Игорь Рабинер, автор двух нашумевших книг «Как убивали "Спартак"», побеседовал с выдающимися футболистами и тренерами «Спартака» разных поколений - от Анатолия Исаева до Андрея Тихонова, от Анатолия Крутикова до Валерия Карпина, от Федора Черенкова до Дмитрия Аленичева. А разговор с Владимиром Маслаченко стал последним большим интервью в жизни легендарного вратаря и телекомментатора. Результатом этих бесед стали 16 монологов-исповедей. Прочитав их, болельщик увидит всю историю «Спартака» глазами его звезд. И история эта - не пафосно-елейная, а живая и искренняя. Со смехом и слезами, анекдотами и конфликтами, жаркими спорами и оглушительными откровениями.

Биография Хью Лори, выходящая вслед за чередой монетизирующих успех "Доктора Хауса" книг, вызывает естественные подозрения. Подозрения, увы, небеспочвенные: качество и самого текста, и его перевода можно объяснить только стремлением издателей поскорее продать еще что-нибудь фанатам сериала.

При внимательном рассмотрении текст книги распадается на авторские фрагменты, цитаты из интервью Лори и его коллег и, наконец, биографии этих коллег. Авторский текст - довольно нудный пересказ все тех же интервью языком женских журналов ("они прекрасно проводили время вместе" и т.п.). Биографии, в свою очередь, до боли напоминают статьи из "Википедии" ("Роуэн Себастьян Аткинсон родился в 1955 году. Он является одним из ведущих комиков, актеров...").

Продраться сквозь все это помогают многочисленные цитаты - то Эмма Томпсон обзовет Лори "мрачно сексуальным, с отлично подвешенным угрем", то Стивен Фрай сравнит его с пандой и "Опелем-кадетом", то сам Хью расскажет, что нужно делать с теми, кто не считает Дживса лучшим созданием Вудхауза ("любому, кто попытается доказать обратное, следует указать на дверь, миникэб, вокзал и четвертый терминал в Хитроу").

Переводчица, по-видимому, спешила так же, как автор. Сценаристов она упорно именует "писателями", рассказы - "короткими историями", а "Рождественскую песнь" Диккенса "Рождественским гимном". Венцом ее деятельности (возможно, не без помощи самого Банко) становится описание гребной гонки между Оксфордом и Кембриджем, в которой участвовал Лори: на одной странице сказано, что он ее выиграл, на следующей - что проиграл.

Однако, несмотря на все усилия автора и переводчика, из приведенных в книге рассказов Лори, его коллег и друзей складывается живой и убедительный образ человека, просто воплощающего собой "идеального англичанина". Родившегося в Оксфорде, воспитанного в презрении к комфорту, учившегося в Итоне и Кембридже, в молодости занимавшегося спортом и при всех талантах и достижениях не считающего себя достойным не то что мировой славы - лишнего куска сахара к чаю.

Тексты, вошедшие в посмертный сборник Вайля, можно разделить на три группы. Большую его часть занимают путевые очерки и эссе о путешествиях, до этого публиковавшиеся только в периодике. Кроме них, в сборнике еще три главы из неоконченной книги "Картины Италии" и всякие мелочи вроде отрывков из интервью.

Путевые очерки, собранные вместе, своим географическим разнообразием напоминают воландовский глобус: стоит только приглядеться, и можно в подробностях рассмотреть любую (кажется) точку мира. Причем показывают по этому глобусу обычно вещи приятные - как люди живут, что едят и пьют, что у них есть красивого и просто любопытного. Как и всегда, Вайля равно интересуют музеи и рестораны, архитектура и кухня, литературное прошлое и повседневная жизнь. Такой Вайль всем знаком - обидно только, что журнально-газетные объемы явно не дают ему развернуться.

Еще обиднее становится, когда читаешь главы из книги об итальянских художниках. Каждую из них автор и строит, как картину: тут и несколько героев (сам художник, его заказчики и персонажи), и пейзаж за их спиной (рассказ о городах, в которых художник жил или работал), и разные необязательные, но любопытные детали (беседующие слуги на "Тайной вечере" Лоренцетти или вокзал в Ассизи, на котором почему-то нет часов). Про каждого из своих героев Вайль просто и ясно объясняет: чем он хорош, что в живописи сделал первым, почему может быть интересен нам сейчас. Никуда не делась фирменная эрудиция и умение формулировать: "Джотто остается той незыблемой монументальной печкой, от которой ведутся танцы всего западного изобразительного искусства".

