Его отпели, когда я входил,
На гроб уже
прилаживали крышку,
Его отпели,
Но душа в груди
вдруг сжалась,
Как зрачок
от резкой вспышки…
Алла держала в руках листок с последним стихотворением Бориса Баркаса. Поэт сочинил его за несколько дней до своей смерти, а назвал “Чужая смерть”. Но от первой до последней строчки там — пронзительный реквием по самому себе. Не гамлетовское “безумие страстей”, которое он описывал в легендарном “Арлекино”, но мудрое смирение с прожитой жизнью — тяжелой, несправедливой, однако наполненной бесконечно светлым “ожиданием чуда”.
— В этом есть какая-то мистика, — говорила Алла, — он так неожиданно и вдруг вышел из небытия, как будто и впрямь только для того, чтобы попрощаться с нами. Но он не собирался умирать. Он только и говорил, что жизнь опять наполняется смыслом, что он полон планов и фантазий, так радовался неожиданному подарку судьбы, вернувшей ему тех, кого он уже и не думал встретить. А судьба, оказывается, вернула его нам для другого — чтобы мы смогли достойно проводить его в последний путь…
Алла стояла у гроба поэта, вглядывалась в его лицо, безмятежное и бесстрастное, и вспоминала, как была ошарашена, когда совсем недавно узнала о его драматической судьбе, о мытарствах и скитаниях, о долгих годах бездомного существования на грани выживания. “Осведомленные люди” давно ее убедили, что Баркас с Александром Лерманом (известным в конце 60-х гг. певцом) живут не тужат в Америке, открыли школу-студию, и их дело процветает. “Я так и думала, что у него все хорошо, и радовалась за Борю, — сокрушалась Алла. — Ну почему ты, Боря, не дал знать о себе раньше, не позвонил, не появился? Гордыня? Зачем она нужна?..”
— А может, не гордыня, Алла Борисовна? — тихо возразила заплаканная женщина, редактор с телевидения, которая в сентябре разыскала Бориса Баркаса в приюте для бездомных на окраине Москвы и пригласила его в передачу к Андрею Малахову, где ошарашенная Алла неожиданно и встретилась с поэтом. — Мы с ним долго говорили об этом. Он не хотел, чтобы его видели в таком состоянии — неустроенного, беспомощного, жалкого. Он хотел сперва встать на ноги, вернуться к нормальной жизни, а потом обязательно всем позвонить. Он был не гордый, скорее, щепетильный, не хотел других обременять своими проблемами. Он мечтал о том дне, когда сможет себе позволить вернуться...
Алла тяжело вздохнула:
— Когда мы познакомились, он был такой смешной, с длинными волосами, в этих своих больших и всегда треснутых очках. Помню, после концерта как-то приехали домой, посидели, выпили. Я уснула. Просыпаюсь от того, что над ухом кто-то бубнит. Все уже разъехались. И только Боря сидит на полу и читает в полный голос свои стихи. Я ему говорю: “Ты чего, Боря?”. А он мне: “Алла, я народный поэт!”. Я рассмеялась. А потом был конкурс на слова к песне “Арлекино”, с которой я должна была ехать в Варну на “Золотой Орфей”. И какие мэтры написали тогда свои версии — Танич, Гаджикасимов, Шаферан, Дербенев! А подошел только текст Бори. Как все тогда удивлялись! Кто такой, откуда взялся, без имени, без званий?! Вот и правда — народный поэт, не по званию, по призванию…
Алла вновь пробежала глазами листочек с последним стихотворением Баркаса и задумчиво произнесла:
— Он всегда был немножко не от мира сего. Был и оставался таким. Вечно витал в облаках и наконец на свои облака попал. Когда мы плачем об ушедших, это эгоизм, нам жалко не ушедших, а себя. Мы себя жалеем, что лишились близких, что их с нами не будет. А они сами, может, радуются, что ушли туда, где намного лучше. Боря мне еще в те годы говорил: “Алла, евреи на похоронах не плачут”. Не будем плакать. Упокойся с миром, Боря. Мы еще встретимся…
Я был Христом,
Я же был Иудой…
Смерть тела не кладет предел всему,
Дух будет жить до истечения века…
Артур Гаспарян
— сухо буркнул охранник перед воротами больницы им. Семашко, преградив дорогу к залу ритуальных церемоний, где прощались с Борисом Баркасом, и указал пальцем на приклеенное к решетке объявление. Оно гласило, что на время церемонии прощания с поэтом на территорию госпиталя запрещен доступ сотрудникам некоторых газет, далее шел перечень.
В результате в ритуальном зале, усыпанном цветами и венками от друзей, близких и родственников, “из прессы” смогли попрощаться с поэтом только “МК” и Андрей Малахов. Его программа совсем недавно и разыскала Бориса Баркаса, автора текстов легендарных хитов Аллы Пугачевой “Арлекино” и “Бег по кругу”, а также других песен, которые в семидесятые годы исполняли многие известные музыканты. Поэта разыскали после долгих лет забвения и нищеты. Во время прощания вспомнили, с каким восторгом он недавно ходил в большой супермаркет: “Он никогда не был в таких магазинах, даже не знал об их существовании, жил в приюте для бездомных, у него не было денег, и он впервые видел такое изобилие, столько еды”.
У гроба поэта собрались самые близкие, 25 человек, — дочь Майя и те, кого действительно задела за живое судьба поэта, и они старались восстановить справедливость, помочь чем могут, — Владимир Пресняков-старший, Алла Пугачева, Андрей Ковалев, рок-музыкант и депутат городской Думы, который помог Алле подыскать и купить без проволочек квартиру для Баркаса. “Не успел он пожить по-человечески, — грустила Алла, — только въехал, собирался устроить новоселье, нас всех собрать…”
После похорон на сайте нашей газеты появился удивительный отклик близкого к Борису Баркасу человека. Она представилась Еленой:
— Я была там на правах очень старого друга. Нас было совсем немного, и то, как вела себя Алла, достойно всяческого уважения. Именно Алла попросила удалиться прессу и не устраивать из похорон шоу. Она была удивительно искренней. Собственно, там были не зрители, мы все были просто его близкие люди и вспоминали Бориса. Я вдруг поняла, что в нашем возрасте счастье тоже нужно дозировать, а то бывает, что и сердце не выдерживает. Большое спасибо всем, кто пришел, кто помнит Арлекина, слез его действительно не было видно никому…
