Воспоминания о Галине Щербаковой

Вчера, 18 мая, кстати, в день рождения моей мамы, я выступала в Доме литераторов на вере памяти писательницы Галины Щербаковой, написавшей культовую повесть "Вам и не снилось" о любви подростков в авторитарном обществе.
Вроде все успешно прошло. Вот очерк, написанный мною, который я написала от имени и по поручению.

Катина мама
Воспоминания о Галине Щербаковой
«Дачи моих родителей и писательницы Галины Щербаковой были рядом. Помню, на гонорар за фильм «Вам и не снилось» были куплены проигрыватель и приставка «Дайна». Мы постоянно торчали у Катьки. Beatles, Высоцкий, «Машина времени» - это все я узнавала там. Даже первые в моей жизни джинсы Miltons были «с Катькиного плеча». Дети наших подруг - это немножко наши дети, мамы наших подруг – это немножко наши мамы. Такую формулу я вывела для себя, когда стала взрослой. И что тетю Галю, которую я знаю лет 25, маму Катьки, зовут Галина Николаевна, прочла на обложке одной из ее книг».
Так начиналось интервью с Галиной Щербаковой, посвященное двадцатилетию фильма «Вам и не снилось», которое я взяла у нее в 2000 году. С тех пор, как мы виделись с ней в последний раз, прошло двенадцать лет. За эти годы я успела окончить Литературный институт и сама стала писать прозу.
Познакомились мы с Катей, а значит и с тетей Галей, когда мне было лет восемь, то есть почти сорок лет назад. Мы жили в поселке Мамонтовка, неоднократо упоминавшемся в повестях Галины Щербаковой. На большом участке, огороженном общим забором, находились казенные дачи для партийных журналистов и их семей.
Основной костяк нашей девчоночьей компании состоял из четырех человек – Катя Щербакова, Катя Деревицкая, Света Елизаренко и я. Там были и другие девочки, но ядро было неизменным. Мы называли себя «святой четверкой», прости нас Господи!
Катька Щербакова была старше нас на целый год и, безусловно, была нашим лидером. Она всегда что-то затевала, какие-то конкурсы, соревнования, дискуссии, обсуждения фильмов. Узнав от родителей что-нибудь интересное, Катя, «несла знания в народ». Однажды она, как сейчас говорят, «загрузила» нас, словом «бесконечность». До сих пор, когда я размышляю о чем-то абстрактно-мистическом, что требует больших интеллектуальных усилий, я мысленно возвращаюсь к столику возле желтой дачи.
Потом Щербаковы переехали в зеленую дачу у забора. Там вообще было здорово – спереди огромная поляна, на которой мы устраивали концерты, сценой нам служила столешница от старого теннисного стола, а сзади наш тайный мир, где мы играли в «Трех мушкетеров» или «Всадника без головы», переделанные» по-своему. Там из щитов мы построили шалаш или точнее даже домик, который служил нам и хижиной Мориса-мустангера, и дворцом лорда Бекингема. Там был наш мир, скрытый от глаз дачников и сторожей. Был только один взрослый человек, который наблюдал за нами из окна веранды – тетя Галя. Ей мы доверяли.
Готовясь к этой встрече, я позвонила Кате Деревицкой, чтобы сравнить впечатления нашего дачного детства. Они во всем совпали.
Вот два эпизода, которые она просила меня рассказать. Я старалась записать их дословно.
«Однажды мы играли, как обычно, возле их дачи, и мне захотелось сладенького.
- Принеси мне какую-нибудь конфетку, - попросила я Катю Щербакову. Катя побежала в дом и через минуту на крыльце появилась тетя Галя с огромной стеклянной вазой, доверху наполненной конфетами.
- Вот, Кать, выбери, какие тебе нравятся.
Почему-то эту вазу я запомнила на всю свою жизнь».
И вторая картинка, которая отпечаталась в ее памяти.
