беги, размазывая тушь по щекам, беги, крася губы на ходу, беги за повышением, за скандалами с замдиректора, беги через магазины к дешевым продуктовым рынкам, беги с заявлением на декрет, беги в аэропорт на самолет до Турции, беги через стеллажи с памперсами, сосками и детской присыпкой к стеллажам с аэрозолем, сковородками и стиральным порошком, беги, чувствуя, как сжимаются легкие от морозного воздуха, как потеют ладони от городской духоты, беги по паркам с желтыми кленовыми листьями, беги, заглядываясь на чужих детей, беги к обезжиренным пирожным, беги к заправкам BP за канистрой 95го, к могилам родителей, беги по эскалаторам, беги к плите с остынувшим ужином, беги подальше от проблем, от выкуренных сигарет,от подруг с их вечными сплетнями, беги от телефонных звонков в день рождения, беги от шумных вечеринок на новый год, беги к разрушенным воздушным замкам, к послеродовым депрессиям, к увольнениям, беги, повторяя про себя "через тернии к звездам".
Беги.
Тяжело дыша, слыша в ушах выпрыгивающее сердце, постоянно спотыкаясь и иногда ковыляя, все еще беги к быстро меняющимся светофорам, к тяжелым сумкам с едой, к дочери в родильный дом, беги на первые похороны подруги, беги в очередь за лекарством, беги к заботам о заболевшем муже, беги, завидуя чужой молодости, беги, не понимая молодежь, беги на встречу выпускников, половину которых выкосили болезни и катастрофы, беги через площадь с голубями, замечая только тетку-китаянку, продающую ночнушки, беги за квитанциями об электроэнергии, беги к просмотрам сериалов и канала Культура, беги в бессонные ночи и тяжелые подъемы по утрам, беги к еженедельному осмотру врача, беги за валокордином, атенололом, карвалолом, беги за первой пенсией, за первой седой прядью, беги в ломбард, закладывая сережки для покупки машины внуку, беги все медленнее и медленнее, сетуя о забывших тебя детях, переходя на шаг, присаживаясь от усталости на лавочку, беги к свободному месту в метро, к льготному проездному на троллейбус, беги, оставляя позади все мечты и надежды.
Беги.
Стой.
Сейчас отдохни немного. Вспомни все, что было и погорюй о том, чего уже не будет. И беги заново. Неуклюже детскими ногами, с обновленным телом, душой, с чистым взглядом, к своим мечтам. Просто беги.

В пять лет я поняла, что все в этом мире можно купить. В детском садике мальчик, который очень мне нравился, Васька Чернышев, не хотел со мной дружить. Тогда я выпросила у матери денег на огромный радужный леденец и подарила его Ваське. С тех пор он не отходил от меня ни на шаг, а я приняла эту игру в товаро-денежные отношения.
Я начала покупать все, что мне было нужно: ручки-лазеры, пиццу в школьной столовой, красивые пеналы, тетрадки с диснеевскими персонажами и, конечно же, подруг. Их я раз в месяц задабривала походом по близлежащим к метро палаткам. Одноклассницы вопили от восторга при виде нового диска Бэкстрит Бойз, а я ощущала себя в эпицентре внимания, пока подарки были актуальны.
До четырнадцати лет я не знала, что такое метро и троллейбусы. Я видела огромные вестибюли станций и неповортливых жуков с усами на автострадах издалека и искренне завидовала подругам, которые два раза в день катаются на этих чудесах света.Когда мне исполнилось четырнадцать, моя мать в качестве подарка уволила моего шофера, ведь я так долго об этом просила,и я с восторгом каждое утро летела к кассам метро и покупала жетончики на проезд. Больше мне не разрешалось ничего. Я была уверена, что МакДоналдс - что-то вроде палатки с хот-догами, только немногим дороже, а от кинотеатра толку никакого не видела - в моей комнате висел экран чуть меньше, да и попкорн на кухне был бесплатный и намного вкуснее. Я закончила музыкальную школу, отзанималась бальными танцами, два раза в неделю посещала художественную школу,а в свободное время училась манерам и читала Достоевского.