Михаил Гаспаров когда-то писал, что и с глухим можно говорить о музыке, нужно только найти нужные слова. Петр Вайль умел их находить, о чем бы ни рассказывал: литературе, еде, вине или живописи. И теперь ясно, что с его смертью мы потеряли не просто автора и человека. Мы потеряли книгу, которая могла бы стать для русскоязычного читателя тем же, чем стала "Занимательная Греция" - образцовым путеводителем по целому пласту культуры.

Название книги вместе с подзаголовком "Музыка и праздники эпохи барокко" очерчивает круг тем, занимающих автора. Насколько занимает автора каждая из них, становится ясно уже во время чтения. На первом месте музыкальная жизнь Венеции XVII-XVIII веков, на втором биография Вивальди, третье делят описания города и праздников того времени.

Хотя все эти темы более или менее специальные, книга не требует от читателя большего, чем просвещенный дилетантизм в области классической музыки. Для того чтобы спокойно браться за "Венецию Вивальди", достаточно отличать арию от речитатива, а кончерто гроссо от оратории. Кроме того, Барбье (при всей научной строгости книги) не употребляет терминов без особой нужды и занят в основном историей повседневности.

Начинает он с описания городской жизни той эпохи, карнавала и нравов венецианцев. А основная часть книги посвящена разным сферам музыкальной жизни Венеции: сиротским приютам, воспитанницы которых получали отличное музыкальное образование, роли музыки в церквях и монастырях, опере и частным представлениям. Глава об опере - самая объемная и любопытная (масса интересных сведений об устройстве венецианских театров, их публике и ее поведении, композиторах, постановщиках и певцах). Излагает Барбье связно, внятно, доступно и местами даже увлекательно.

Завершает каждую главу рассказ о том, как Вивальди был связан с той или иной частью музыкальной жизни: преподавал в приюте, писал и ставил оперы, получал заказы на музыку для религиозных и светских праздников. Из этих фрагментов, а также из биографического очерка в начале книги и эпилога складывается биография Вивальди. И то, что читатель видит ее сквозь призму времени, места и ремесла, помогает лучше понять и судьбу композитора, и его музыку.

Настойчивость, с которой склоняется на обложке книги слово "увлекательный", вызывает первые - и, увы, небеспочвенные - подозрения. Их подтверждает открывающий "Венецию Казановы" очерк истории города, оказывающийся компиляцией из пространных цитат, в промежутках между которыми Нечаев повторяет их содержание, но в каком-то забубенно-бюрократическом стиле. ("Управление в Венеции опиралось на народную поддержку, а репрессивный аппарат был сведен к минимуму".) Когда же автор пытается придать повествованию хоть какую-то живость, выходит конфуз: Казанова, сообщает Нечаев, "чувствовал себя в этой [венецианской то есть] атмосфере как сыр в масле".

Основная часть книги посвящена венецианским периодам жизни Казановы и тем местам в городе, с которыми он был связан: улице, где он родился, церкви, где его крестили, тюрьме, из которой он сбежал, и т.д. Цитат тут становится еще больше, поскольку каждый сообщаемый все тем же бухгалтерским слогом факт Нечаев иллюстрирует отрывком из какой-нибудь книги о Казанове и фрагментом его собственных воспоминаний. Все эти повторы дополняют глубокомысленные замечания автора о моральном облике героя (издание Казановой памфлета в защиту нравственности, к примеру, он комментирует словами "чья бы корова мычала").

Любые огрехи стиля можно простить за оригинальное содержание, но и с этой точки зрения книга небезупречна. Биография Казановы дана отрывочно (Нечаев не удосуживается хотя бы в двух словах рассказать о том, что происходило с героем во время одного из отъездов из города). А о самом любопытном - связанных с Казановой местах и зданиях - автор рассказывает скупо (время постройки, расположение, владельцы) и в довольно туманных выражениях (тут встречается и "могучий интерьер", и "фасад классической формы").

В итоге мы имеем замечательную идею путеводителя-биографии, загубленную небрежным исполнением. Неудобочитаемый текст с бесконечными повторами. Наконец, небезынтересные сведения об истории Венеции, жизни Казановы и местах, с ним связанных. Однако объем этих сведений достаточен для статьи в "Википедии", но не для книги в триста страниц.

Чего точно не стоит ждать от этой книги, так это строгой и подробной биографии Довлатова, похожей на ту, что написал Лосев о Бродском. Попова по большому счету интересует только две вещи — литературная карьера Довлатова и то, как он перерабатывал свою жизнь в свои же тексты.