«На улице льет дождь, я захожу на веранду, наполовину заставленную резиновыми сапогами, с комками прилипшей грязи; за пишущей машинкой сидит Катина мама. Я стою в нерешительности, осознавая, что мои родители ни за что на такой подвиг не согласились бы – шум, грязь, беспокойство...
- Здравствуй, Катя! – приветливо говорит мне тетя Галя. – Раздевайся и проходи. – Все девочки уже в комнате.
Меня это поразило. Она была чуткая, понимающая и очень радушная по отношению к друзьям своей дочери, она всегда нас принимала радостно, приветливо, и так относилась ко всем. Если честно, я завидовала Катьке, что у нее такие родители», - вспоминает Катя Деревицкая.
А дачная квартирка, между тем, состояла из веранды и всего одной комнаты. Вот эту комнату мы и оккупировали частенько, особенно в дождь. Мы рассказывали друг другу разные истории, играли, раскладывали пасьянсы, слушали магнитофон или проигрыватель. У Катьки всегда было полно хороших пластинок и записей. Магнитофоны тогда были роскошью. «Это все из-за маминого таланта», - гордилась дочь.
Кроме упомянутых Beatles, Высоцкого и «Машины времени», были Булат Окуджава, оркестр Поля Мариа, «По волне моей памяти» Давида Тухманова, Джо Дасен, Мирей Матье, Патрик Симон почему-то мне запомнился...
Если была хорошая погода, Катька выбрасывала удлинитель в окно, под которым ставился стул для проигрывателя или магнитофона, и мы иногда танцевали.
Каждое лето мы устраивали для дачников концерты, иногда даже по два раза. Долго готовились, репетировали, сооружали себе наряды. Длинными юбками, от которых мы приходили в полный восторг, нам служили Катькины модные пончо. Потом рисовали объявления и расклеивали их по дачному участку, что-то на ворота, а что-то на большую ель у спуска в низину. Галина Николаевна всегда помогала нам готовить эти концерты, и, если совсем честно, по-моему, она их сама инициировала, а нам это было в радость. И меня всегда восхищало, сколько времени и внимания она нам уделяла.
Надо сказать, что мы были детьми своего времени и своей страны, как в самом наилучшем, так и в наихудшем смысле. Иногда наши отношения напоминали партком. Мы очень чутко следили друг за другом и за окружающим. Мы считали своим долгом вынести свое суждение обо всем, а попросту говоря, осудить. Катя Щербакова и тут была нашим лидером. В психологии эта игра называется треугольником власти или треугольником Карпмана. В ней есть роли «спасатель» - «преследователь» - «жертва», которые периодически меняются местами, – в эту игру, подчас обливаясь кровью, давно играла вся страна. Играли в нее и мы.
Мы обсуждали любой фильм, который посмотрели в местном кинотеатре, и надо было правильно угадать Катькин приговор, не дай бог не ошибиться, а иначе под обсуждение можешь попасть ты сама. То есть всегда и во всем нужна была «правильная идеологическая позиция».
Причем это касалось не только фильмов, но и морали, и вкуса вообще, как мы их понимали. Мы могли весь вечер возмущенно обсуждать молодую дачницу, которая вышла в купальнике поиграть с мужем в бадминтон, или кого-то, кто надел красное с зеленым. Это могло касаться и одежды, и фигуры, и многих других вещей.
Обсуждали мы и друг друга. Катя Деревицкая с содроганием вспоминает: «Мне было сообщено: «Приходи во столько-то к столику у такой-то дачи, мы будем тебя обсуждать». Это было никакое не обсуждение меня, а просто на меня вылили ведро грязи, от которого мне до сих пор плохо». В общем, такой у нас был свой детский особый отдел.
Катя Щербакова любила верховодить и всячески поощряла нас даже в борьбе за место рядом с собой, в буквальном смысле за право сидеть с ней рядом на лавочке или в беседке. Она командовала, а мы ей подчинялись. До поры, до времени… Светка, по характеру была мягкая и ведомая, но мы с Катькой Деревицкой сами по натуре были лидерами.