В четырнадцать лет я начала ездить по клубам. Меня отправила туда мать, которой надоело, что я постоянно ошиваюсь дома и мельтещу перед глазами. Мы с подругами нанимали лимузины, черные, зеленые, розовые, одевали на себя все то, что моя мать привозила из многичисленных командировок, и кутили до утра, просаживая родительские деньги всей компанией. В пятнадцать я уже знала, что такое бутерат. Тогда я встречалась с одним из самых влиятельных барыг Юго-Запада и получала любое вещество за бесценок, хотя, если честно, о стоимости, экономии и сбросе цен я даже не задумывалась. Я мечтала о новой коллекции Луи Вьюттон, Армани, Прада, покупала духи Шанель коробками и раздавала их подругам, у которых денег едва хватало на пачку сигарет. А я.. Я дарила им деньги, давала в долг и не просила вернуть, покупала новые платья от Дольче и забывала их стоимость после бокала шампанского. Я покупала, продавала, но всегда верила в исренность подруг.
В шестнадцать лет я стала наркоманкой. И подруг не стало. Я ходила в клубы одна, потому что уже не могла без этого жить, находила сомнительные компании, закупалась ешками у главного промоутера, втягивала в себя трэки на притуалетных тумбочках. Я уже не хотела никого покупать, я мечтала проснуться одним утром и пойти в первый класс, начать все с нового листа, но чуда не происходило.
А потом появилась она - Марьяна. Она юзала на пару месяцев раньше меня и знала все про кислоту, марки и крэк. И мы с ней начали мечтать вместе. Мы ложились без сна после двух ночей тусовок на огромный траходром в моей комнате и мечтали, как завтра пойдем к репетиторам для поступления в университет, как наши родители наконец обратят на нас внимание, как хоть раз за шестнадцать лет моя мать скажет, что она гордится мной, что мой отец через четырнадцать лет наконец ответит на телефонный звонок, что Марьянкин отец, успешный бизнесмен-ресторатор, наконец перестанет обвинять ее в смерти матери при родах, а дворецкий не будет лапать ее, когда она идет в бассейн.
Но новый день начинался с первой затяжки, первого звонка моему барыге и пересчету купюр в кошельке. Нас нельзя было остановить, мы все набирали обороты, через месяц нас знала вся тусовка от окраин и до центра, мы начали тщательно отфильтровывать знакомых, а прошедших первый тур отбора проверять по знанию марок и брендов. К концу зимы с нами советовались, каких диджеев ставить на вертушки, где закупать лучший кокс и кого не пускать в клубы.Наши родители только рады были, что избавились от нас, что мы больше не мешаемся под ногами и не портим их личную жизнь своими оценками кавалеров и пассий. В школу мы приходили два раза в неделю, и то на первые два урока, чтобы отметится перед учителями.
Мы все еще мечтали. Мечтали быть всегда молодыми, всегда беззаботными, мечтали поступить, не прилагая усилий, мечтали вырваться из замкнутого круга проблем и тусовок.
Марьяне удалось первой. На очередной тусовке в Гараже она переюзала. Шатаясь, она побрела в туалет, вцепившись в мою руку. Я же смеялась, пыталась шутить и и пить шампанское Кристалл одновренно. В туалете Марьяна повернулась ко мне лицом, попыталась что-то сказать, согнулась пополам и выблевала все содержимое своего желудка на мои новые Маноло Бланик. Ее не переставало рвать, сначала желчью, потом уже кровью, а я стояла и спокойно смотрела, как ее тошнит. В тот момент я была в каком-то предобмороковом состоянии, видела всю эту картину со стороны, а сама не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Наконец Марьяну перестало тошнит, она легла на пол в позу эмбриона и начала трястись, сначала нервно, потом выталкивая изо рта пену. Тогда я наконец оправилась от шока, попыталась подойти к подруге, сделала шаг, и мои туфли оторвались от пола с мерзким чавкающим звуком. Марьяне становилось все хуже, она билась в конвульсиях, закатив глаза, а я придерживала ее голову, моля Бога о том, чтобы все наконец закончилось. И все закончилось. В какую-то секунду Марьяна просто перестала дергаться, уютно расположилась на полу и закрыла глаза. Сначала я подумала, что она уснула, и начала обтирать мокрой бумагой ее лицо. А потом я вдруг осознала, что она не дышит. Не дышит уже минут пять. И тогда я начала рыдать.
Я не плакала никогда. Даже в детстве, когда ломала ногу, или когда на мой шестой день рождения меня трахал мой собственный дядя на даче, пока все гости не соберутся, я не плакала даже когда узнала, что умерла моя бабушка. А тут я сидела в пять часов утра в туалете на заблеванном и липком полу и давилась слезами по подруге, которую знала меньше полугода.