Метод построения биографии Попов избирает необычный, но для него, видимо, единственно возможный: он сверяется не с документами, а с собственными воспоминаниями о времени, людях и городах, окружавших Довлатова. Каким Довлатов увидел послевоенный Ленинград, ребенком приехав из эвакуации? Вероятно, таким же, каким тогда же его увидел Попов. Какие шансы были у молодого прозаика напечататься в 60-е? Попов описывает свои походы к тем же редакторам, к которым ходил Довлатов. Однако именно метод подводит Попова всякий раз, когда жизненный опыт героя и биографа не совпадают, и тогда, например, глава о службе в армии оказывается компиляцией из довлатовских писем.

Еще больше подводит Попова небрежность в обращении с источниками. Он много цитирует письма Довлатова, воспоминания и рассказы общих друзей, но не заботится о том, чтобы осмыслить их так же критически, как довлатовские книги. Текст биографии хронически противоречит следующему за ним списку "основных дат жизни и творчества". Кроме того, многие детали жизни Довлатова не освещены вовсе (учеба после возвращения из армии, начало журналистской карьеры в Ленинграде, история появления публикаций на Западе и т.д.).

При всех этих недостатках впечатление от книги самое положительное. Попов не скрывает своей любви к Довлатову и ко всему их поколению, с искренним восхищением пишет о Ленинграде времен своей молодости. Затем это просто очень хорошая проза. То и дело кажется, что автор сбился, отвлекся на ненужные подробности собственной жизни, но отступление неизменно оказывается крепко приколоченным к ходу рассказа. (К чему история из советской жизни про очередь за мебельным гарнитуром, растянувшуюся на двадцать лет? А к тому, что и Довлатова поставили в "литературную очередь" на те же двадцать лет.)

Конечно же, "Довлатов" Попова — не полноценная биография, а портрет героя на фоне эпохи. Еще это панегирик славному ленинградскому поколению 60-х. Отличная мемуарная проза. И наконец, бесценный материал для того, кто когда-нибудь станет для Довлатова тем, кем стал для Бродского Лосев.

Это очень необычный путеводитель по Венеции. Во-первых, он написан человеком, в Венеции родившимся и прожившим всю жизнь. Во-вторых, в нем не найти практически ничего из того, о чем обычно рассказывается в путеводителях.

Из книги Скарпа невозможно узнать ни об истории города, ни об его архитектуре, музеях, магазинах или гостиницах. Скарпа пишет о тех ощущениях, которые рождает в человеке пребывание в Венеции. Каждая из девяти глав книги названа по какой-либо части тела — "Рот", "Нос", "Уши" и т.д. — и описывает то, что с их помощью можно воспринять: венецианскую еду, запахи, звуки. Из этих глав-проекций выстраивается объемный и убедительный образ Венеции — не туристического аттракциона, а живого города.

Скарпа описывает не собственно Венецию, а повседневную жизнь горожан, обычно недоступную даже внимательному путешественнику: детские игры, обычаи уличной любви, правила движения по каналам, способы защиты домов от наводнений. Заодно он дает немало практических советов: как гулять по Венеции (без карты и запланированного маршрута), чего опасаться во время наводнения или дождя, что и где есть и пить. Ну а последняя глава еще раз подчеркивает дионисийскую природу этой книги — в ней Скарпа рассказывает о том, как в Венеции защищаться от избытка прекрасного.

В книге десяток очерков о делах, в которых Кони участвовал как прокурор или председатель суда, несколько рассказов о трагических или комических происшествиях и целый ряд портретов коллег и знакомых выдающегося российского юриста позапрошлого века. Как литератору Кони можно предъявить претензии: он совсем не заботится о композиции и часто углубляется в юридические тонкости (никак, кстати, не объясняемые в комментариях к книге). Но истории, которые он рассказывает, делают эти недостатки совершенно неважными.

Родители торгуют девственностью своих детей, преступник убивает освободившего его человека, юноши стреляются, девушки сходят с ума: будь это художественная литература, автора можно было бы упрекнуть в дешевых приемах. Однако все это произошло на самом деле, с живыми людьми, и в очерках Кони они действительно живые. Обвиняемых он описывает с глубокой проницательностью, косных чиновников и падкую до сенсаций публику — с мягкой иронией, а коллег с неизменным уважением.