И однажды, в середине лета, случилось то, что должно было случиться – мы свергли своего кумира – сначала устроили «обсуждение», а потом объявили Катьке Щербаковой бойкот. Бойкот длился до конца лета. Я не знаю, что мог чувствовать при этом десяти-одиннадцатилетний ребенок. Наверно, это было страшно, настоящий 37 год.
Мы с Катей Щербаковой прошлым летом переписывались по интернету, я ей напомнила эту ужасную, постыдную для меня историю и извинилась за нее. Катя тоже помнила этот бойкот, но забыла, что мама тогда здорово ее поддержала – привезла на дачу племянников, потом вернулась Светка Елизаренко из спортивного лагеря, и они устроили концерт для дачников, а потом разожгли огромный костер. Без нас. А мы сидели в кустах, выкрикивали какие-то глупости и кидались шишками.
На следующее лето мы, конечно, помирились с Катей, безо всяких объяснений, и больше к этой истории не возвращались. Катя по-прежнему нами верховодила, но теперь обходилось без особых «перегибов». То есть обсуждения-осуждения присутствовали, но не такие жестокие.
Мне вспоминается такой случай. Мы с Катькой стояли на крыльце, я разглядывала ее польские белые босоножки, которые мне очень нравились, и поинтересовалась ее размером ноги. Услышав, что у нее 37-й с половиной, а у меня был 35-й, я, в духе нашей манеры преследовать друг друга, тут же прокомментировала, что, мол, большой размер ноги – это некрасиво. Катька ужасно расстроилась, она вообще комплексовала из-за своего плоскостопия, но виду старалась не подавать. Тут с веранды выходит Катина мама и, улыбаясь, примирительно говорит:
- Между прочим, у француженок у всех большой размер ноги. А они известны своей красотой во всем мире.
И Катька просияла.
То есть тетя Галя очень деликатно защитила свою дочку и при этом не осудила меня за мою подлую женскую подковырку.
Помню, когда у Кати уже сформировалась женская фигура, а это случилось достаточно рано по сравнению со всеми нами, Олег Кузьмин, брат Банан, как мы его звали, поддразнил ее:
- Щербакова – во! – и обрисовал в воздухе контуры вазы.
Катька жутко расстроилась тогда, а следующий день пришла и гордо заявила:
- Между прочим, мне мама сказала, что узкая талия и широкие бедра – это истинно женская фигура!

Я читала Катину повесть «Мама, не читай…», испытывая грусть, - многое в ней было правдой. Многие переживания, особенно подростковые страдания и комплексы, были мне знакомы. И в этом ценность ее книги.
Правда то, что родители часто смотрели на наши проблемы сквозь розовые очки, правда то, что нас перегружали в школе. Правда то, что советская интеллигенция была помешана на музыкальном образовании, которое отнимало массу времени и сил (лично я пытки музыкальной школой, по счастью, избежала). И я должна с горечью признать, что в конце 80-х у молодежи и подростков самооценка зачастую зависела от того, во что ты был одет, а наличие джинсов порой было вопросом жизни и смерти, как бы глупо это не звучало. А родители не понимали наших страданий, ведь во времена их послевоенной юности главным было то, что мы победили фашизм, главное, что все сыты, одеты и обуты. Неважно во что.
Правда и то, что родители мало чему нас научили в вопросах пола. И было невыносимо стыдно за свою проявляющуюся женственность, особенно перед отцами. Я отлично помню этот стыд перед своим отцом. А Кате в этом смысле было тяжелее нас – она была акселераткой, изменения в теле у нее начались намного раньше, а значит, она была младше, более уязвимой, одинокой.
Помню, я сообщила Кате, откуда берутся дети, (информация основывалась на слухах и проверена мною в медицинской энциклопедии, с чем-с чем, а с книгами у нас был порядок!). Она с негодованием отвергла мою версию:
- Ты что, хочешь сказать, что и мои родители этим занимаются? Ты их оскорбила! Я с тобой разговаривать не хочу!