Через час тело Марьяны увезли, а я вся в подтеках туши поехала домой. Больше я в клубах не появлялась. Месяц я сидела на спидах и готовилась к вступительным экзаменам. К 27 июля я весила порядка 39 кг - от недосыпания, недоедания и вечного стресса. На следующий день после поступления я сняла оставшиеся на кредитке деньги и добровольно легла в наркологическую клинику. К 14 сентября, первому дню в университете, я была здорова. Здорова душевно. Мне иногда лишь снилась Марьяна и алчные лица тусовщиков, в сахарной пудре на булках мне иногда мерещился кокаин, а мимо Гаража я ходила, одев капюшон и прикрывая лицо рукой.
Когда я вернулась домой после клиники, первый вопрос, который задала мне моя мать, был "Ты, наверное, на Гавайях с одноклассницами отдыхала? Давно тебя не было видно".

Каждый день я только и делаю, что смотрю на людей. Работа у меня такая - вглядываться в их лица, читать в глазах эмоции, считать морщинки на лбу. Вы скажете "Скучно!". Я отвечу, что чаще всего скучные вы,а не я. Я просто целый день стою и размышляю над прохожими, как их настроение меняется с погодой, как они фальшиво улыбаются при встрече знакомых, как торопясь, выбегают из кофейни напротив с одноразовым стаканчиком двойного американо.
Каждую неделю я меняю облик. На прошлой неделе я была ветренной красоткой в бикини с незадачливым бойфрендом в двух метрах от меня. Сегодня я роковая бизнес-вумен с тяжелым кейсом из крокодиловой кожи. На мне везде ценники, штрих коды, кричащие объявления о распродаже. Я стою неприступно в витрине магазина,а люди все проходят мимо, то задерживаются ненадолго рядом, то хмурятся при виде цены на новый блейзер и поспешно отворачиваются, то мечтательно вздыхают и прицениваются. Иногда они заходят ко мне в гости, в магазин. Просят "вооот эту кофточку с витрины", заглядывают мне в лицо, трогают детскими ручонками мои белые тонкие кисти. И почти каждый раз улыбаются, когда кассир отдает им сдачу.
Раз в неделю мимо витрины проходит молодой человек, черноволосый, стройный, красивый. Почти как мой непостоянный бойфренд, что каждую неделю качует с одной витрины на другую. Молодой человек тоже непостоянен, он заходит в стеклянную тяжелую дверь магазина каждый раз с новой девушкой, обнимает ее за плечи и что-то игриво шепчет в ухо. Девушка тихонько хохочет и украдкой смотрит на меня, тоже приценивается, как и все другие. Молодой человек почти всегда щедр. Он покупает им новые платья, легкие шелковые платки, сапоги на девятисантиметровой шпильке и торжественно вручает пакет с покупкой восторженной пассии. А на следующей неделе приходит с другой и опять покупает. Он знает всех продавщиц магазина, но никогда не здоровается с ними при девушках, только подмигивает и кивает головой
На прошлой неделе молодой человек не пришел. Я стояла в своем красивом бикини, ждала его, искала глазами среди прохожих, но его не было. Его не было и вчера, а я все ждала и ждала, чувствуя, как что-то начинает стучать под новым лифчиком за 5 400 рублей.А сегодня ночью я наконец увидела его. Он шел по улице, сгорбленный и несчастный, грея руки в карманах старой куртки. Проходя мимо витрины он остановился, провел теплыми пальцами по стеклу, грустно улыбнулся и подмигнул мне. Потом, покопашись в карманах джинс, он вытащил кусок бумажки и выразительно прочитал его, запнувшись лишь на одном месте: строчке, где было сказано, что он ВИЧ-положительный. Молодой человек скомкал бумажку и с силой запустил ее поверх крыш машин, припаркованных около магазина. Я увидела, как бумажка упала в ноябрьскую грязь, намокла и начала чернеть. Завтра ее не будет видно, и шестичасовые дворники даже не уберут ее с дороги.
Молодой человек в последний раз взглянул на витрину, покачал головой и сказал "Убьюсь, наверное. Как считаешь правильно?". Потом помолчал и добавил " Правильно-правильно. Что же еще ты можешь сказать, куколка".
