Я не помню, какие ботинки были на мне в то утро, не помню, что съел на завтрак, но зато хорошо помню тот запах осени, когда оранжевые дворники
жгут опавшую листву. Солнце светило мне прямо в глаза сквозь полуголые деревья, и это заряжало меня той положительной силой, которую, наверное, и
называют счастьем.

Я шел навстречу светофорам сквозь озабоченные лица взрослых людей. Я шел в школу, я тоже был взрослым. Магическая табличка «1А класс» на дверях
(моего второго дома) завораживала меня, как овечку. На коротких переменках я выходил из класса и просто стоял, глядя на дверь «1А» – я взрослый!

Любовь Андреевна (моя вторая мама), поглаживая меня по голове, тихонько, шепотом говорила: «золотой человечек». Не знаю, почему именно я, но жизнь
улыбалась мне, а я улыбался ей в ответ.

Сегодня тридцать седьмое утро, когда я иду в школу, и, по-моему, этого уже достаточно, что бы сказать: жизнь удалась как нельзя лучше.

Дворничиха Маша машет мне рукой. Она знает! – что я уже школьник. Я, улыбаясь, поднял руку и что есть силы замахал ей в ответ. Тетя Маша хорошая,
очень хорошая, она всегда улыбается и стесняется, когда я вижу, как она курит. Когда я вырасту, обязательно напишу о ней книгу, а если дождется
меня, то, может, и женюсь на ней.

– Игорё-ё-ё-ёк! – услышал я вдруг откуда-то издалека и оглянулся. Вдалеке было видно стройку и маленьких строителей в ярких касках, один из них
махал рукой.

– Игорё-ё-ё-ёк! – я узнал папиного друга дядю Мишу. Дождавшись светофора, я быстренько перебежал на другую сторону дороги и направился в сторону
стройки, у меня было в запасе минут пятнадцать. «Успею», – шепнул я сам себе и прибавил ходу.

Дядя Миша присел и положил руки мне на плечи.

– Игорек, тут такое дело, мы вчера с папкой твоим... как бы это... в общем, отдыхали вместе, ну и повздорили, сам понимаешь, бывает... Передай ему
привет, скажи, что зайду сегодня, окей? – мне хотелось отвернуться, уж очень от него пахло чем-то нехорошим, но я выдержал и не сделал этого.

– Хорошо, дядь Миш, скажу, – развернувшись, я уже хотел было бежать к переходу, но тут дядя Миша меня остановил.

– Смотри, Игорек, видишь, бульдозер стоит во-о-он там?

Я прикрыл глаза рукой, закрывая солнце.

– Да-а.

– Хочешь прокатиться?

– Что?

– Прокатиться со мной, я ж бульдозерист!

– Я... нет... мне в школу, я...

– Да не бойся ты, идем.

Он схватил меня за руку и потащил по стройке, словно куклу.

***
Желтый громадный бульдозер стоял на песке возле деревянного забора, разделяющего стройплощадку и пешеходный тротуар. Дядя Миша легко забросил меня
на железные гусеницы, затем ловко запрыгнул сам и открыл двери в кабину.

– Залезай, пионэр, чехословацкая модель, все рычаги с гидроусилением, даже ты сможешь управлять, давай-давай, не бойся, – он выхватил у меня из
рук портфель и бросил его на сиденье, затем сверху посадил меня. Я был слишком взволнован, чтобы думать о содержимом портфеля, в обычной ситуации
я, конечно, не позволил бы себе этого. Дядя Миша нажал на черную кнопку, и машина завелась. Чёртик, висящий на цепочке у лобового стекла, зловеще
задрожал, я испугался и с этого момента плохо себя помню, но все же постараюсь описать происходящее.

– Дави на рычаг, не ссы Игореха, давай! Расскажешь папке, как с дядькой Мишкой... – остальное он сказать не успел, потому что я ухватился за ручку
и резко потянул на себя. Бульдозер стало разворачивать по часовой стрелке. Дядя Миша ударился головой о дверь, подбросив руки. Рычаг я не
отпускал, с испугу я даже обнял его ногами. Чёртика закачало из стороны в сторону.

– ЕБИТ! – громко раздалось в кабине, – ТУДЫТ...

Ковш бульдозера ударил в забор. Дядя Миша, наконец-то овладевший координацией, отодрал меня от рукоятки, но было уже поздно. Забор накренило и
стало валить на тротуар. Прохожие, как тараканы, бросились по сторонам.

Пенсионеры как всегда не успели.(

По тому, как продолжало качать крашенные доски, было ясно, что инцидент неизбежен. Дядя Миша посмотрел на меня, заглушил бульдозер и почесал макушку

– Хуйня-я-я, не переживай, не такое бывало, гы.

Впервые я слышал незнакомые для себя слова, но смысл их был примерно понятен мне. Какое интересное слово – «хуйня», это, наверное, означает – так,
пустяки. Выходит, пустяк, что люди лежат там под забором, бывает и хуже? Взрослым, наверное, видней, может, и пустяк на самом деле, но я очень
переживал, у меня взмокли ладошки, и я почти забыл про школу, чего раньше со мной не происходило. И все же, почему раньше я не слышал такие слова?
Слово «ебит» мне было пока непонятно.

***
Дядя Миша спрыгнул с бульдозера и, уперев руки в боки, наблюдал, как старичок в очках вытягивал из под завала полную женщину. Наверное, это была
его жена, потому что он все кряхтел: «Клава давай. Давай напнись. Не гыкай! мне тоже нелегко, совай ногами, совай».

Дядя Миша закурил и артистично выбросил спичку в сторону.

