Почему-то я перестала любить праздники.
Когда была маленькой, на каждый Новый год родители устраивали мне целое море сюрпризов. В новогоднее утро я босыми ногами по холодному-холодному деревянному полу бежала в большую комнату, где стояла красавица елка. Под ней уже укрывались крупные и мелкие коробки-пакеты. В них прятались книги и тетради с Барби (я не любила безликие обложки с черточками для фамилии-имени). У нас тогда было совсем мало денег, поэтому я никогда не просила Деда Мороза (в которого, конечно же, верила) подарить мне, например, игровую приставку. Или компьютер, о котором мечтала. Мы распаковывали свертки, а после садились за стол: ели приготовленные мамой салаты и обязательную жареную курицу, пили чай с традиционным «наполеоном», разговаривали о том, что сделали в прошлом году и что планируем совершить в новом. После обеда к нам обычно приходили друзья – и мы шли кататься на лыжах или дома пели под гитару. Мы с Катькой обычно прятались от серьезных празднующих под большим круглым столом, накрытым тяжелой скатертью с бахромой. Когда разговоры становились совсем длинными и неинтересными, мы меняли взрослым тапки. Дети помладше быстро уставали – их укладывали на сдвинутые кресла, как цыплят. Тогда же гасили и верхний свет, оставляя только большую неуклюжую напольную лампу с оранжевым тканевым абажуром.
Мы выглядывали из-под пыльной бахромы. Елочные игрушки загадочно перемигивались рыжими отблесками. Мама сидела с ногами на диване, положив голову на папино плечо. Катина мама пела что-то тихое о снеге, который не коснется чьих-то сомкнутых век. Звук терялся в глубине высоченных потолков.
Только сейчас я поняла, что никогда еще не была так счастлива, как в те сказочные моменты.
До праздника еще месяц, а я уже успела измучиться и понять, что совершенно точно не куплю подарки всем самым любимым, разъехавшимся по городам и странам. Тем, кто совсем далеко, очень к месту придутся открытки. Обычно я делаю их сама, но в этом году как-то нет настроения. Надо начинать еще за месяц, а я в то время была занята. Меня поглотила любовь. Точнее, не так: в конце ноября любви уже не было. Осталось только зафиксировать это на деле.
Я провожу слишком много времени со своими друзьями. Я зря столько снимаю – все равно из меня не выйдет фотограф. Я слишком легкомысленна, ветрена, безответственна. Ему нужно было все мое время, все мое внимание, вся моя любовь, но... Я считаю, что любовь никогда и рядом не стояла со знаком деления.
Любовь – это умножение. В конечном итоге она – прибавление в ряде семей. Ну а пока – хотя бы иные друзья, увлечения и радость от совместно проведенного времени. Мне казалось, это особенная хитрость: если вас двое, все умножается на два. Романтическая чушь, говорил он, но ты такая милая, когда об этом рассуждаешь. Я насторожилась, когда поняла, что у него нет компании, он не любит гостей – вообще не знает, что с ними делать. Его раздражают километры смсок, ему не нравится, что мои встречи расписаны на неделю вперед, он злится, когда я сижу в ЖЖ.
Мы – две параллельные прямые, которым не суждено встретиться. Он изредка присылает мне сообщения о том, что все его бесят. Я сначала кидаюсь что-то объяснять, а потом понимаю: он просто не в себе. Смсы заканчиваются к пяти утра – верный признак того, что он заснул.
Кажется, я проведу эту новогоднюю ночь одна под одеялом. Я не подарю ни единого подарка. Мы с друзьями уже купили билеты в Киев, но ведь их можно сдать. Точно – останусь дома. И телефон отключу. Я не чувствую в этом году праздника, а врать и притворяться совершенно не в моих правилах. Это ведь будут фальшивые елочные игрушки. Выглядят как настоящие, но радости не приносят.
*
Никогда не понимал, как это девчонки ухитряются так сидеть. Одну ногу под себя, на вторую, согнутую в колене, опереть подбородок. Получается такой человек-конструктор, похожий на те, что продаются в мебельных магазинах. Забавно так, что даже тянет на Нобелевку.
Странно, конечно, что сегодня она одна. Обычно тут целая толпа приходит – сдвигает диваны, садится на спинки и подлокотники, шумит громче, чем моя тачка. Кстати, в середине января неплохо бы поставить на машину новую резину и подумать-таки о соревнованиях. Вспомнить сумасшедший ветер и сладкий запах гари, лучше которого я ничего не знал.
Рыженькая, похоже, чем-то здорово расстроена. Милая. Но не получается не думать о своем. Почему она тогда все-таки решила уйти? Я не уложился в придуманную концепцию? Я делал слишком много того, что любил сам, – и не готов был поступать так, как хотелось ей? Интересно, жалел бы я, если бы моя жизнь сейчас превратилась в дом-работа-дом-работа-поездка-на-море? И снова, и заново, и опять? Оставить гонки, друзей, перестать мечтать. У нас есть пресловутое «мы» – мы должны жить для него, для будущих детей, для стабильности. Ради нее я готов был даже на это. То, что интересно мне, думал я, оставим на потом. На тот день, когда я выйду на пенсию.
Каждое утро, выходя из дома, я встречал одного и того же человека в сером пальто и черной кепке. Он шел со мной по бульвару от дома до метро, только исчезал остановкой раньше. Встречая его, я понимал, что все идет по плану. Все стремится вперед.