Сегодня он не пришел. Даже дворники - и те припозднились. И бумажку убрать забыли. Сегодня я стою и смотрю на людей. Работаю. Я в строгом деловом костюме,а в портфеле у меня нет ни одной грустной бумажки. Сегодня я роковая бизнес-вумен и эмоции мне больше не доступны.

А моя чашка чая стынет. Скоро, наверное, инеем покроется. Твоя давно остыла. И чай в ней стал мутный-мутный, покрытый какой-то пленкой, в которой можно увидеть свое отражение. А я каждые 30 минут чайник включаю - чтобы вода постоянно была горячей. И курю, одну за другой.Сначала свой Парламент Лайтс, потом Викины забытые Вог с ментолом. В пепельнице гора бычков, на часах 17:25,а чай уже совсем остывший, даже у меня в чашке. Я и чайник включить забыла - пусть стоит, пусть вода медленно умирает в нем, пусть скучает так же, как и я.
А потом вдруг 17:30,и в двери поворачивается ключ. Дергаешь ручку на себя, так привык, что у тебя дома все в твою сторону открывается, а у меня все наоборот, сикось-накось, неправильно. Неправильно для тебя, но хорошо для меня - видишь, какая разница.
Входишь, занося с собой крепкий январский крещенский мороз, плюхаешь сумку с вещами на ковер и даже не смотришь на меня и чай. Вода в чайнике съеживается, азмерзает, превращается в осколки льда. А я сижу и смотрю на тебя и думаю, что я так ждала, так ждала. А ты стоишь невозмутимо и разговариваешь по телефону. Растегиваешь куртку, срываешь ботинки и идешь по коридору в гостинную. Наверное, свет там зажигаешь, включаешь телевизор - я уже не слышу ничего, я вся в своей тоске, скуке, все пережевываю, зачем я так ждала тебя, зачем писала, зачем-зачем-зачем, столько зачем,а ни на один нет ответа.И я выбрасываю эти зачем, выливаю чай из твоей чашки,а свой допиваю одним глотком. Кипячу снова воду в чайнике - для себя уже, не для тебя. Я уже ничего не жду, даже взгляда. Просто отодвигаю ногой твои ботинки посреди коридора и ухожу в спальню. И просто сплю. Без зачем, без звонков, без смс, без наконец найденных и очень нужных тебе вещей, просто сплю, чтобы проснуться завтра, увидеть на старом тополе в окне снеги разбежаться по своим делам, по своим зачем, по своим ответами на эти зачем. Без продолжения, без хэппи и не очень эндов. Даже без общей воды в чайнике. Вода моя и скучала она тоже со мной. А чай твой - он остыл. И не нужен уже.

Она умирала долго.Она умирала, а я держала свою руку на ее пульсе, чтобы чувствовать ее смерть подушечками пальцев.
Когда пульс остановится, мне станет некого ненавидеть и пройдет злость раз и навсегда. А сейчас я все еще ненавижу. Ее дыхание, ее застывающий взгляд, даже этот пульс, который хочется выцарапать ногтями из ее запятья и вышвырнуть в раковину, пусть бьется там, чем под моими пальцами.
Я почти не дышу - чтобы не пропустить ее вдохов и выдохов. Я даже зажмурилась от предвкушения, меня все бьет нервная дрожь, руки трясутся так, что рукоятка пистолета ежесекундно цокает об пол.
Она все не умирает,а я проверяю пули в барабане пистолета. Ставлю его снова на предохранитель, вытираю об свитер след потных ладоней. Я ненавижу последние минуты.
На полу вибрирует телефон, переползает с одной дощечки паркета на другую, на экране дисплея высвечивается чье-то имя. Но от адреналина мое зрение вдруг притупляется, буквы расплываются,и я не глядя беру трубку.
Весело говорю Алло, плечом зажимая телефон,а свободной руков - ее рот, чтобы она не пищала и не молила о спасении.
Я говорю так, будто бы ничего не произошло. Рассказываю о произошедшем за день и даю советы на всякий случай. Пульс затихает в моих пальцах, дыхание становится все реже.
Кошка входит в комнату, потягивается, затачивает когти об порог и лениво обходит ее. Обнюхивает ее волосы, одной лапой наступает в кровь, быстро отступает и облизывает лапу. Потом садится рядом со мной и начинает мурлыкать.
