"Мой" Бродский начался с "Писем к римскому другу". Это был 1985 год, масленица. Я была счастлива в тот год, как редко бывала в своей жизни. Я любила и была любима, как никогда до и никогда после....И к нам в гости пришел Миша Борщевский и принес мне в подарок несколько листиков, тонкой, почти папиросной бумаги с текстом, набранным на плохой печатной машинке.

С тех пор прошло четверь века и я все ближе и ближе к этим словам, на тонкой, хрупкой бумаге:

    Письма римскому другу (И.Бродский)

Нынче ветрено и волны с перехлестом.
        Скоро осень, все изменится в округе,
Смена красок этих трогательней, Постум,
        чем наряда перемена у подруги.

Дева тешит до известного предела - 
        дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
       ни объятье невозможно, ни измена!


Посылаю тебе, Постум, эти книги.
       Что в столице?Мягко стелют?Спать не жестко?
Как там Цезарь?Чем он занят?Все интриги?
        Все интриги, вероятно, да обжорство.

Я сижу в своем саду, горит светильник.
       Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных - 
       лишь согласное гуденье насекомых.


Здесь лежит купец из Азии.Толковым
      был купцом он - деловит, но незаметен.
Умер быстро: лихорадка. По торговым
     он делам сюда приплыл, а не за этим.

Рядом с ним - легионер, под грубым кварцем.
    Он в сражениях Империю прославил.
Сколько раз могли убить! а умер старцем.
   Даже здесь не существует, Постум, правил.


Пусть, и в правду, Постум, курица не птица,
       но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
      лучше жить в глухой провинции, у моря.

И от Цезаря далеко, и от вьюги.
     Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники - ворюги?
     Но ворюга мне милей, чем кровопийца.


Этот ливень переждать с тобой, гетера,
    я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела
    все равно, что дранку требовать у кровли.

Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
   Чтобы лужу оставлял я, не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
    он и будет протекать на покрывало.


Вот и прожили мы больше половины.
     Как сказал мне старый раб перед таверной:
"Мы, оглядываясь, видим лишь руины".
    Взгляд, конечно, варварский, но верный.

Был в горах. Сейчас вожусь с букетом.
   Разыщу кувшин, воды налью им...
Как там в Ливии, мой Постум,- или где там?
   Неужели до сих пор еще воюем?


Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
     Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще...Недавно стала жрица.
     Жрица, Постум, и общается с богами.

Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
   Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
   и скажу, как называются созвездья.


Скоро, Постум, друг твой , любящий сложенье,
    долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбережения,
   там немного, но на похороны хватит.

Поезжай на вороной своей кобыле
     в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
    чтоб за ту же и оплакивали цену.


Зелень лавра, доходящая до дрожи.
    Дверь распахнутая, пыльное оконце.
Стул покинутый, оставленное ложе.
   Ткань, впитавшая полуденное солнце.

Понт шумит за черной изгородью пиний.
   Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке - Старший Плиний.

Дрозд щебечет в шевелюре кипариса