Я стою у автобусной остановки, ставшей уже родной за последние 10 лет, и смотрю на людей, спешаших к ней. Они бегут к уходящему автобусу. стараясь урвать несколько минут до прихода следующегo, спотыкаются, наступают в лужи и нелепо размахивают руками при беге. Такова человеческая натура - спешить, не важно к чему, не важно зачем, но спешить, бежать к тому, что уже никогда не будет всецело их.
Сегодня я не спешу, я не стучусь в уже закрышуюся переднюю дверь автобуса и знаками не умоляю водителя открыть ее. Сегодня я - безмолвный наблюдатель, курящий одну за другой тяжелые сигареты. Тяжелые, чтобы ощутить в горле горький привкус никотина, чтобы почувствовать легкое головокружение после пятой затяжки, чтобы сказаться на секунду больным,а потом сделать глоток воздуха и выздороветь до очередной сигареты. Сегодня я остановил свою жизнь, свой вечный бег по спирали на несколько часов, чтобы просто постоять и посмотреть на остальных, которых обычно никто не замечает, даже натолкнувшись на улице. Это тоже одна из характерных черт человека - не замечать окружающих себя, лавировать между людьми в тесном потоке улицы, не обращая внимания ни на кого. Каждый считает себя вершиной эволюции, последним звеном, самым сильным из всей расы,а на деле мы все одинаковы, каждый из нас - повторение другого "каждого", дополненный своими минусами, своими плюсами, которые, по сути дела, тоже не индивидуальны.
Я стою на углу улицы, прислонившись плечом к обшарпанному дому, так и не реконструированному, с табличкой памятника культуры, и чувствую, как бычок начинает жечь пальцы. Я выбрасываю ненужный уже обломок былой роскоши за 50 рублей пачка и грею руки в карманах. Я безразличен ко всему, что сейчас происходит со мной, это день моих каникул от самого себя, день, когда я перестал быть эгоистом и перестал мучать себя за свои же ошибки. Хотя я никогда и не мучал, всегда сваливал вину на кого-то другого, всегда жалел самого себя и обращал взоры к небу с немым вопросом "За что мне это?" или "Что я сделал тебе, Боже?". А вопросы должны были быть другие, вроде "Почему я не смог противостоять?" или "Что нужно сделать, чтобы изменится?". А я жалел себя, плакал в сжатые кулаки по себе и обижался на других, думая, что именно они виноваты во всех моих бедах. Так и толпа, так и каждый из этой серой массы, что течет сейчас по проспектам, бульварам, площадям, улицам, что забивает пероны в метро и стоит как роботы на эскалаторах, так и они жалеют себя,а не других,не видя собственных недостатков и слабостей.
У меня была дочь. Даже не знаю, почему я говорю "была", ведь она и сейчас есть, живет с мужем в центре и приезжает раз в два месяца ко мне, садится за стол и рассказывает о своем нехитром быте. Когда она была помладше, за ней ухаживали два молодых человека, один - безумно влюбленный студент, без копейки за душой, зато с мечтами и воздушными замками,а второй - молодой бизнесмен, бросивший ВУЗ, материалист до мозга костей. Они оба сделали ей предложение, студент - дешевым колечком из ломбарда и пылкой речью в планетарии, под звездным небом, а бизнесмен - кольцом с брильянтом в 5 каратов, сухо, быстро, на ужине в новиковском ресторане. Моя дочь согласилась на предложение бизнесмена, позарившись на его состояние и позицию в обществе, а студента обрекла на годичную депрессию и эмиграцию в Америку.
Теперь каждый раз, когда она приезжает ко мне, пьет плохо заваренный чай из огромной кружки с надписью Босс - ее подарка в школьном возрасте, она рассказывает мне о своей нелегкой жизни бок о бок с бизнесменом, который давно уже не бизнесмен и метит в олигархи. Она ревнует его до боли в висках, проверяет его номера и смски в телефоне, ищет в карманах забытые чеки,а на пиджаке - чужие волосы. Она уже совсем сошла с ума от ревности, перессорилась со всеми своими подругами, потому как, по ее мнению, они все стремятся отбить ее драгоценного муженька, она даже не любит его, просто боится, что в какой то момент он уйдет, бросит ее одну, без денег, без крыши над головой и без дорогой машины около подъезда. И меня всегда так и подмывает спросить, что было бы, если бы она жила со студентом, который носил бы ее на руках и никогда не давал повода для ревности? Но я всегда знаю ответ, она закатит глаза, поломает тонкие пальцы и скажет, что жила бы она тогда в квартирке в Чертаново с газовой плитой и без горячей воды летом, а ведь любовью не прокормишься и не согреешься. Говоря это, она всегда забывает, что в Америке бедный студент перестал быть таковым, он возмужал, окрепчал и стал во главе большой корпорации по производству не то микроволновых печей, не то тостеров. И жила бы она, как у Христа за пазухой, любимая им и своими детьми, которых она так хотела, но ее муж запретил.
Я рассказываю о взрослой дочери и начинаю чувствовать себя старым, хотя не имею на это никакого права. В нашем мире старик - это тот, кто уже сдался, кто ждет почтальона с пенсией, кто жалуется на дороговизну лекарств. А я не имею права быть старым,я должен быть шестеренкой в огромном механизме купи-продай, работать до тех пор, пока все мои органы совсем не износятся. Таков закон нынешней жизни, хотя что там о нынешней, этот закон действовал всегда, давил на людей своей логичностью. Это в подростковом возрасте мы еще имеем право быть хоть капельку индивидуальными, готами, металлистами, эмо, ангелочками во плоти или бунтарями-хулиганами. Потом ты уже не индивидуален, ты в субкультуре работающих лошадок, встающих пять дней в неделю в семь утра и спешаших на свой автобус.
Я все еще стою на углу у автобусной остановки, курю новую сигарету, смотрю на спешаших людей и думаю о том, как вечны человеческие комплексы, как неоригинальны страхи и долги обиды. Я докурю и побегу по своим делам, слившись с толпой, и стану точно таким же, как они, без права на глоток чистого воздуха, без права на передышку, без права забыть про себя и начать думать о других.