Всё больше скучаю по тебе. Чёрному, лакированному, с надписью «Берёзка», совершенно не расстроенному, без западающих клавиш. Любимое. Помнится, когда я была маленькая (может быть, класс 5), я порывалась бросить тебя и музыкальную школу. Но кто тогда знал, что это – настоящее чувство? Как распознать то, что не сразу приходит, а становится понятным со временем?

      Всё чаще замечаю, что в моих шагах, голосе, сердце – везде она. Музыка, у которой нет выхода. Лазейки порой появляются, и тогда что-то потоком хлещет изнутри, до слёз, до какой-то радостной, сладкой боли, а сразу же после – пусто. Лазейкой можно считать вечер, когда мы вчетвером – после вечерней лекции Прутцкова - остались на факультете. «Знаете, есть одно место – иногда по вечерам мы там поём!» - с улыбкой сообщила Даша Николаева. И мы забежали в 232-ю, мы пели там в микрофон, и я играла на пианино со всем тем энтузиазмом, который накопился внутри. В подсобной комнатке я обнаружила... Рояль. Странный, без педалей, но рояль. Как мне показалось, совершенно новый. И звучит он как-то по-особенному, несмотря на то, что крышка закрыта...

      Всё, что я вижу, слышу, чувствую, я могу передать в музыке. Во время подготовки к теории литературы попадается билет: «Место литературы среди других искусств». И предложение в учебнике, звучащее примерно так: «Литература – искусство слова. Именно этим она выгодно отличается от музыки, которая лишена конкретики». И я машинально подбираю примеры, выводя чёрной гелевой ручкой на снежной бумаге: «Действительно, у каждого возникают свои ассоциации с циклом Вивальди “Времена года”. Было бы ещё труднее, если бы у музыки не было названия, хотя бы немного направляющего нашу фантазию в нужное русло».

     Откладываю ручку, вспоминаю Вивальди. Одновременно с ним – свою учительницу по импровизации, Елену Владимировну. Никогда не знала, чего ждать от следующего урока. Помню цветок, кинувший свои лианы вниз по стене, помню картины, которые висели в просторном кабинете. Два инструмента чёрно-белой внешности стояли рядом. Обычно я приходила раньше, брала ключ у вахтёра, заходила и садилась за один инструмент. Через какие-то считанные минуты в коридоре слышались шаги Елены Владимировны, а затем – скрип двери.

      «Сыграй море», - голос, успевший стать родным, произнёс всего два слова. Я знаю правила игры. Первое: останавливаться нельзя. С первой прозвучавшей клавиши и до конца. Второе: играть во всю длину чёрно-белости, принадлежащей пианино. Третье: не задумываться, а просто представлять себе, как звучат волны, крики чаек и шаги по песку. И я играла, выкручивалась на ходу из фальшиво прозвучавших нот, и представляла не холодное Чёрное море, а какое-то своё. Абстрактное, недостижимое, ласковое.

      Сейчас фортепиано (вместе с морем) осталось дома. В общаге – гитара. Основные гитарные аккорды и технику игры я выучила за 3 дня, сразу же после приезда из «Искателя». А почти два года спустя – написала первую (и последнюю пока) песню. Но как бы я ни любила гитару, больше я скучаю по нему. Чёрному, лакированному, с надписью «Берёзка». А после фильма «Once» мне стало настолько тоскливо, что при первой же возможности я прилетела домой и прикоснулась к белым и чёрным клавишам с такой нежностью, на которую я только способна.