И не разговаривала пару дней.
Родители же, лично мои, так странно вели себя, когда я заводила разговоры на эту тему, увиливали от ответа, привирали, как выяснялось позднее, что у меня пропадало всякое желание обращаться к ним с подобными вопросами.
Правда и то, что испытывая домогательства в автобусах, в кинотеатрах, в подъездах (лично я сталкивалась с этим неоднократно), мы, девочки, были практически беззащитны – родители зачастую были не в состоянии переварить эту информацию, мы это чувствовали и прекращали обращаться к ним за помощью и поддержкой в таких вопросах.
Наши комплексы и психологические травмы, которые наши папы и мамы не смогли нам помочь изжить или даже создавали сами, мы потащили в свою взрослую жизнь.
Мы выбирали не тех мужей, рожали детей, также точно ранили их. Подростковый кризис растягивался на десятилетия - мы отвергали родителей, обвиняли в своих несчастьях, потом мучительно взрослели, прощали и сами просили прощения.
По статистике, клиентами психологов и психотерапевтов в первую очередь становятся дети учителей и военных. Я бы отнесла сюда всех, кто связал свою жизнь с идеологией и правилом. Наши родители не всегда оставляли идеи и правила на работе, а по ошибке продолжали нас кормить ими дома, тогда, когда мы нуждались просто в любви и утешении. Те же, кто оставлял правила за дверями своего дома, невольно учили своих детей жить по двойным стандартам.
Любая идеология или просто идея, которая ставится выше любви к отдельному человеку, ущербна.
Мы, дети середины шестидесятых, попали на излом эпох. Старая жизнь рухнула, когда нам едва исполнилось по двадцать. Мы не успели вырасти, мы не успели закрепиться в этом мире и мы не успели научиться жить по новым правилам.
Жану-Полю Сартру принадлежит афоризм: «Важно не то, что сделали из меня, а то, что я сам сделал из того, что сделали из меня».
Из нашей дачной компании, детей партийных журналистов, я поддерживала связь с четырьмя подругами. Я и Катя Деревицкая лечили свои детские травмы на психотерапии, Таня Маркевич, как и я, сделала психотерапию своей второй профессией – она занимается системно-семейными расстановками. Оставшимся двоим, на мой взгляд, психологическая помощь и психотерапия просто необходимы.
И в этом смысле Катина книга может быть кому-то полезной, кого-то поддержит, кому-то поможет переболеть, пережить и перерасти, наконец, свой подростковый возраст.
Что в ней неправда? Неправда то, что Галина Николаевна была самовлюбленным и лживым монстром, не любящим ни свою дочь, ни окружающих людей. Мы, дети, были очень чутки к фальши. Я вам говорю – это неправда!
Мы любили Катину маму и очень гордились тем, что тетя Галя стала известным писателем, сценаристом культового фильма, тем, что к нам на дачу приезжал режиссер Илья Фрез, и мы с ним даже фотографировались.
Неправда, что Катя была хуже всех одета, что не пользовалась успехом у мальчиков (многие местные ребята были неравнодушны к ее красивым карим глазам и бойкому характеру), что Катя после одиннадцати лет была замкнутой и не имела друзей.
Неправда, что тетя Галя была равнодушна к Катиным проблемам. Вы сами, я думаю, это поняли, услышав мой рассказ.
Неправда, наконец, то, что мама не купила ей швейную машинку, чтобы Катя научилась шить. Купила!
И, конечно, не стоило писать и публиковать это как документальную повесть об известном человеке, это могло стать художественным произведением без имен, но на это, как призналась Катя, у нее не хватило таланта.
Из этой грустной истории есть, на мой взгляд, только один выход – через духовность. Давайте помолимся, кто умеет, и, кто не умеет, тоже.

Иветта ШАНЬГИНА.