Морозец, солнце сверкает, отражаясь от снега. Раньше на работу выходил в сумерках, теперь светило радует нас пораньше. Стою на остановке в ожидании самодвижущейся повозки, которая домчит меня до места, в котором я провожу около восьми часов времени, пять дней в неделю.
По остановке робко ходит бабушка. В старом зеленом пальто, которые еще в Советском Союзе выпускали. Поношенном, но не грязном. Старушка мнется, не решается подойти, в руках смятый пластиковый стаканчик, в таких пиво на розлив продают. Пустой.
Собравшись с духом, неуверенно подходит к людям, те кидают монетки. Подходит ко мне, заглядывает в глаза. "Лишь бы не пропила," думаю я бросая денежку. Старушка что-то говорит, креститься, кланяется. Я не слышу что, ведь у меня в ушах сраный панк и рэггей, спасают меня от действительности. А может, это был Seaman, тот, что Раммштайновский, уже не вспомнить сейчас. Я молчу и смотрю на нее.
И она начинает плакать, отворачивается, уходит, садится на лавочку, промерзшую, блядь, лавочку из металла. У нас в Сибири специально такие делают, как профилактику, чтобы люди не присаживались лишний раз и не насидели себе случайно простатита и геморроя. Чтобы сибиряки здоровее были. К бабульке подходит тетка, начинает ее утешать.
Это было неделю назад, больше на остановке у нас нет старушки-попрошайки...