Однажды мой вечный спутник просто пропал. На следующий день я его тоже не обнаружил. Может, он заболел. Или взял заслуженный отпуск. Или уволился. Это его отсутствие стало тем гвоздиком, плохо вбитым в стену, из-за которого упала картина, которая разбила вазу, на которую наступил хозяин дома, который... Так можно продолжать до бесконечности.
Факт остается фактом: я просто понял, что «потом» не будет. Не будет никогда. Есть только один выход: взять ноги в руки, руки в ноги – и научиться, наконец, организовывать свою жизнь так, чтобы на мифическое «завтра» ничего не откладывалось.
Конечно, мне пришлось тут же отказаться от стабильности, которая так нужна была ей. Я был вынужден навсегда вычеркнуть совместные ужины тет-а-тет. Я до ночи ковырялся в двигателях, приходил поздно и долго отмывал пальцы от застывшего на них машинного масла. Но я был счастлив и тем, что могу заниматься любимым делом. Тем, что каждый вечер, пусть поздно, я возвращаюсь домой. Не знаю, лучше ли мне одному. Наверное, нет. Кажется, часть меня все еще пытается каждый вечер вернуться к ней – обнять и хотя бы просто рассказать про прошедший день. Но ведь она редко понимала то, о чем я ей рассказывал. До того как начали жить вместе, мне казалось, что мы вдвоем можем взорвать этот мир просто силой нашего «мы». Оказалось, что все банально – всякое «ах» тонет в бытовых проблемах, которые не превращаются в милые семейные мелочи, сколько ты ни пытайся. Я рассказывал ей про скорость и ветер, пытался брать с собой на соревнования, старался доказать, что мастерская приносит мне гораздо больше счастья, чем галстук и рубашка каждое утро. Она, юная, но дальновидная, беспокоилась о том, что у нас не будет денег. Я просил подождать, пока мастерская обрастет постоянными «вкладчиками».
Так и случилось. Может, сейчасмогло бы быть очень хорошо, но история не знает сослагательного наклонения. То, что мне до сих пор иногда снятся ее голубые глаза, спишем на усталость и ностальгию. Мы никогда не стали бы настоящим паззлом.
Сейчас, когда нас уже нет, я вряд ли захочу изменить себя. Либо принимай меня таким, какой я есть, либо... Либо кто-то из нас движется по встречной. Пока, детка.
*
Ненавижу себя за то, что постоянно тебя придумываю. Воображаю, какой ты будешь нежный, сильный, умный. Ты возьмешься учить меня чему-то, а я заслушаюсь. Ты станешь читать мне вслух или, не знаю, ковыряться в компьютере, а я, ничего не понимая в происходящем, просто разлягусь рядом на полу. Украдкой я буду изредка целовать тебя в плечо. Мы станем вместе покупать подарки друзьям. К нам будут приходить, просто чтобы зарядиться хорошим настроением, – а мы и рады. Мы будем жить не так, как это считается правильным, а так, как сами захотим. Мы будем делать только то, что нам нравится. И мы будем очень счастливы.
Я ненавижу себя даже за то, что сейчас рисую нас на бумажной скатерти. Мы стоим в обнимку – в наших волосах запутался ветер. Я думаю о тебе, когда еду в метро, когда читаю или когда мы с толпой подруг, растянувшись на всю улицу, дурачимся – поем песни из детских мультфильмов. Я воображаю тебя совершенно не похожим на всех людей, которых я знала до этого, – и при этом похожим на меня в чем-то самом глубинном. Иногда я смотрю на своих друзей или на мальчиков, которые зовут меня в кино. Я люблю их. И очень грущу от мысли, что никогда не смогу быть ни с кем из них.
Сегодня я сбежала с лекций просто для того, чтобы спокойно посидеть в полупустом любимом кафе. Можно забраться с ногами в кресло и вертеть в руках большую кружку с какао. Или смотреть на улицу – на прохожих – и улыбаться при виде парочек. И удерживать себя от того, чтобы побежать за кем-нибудь из них и спросить: как?! Как вы смогли найти друг друга?! Неужели все это надолго?!
Наверное, я так никогда не смогу. Я уже почти смирилась с тем, что моя идеальная картинка не сложится. Чаще всего я даже и не расстраиваюсь. Только иногда, только тогда, когда наступают праздники, я выключаю телефон и прихожу сюда, просто чтобы погрустить о несбыточном в большом кресле. Чтобы нарисовать что-то на бумажной скатерти, улыбнуться в ответ официанту и уйти.
*
Кажется, я нашел все, что искал. Хорошая затея – кафе с бесплатным WiFI. Особенно если ходишь в них часто и тебя узнают бармены и прочие местные. Можно оставить деньги на столике, не прося счет. Можно сесть рядом с окном и поглядывать на оставленную во дворе машину.
Рыженькая тоже ушла.
– Простите!
О, это, кажется, меня. Официант. Оставил не ту сумму?
– Простите, пожалуйста. Вы мобильный телефон забыли.
Мой вот он – в кармане. Нет, не я. Официант протягивает мне коммуникатор – оранжевый с белым. Улыбается. Откуда же мне знакомо это сочетание? Кресло с ногами. Полосатые носки. Рыженькая. Отключила трубу, положила рядом. Он провалился внутрь – вот вам, пожалуйста.
– На вашем месте нашел...
Не мог он, конечно, его на моем месте найти. Но...
– Да, это я забыл. Наверное, мало кофе выпил – не проснулся. Спасибище.
Я нажимаю на кнопку справа.
Пластиковая коробочка дрожит в руке.
По экрану, разгоняясь, делает круг маленькая анимированная машина. Точь-в-точь как моя.