Под моей рукой не слышно ничего. В трубке веселый голос подруги, у ног мурчание кошки, а под рукой ни одного стука, ни одного вздоха. Я кладу трубку. Отпихиваю кошку. Снимаю руки с пульса. Вытягиваюсь во весь рост. Сладко зеваю и иду в ванную мать испачканные пальцы. Хватаю со стола скатерь, накрываю ее и пистолет вместе с ней. За окном темнота и волшебная луна. Теперь я свободна.

Я убью тебя. Раздеру тебя когтями, прямо по ключицам, до грудной клетки. Сильно ударю кулаком по ребрам и засуну руку в образовавшееся отверстие. Я буду выдирать твое сердце из груди, слушая, как лопаются артерии, как кровь фонтаном бьет из груди. Я положу твое сердце под колпак, как будто это роза из Красавицы и чудовища. Лягу рядом с тобой и мы будем смотреть, как оно громко бьется под стеклянной крышей. Потом я вставлю тебе в уши наушники и включу на полную Korn Did My Time. Ты будешь морщиться, пытаться снять наушники, а я буду шептать, касаясь твоих губ своими "I am the one who chose my path I am the one who couldn't last I feel the life pulled from me I feel the anger changing me". Я сведу тебя с ума прикосновениями, буду дотрагиваться холодными пальцами до твоей шеи, рвать когтями кожу на спине, кусать пальцы, проводить языком по шершавым коленкам. Ты не сможешь шевелиться, живот покроется мурашками, а я хочу его весь, твой живот, твои 6 кубиков. Я вырежу их как в детстве, по трафарету, острым кухонным ножом. Я тебя всего хочу истерзать, измучать, оставить без сил лежащим на полу, мокром от пота. Я хочу быть тебе вампиром, пантерой, затем вдруг матерью Терезой, милосердной пастушкой. Я хочу твои глаза, губы, скулы, я хочу твои жесткие волосы, твои длинные тонкие пальцы. Я хочу по утрам просыпаться и смотреть на твое сердце, истекающее кровью, кусать тебя за плечи, чтобы ты проснулся. Я хочу упиваться тобой и начинать новый день с тобой, таким же как я, ненасытным и диким.

У меня дома живет слон.
Слона зовут Парот, и черт его знает, почему у него такое имя.
Он забавный, вечерами он читает газеты, сидя в кресле. Он нацепляет на хобот прямоугольные очки с простыми стеклами, чтобы казаться значительнее, хотя куда уж. Когда я включаю winamp, Парот начинает танцевать. Он топает своими большими ногами, хлопает ушами и трубит. Это так мой слон танцует.
За много лет соседи привыкли к Пароту. Они подают ему руку при встрече, приподнимают шляпу в магазине и подают свежую газету, когда слон выгуливает пса.
Наверное, мои соседи бояться слона.
Однажды слон пропал. Мы искали его всей семьей.
На кресле остались его очки с простыми стеклами, новая непрочитанная газета и пес. Пес сидел и ждал Парота.
Мы прошлись по всем магазинам и посудным лавкам, по библиотекам и барахолкам, по рынкам и хозяйственным магазинам. Парота нигде не было,и что самое интересное, его никто не видел.
Как так - не заметить слона? Да еще с вдумчивым взглядом и умными глазами?
Папа расклеил по всему району объявления: Пропал слон! Вышел из дома 21.07.04 в 17:17. Приметы - большой слон с хоботом, 4мя ногами и хвостом. Любит семечки. Нашедшему просим обратиться по номеру +1-200-ELE-PHA-NT1 .
Но никто так и не позвонил. Мы ждали 2 недели, обзвонили зоопарки и гор. больницы - Парот не объявился.
И вот, представьте себе, вчера позвонили в дверь. Открываем дверь -а там - наш слон! Только сильно похудевший.
Спрашиваем - где ты был, Парот? А он только усмехается и бурчит себе под хобот.
Мы подонимали, подонимали его, и тут видим, что хобот-то свой он старательно прячет.
Ну папа и взялся за дело, запер его в ванной и сказал, мол, не отпущу, пока не признаешься, где полтора месяца шлялся.
И Парот раскололся - он рассказал, как выиграл в кроссворде 15 000 долларов и поехал в клинику пластической хирургии исправлять себе хобот и делать липосакцию.
Мы, конечно, сначала разозлились, лучше бы он псу ошейник новый купил. Но потом подумали - подумали, а чем черт не шутит, ведь слон-то наш счастлив. Значит, деньги впрок пошли.
Вот такой вот слон живет у меня дома. Его зовут Парот, и черт знает, почему у него такое имя.