Из этих историй, портретов действующих лиц и рассуждений автора складывается картина российского общества конца XIX века, для понимания которого "Темное дело" может дать не меньше, чем, к примеру, очерки Гиляровского. Ну а больше всего впечатляет фигура самого Кони. Юрист, прокурор и судья, он любое дело и любой поступок оценивает прежде всего с точки зрения соответствия строгим моральным нормам — и лишь затем думает, как эту оценку согласовать с законами. Самый яркий пример — рассказ о том, как он отговорил молодого офицера подавать совершенно законный иск. Потому что иск офицер подавал против собственного отца, а это непорядочно. Сегодня такое и представить себе невозможно.

Принимаясь за эту книгу, нужно помнить две вещи. Первое: "История безбрачия" не занимательный нон-фикшн, а серьезная научная работа, нашпигованная ссылками, статистическими выкладками и разборами законодательных актов. Второе: "история", как водится, подразумевает историю европейскую — начиная с Древней Греции и Рима и заканчивая современной Европой и США.

Несмотря на научную строгость книга довольно увлекательна. Причем не только за счет темы, но и потому, что Болонь старается иллюстрировать материал историями жизни известных (или, наоборот, совсем неизвестных) людей, а заодно и примерами из художественной литературы. В итоге читатель получает наглядное представление о том, кто и почему оставался холостяком в ту или иную эпоху, какова была судьба этих людей и как к ним относилось общество. Любопытно, например, как менялся социальный состав холостяков: в Античности ими были философы или богатые мужчины, в Средние века — бедняки и девушки без приданого, в Новое время — деловые люди и военные.

Последняя глава посвящена современности — Болонь показывает, как нормой постепенно становится не брак, а холостая жизнь; как именно холостяк оказывается героем масскульта и образцом для подражания. Ну а общая тенденция, прослеживающаяся на протяжении всей европейской истории, такова: семейная жизнь поощряется в традиционных и тоталитарных обществах, где интересы отдельного человека подчинены государственным. Когда же общество признает право личности на самоопределение, в нем начинают преобладать именно холостяки.

Сразу скажу, что детей у меня нет, есть племянники, в том числе упорно не желающие учиться. Но за книжку эту взялся больше из этнографического интереса: любопытно же, каковы на вкус практические пособия по психологии.

Книга написана от лица вымышленного персонажа — молодой учительницы, которая последовательно сталкивается со всеми проблемами, которые хотят поднять и решить авторы. Начав преподавать, она пытается понять, как добиться от детей дисциплины, перейдя в другую школу — как избавить их от привычных социальных ролей, а когда задумывается о взаимодействии учителей и родителей, сразу же встречает старую подругу, по совместительству маму школьника. При всей наивности таких сюжетных поворотов авторы достигают нужного результата: материал излагается доходчиво и наглядно. Для еще большей ясности примеры в тексте даются в виде комиксов, а в конце каждой главы имеется резюме с основными идеями и советами.

Что касается самих советов, то они сводятся к достаточно очевидным принципам: нужно пытаться понять ребенка, его чувства и мотивации; разговаривать с ним на равных; договариваться, а не отдавать приказы. С этим не поспоришь, другой вопрос, сработают ли конкретные советы в реальной жизни и с реальным ребенком.

Эта книга похожа на указ о производстве в чин лейтенанта мушкетеров: для практического пособия по психологии в ней слишком много теоретических рассуждений, а для философского трактата - слишком мало самостоятельных мыслей.

Большую часть книги занимают описания - описания разнообразных видов страхов, связанных со страхом эмоций, физиологического механизма его возникновения и его зависимости от наследственности и опыта. Все эти сведения любопытны, но с практической точки зрения бесполезны. Марина прямо говорит, что он философ, а не психолог, поэтому в лучшем случае упоминает, что "за последние годы значительно возросла эффективность лечения панических расстройств", и переходит от панических расстройств к фобиям.

Какой из автора философ становится ясно в двух последних главах, посвященных уже не страху, а храбрости. Они сводятся к пересказу мнений философов разных эпох о стойкости, мужестве и прочих добродетелях, имеющих какое-либо отношение к храбрости. Люди, знакомые с этикой хотя бы в рамках университетского курса, не найдут там ничего нового. Остальных хочу предупредить, что Марина любит вворачивать в текст пафосные фразы вроде "теперь, опираясь на плечи великих, буду говорить я" или "я подошел вплотную к разгадке одной из самых сокровенных тайн нашего существования".

Самая сокровенная тайна "Анатомии страха" заключается в том, что совершенно непонятно, кому эта книга может быть интересна или полезна.