– Эй ты, пенсия, мож помочь, а то пернешь, смотри, обделаешься...

Старичок бросил тянуть жену и выпрямился в полный рост. Пухлая рука Клавы упала в лужу, как палка. Вопреки просьбе мужа, она продолжала гыкать,
видно, доски не давали ей ровно дышать.

– Помочь, говорю, или как, Геракел? – ухмыляясь, дядя Миша чесал себе ногу.

У пенсионера из рук выпал портфель, его нижняя губа задрожала, а из глаз потекли слезы. По всему было видно, что он собирается с силами сказать.

– ТЫ-ы-ы-ы-ы-ы-ы…..ГАТТ…..ТЫ-ы-ы-ы-ы-ы-ы!!! – натужно сипел ветеран дрожащим голосом, вытирая сопли. – Ты-ы-ы-ы-ы….

Дядя Миша поднял руку, словно осуждал необоснованно эмоциональный подъем оппонента.

– Не нужно оваций, папа, я ж не святой и не клоун, просто предлагал тебе помощь. Было? – он наступил на забор, Клава крякнула в лужу. Пенсионер
глотал воздух и разводил руками, словно давал отмашку самолетам; видимо, было что сказать, да излишняя взволнованность не давала высказаться.

– ТЫ-ы-ы-ы-ы! ….. па..д..о..нки …. контра…. ты-ы-ы-ы-ы….

– Значит т-а-а-к, пенсия, – дядя Миша закатил глаза под лоб, – закрыл ебло и марш отсюда! Контра, блядь.

При слове «ебло» у пенсионера перестала дергаться губа, лицо приняло такую форму, что очкам не за что было уже держаться, они упали Клаве на
голову, потому и не разбились. Клава перестала гыкать и лежала спокойно.

Какое сильное слово «ебло», подумал я, узнать бы еще, что оно означает? Дядя Миша словно прочитал мои мысли, он вдруг повернулся ко мне и сказал:

– Ебло, Игорёха, это то же самое, что лицо, только не человеческое, не-е-е-т, смотри туда, – он показал рукой на ветерана, который к тому моменту
напоминал заспиртованное чучело из дешевого музея. – Это же животное, блядь! Скатина!

«Ухты-ы-ы-шка!» – чуть не подпрыгнул от радости я. Теперь мне известно значение такого сильного, красивого слова. Это было большой удачей для
меня, и на душе стало вдруг снова как-то легко и светло. Все мои переживания куда-то исчезли. Я узнал столько нового, причем настоящего – того,
что от меня так тщательно скрывали, не считая меня взрослым, но теперь я знаю! Какой успех! Ах, если бы можно было описать ту радость, которая
наполняла мое детское сердце. Я даже не заметил того, что опоздал на половину первого урока – поступок немыслимый прежде.

***
Любовь Андреевна, увидев меня в дверях, медленно сняла очки и положила их на стол.

– Игорек, ты где был? Подойди ко мне.

Я подошел к своей учительнице, но мысли мои были еще там на стройке, где кипела настоящая, взрослая жизнь, совсем не то, что здесь. Я оглядел
своих одноклассников. Их ведь за детей считают и, похоже, им это нравится. Я не такой, я выше этого, я знаю, что такое «ебло»!

– Сынок, ты не болен? – Любовь Андреевна приложила руку к моему лбу и озабоченно поджала губы.

Меня так и подмывало сказать: «Да так, хуйня, ничего страшного», – но я почему-то сдержался. Не стал кичиться перед друзьями, в конце концов, они
ведь не виноваты в своем невежестве. Интересно, знает ли Любовь Андреевна что такое «блядь»? Может, спросить ее, уж очень хотелось узнать значение
этого слова. Но я опять промолчал, погашая в себе порыв любопытства.

– Садись, Игорек, садись. Мы рисуем животных. Бери карандашики, рисуй.

Я сел за парту и разложил карандаши. Мне почему-то не хотелось рисовать животных, я бы нарисовал дядю Мишу на стройке. Какой хороший человек. Ведь
он не посчитал меня маленьким. Вот что значит уважение к человеку, когда тебя не ставят ниже других. Я закрыл глаза и улыбнулся, есть же таки
люди. Спасибо!

Любовь Андреевна постучала указкой по столу, обращая внимание учеников к себе, я открыл глаза.

Она держала в руках рисунок. Наверное, Алины Савиной, потому что та стояла рядом и улыбалась. На рисунке был нарисован лось. Я хотел было снова
предаться мечтаниям о светлом, но Любовь Андреевна попросила меня подняться. Я встал.

– Дети, посмотрите, пожалуйста, сюда. Это рисунок Алины, она очень старалась и, по-моему, у нее хорошо получилось. Я хочу, чтобы каждый из вас
сказал, что именно ему нравится на этом рисунке. Давай, Игорек, ты первый.

Я посмотрел на одноклассников, потом на учителя, затем на рисунок.

– Лось как лось, – честно признался я и пожал плечами.

Любовь Андреевна как-то смутилась. Ее взгляд принял несколько разбросанный характер.

– Ну хоть что-то же тебе понравилось, правда?

И тут я вдруг почувствовал, что пора. Пора начинать настоящую, взрослую жизнь, впервые.

Вдохнув воздуха, я сказал громко, с расстановкой, словно обращался ко всему классу:

– Ебло у него смешное...

Любовь Андреевна икнула. Указка упала на пол и покатилась по окружности. В классе повисла тишина. Савина перестала улыбаться и чесать задницу. Я
получил такой приток энергии, который не израсходован во мне и по сей день.