В середине июня в город пришла жара. Горячее вязкое желе растеклось по улицам, до верху, как банки, наполнило дома, замедлив движения и приглушив
звуки. Ходить, разговаривать, думать было лень. Мы с Ромкой целые дни проводили на пляже и часами не вылезали из воды. Моя сессия только что
закончилась, Ромкина еще продолжалась. В нижнем ящике стола, подальше от глаз, лежали две повестки из военкомата.

Вечером накануне очередного экзамена Ромка садился зубрить, бурча себе под нос.
– Ну, и хули ты целую ночь свет жег? – спросил Василий Семеныч моего приятеля однажды утром.
– К языкознанию готовился, – ответил Ромка, протирая красные от недосыпа глаза.
– Всё выучил? – поинтересовался я.
– Ага, щас, – Ромка вздохнул. – В башке все перемешалось. Помню только, что в классификации Реформатского есть нахская группа языков. А больше,
хоть убей, ничего не помню...
– Нахская? – переспросил Семеныч и вдруг захохотал. Мы с Ромкой вздрогнули – и от удара звуковой волны, и от неожиданности. Семеныч изредка
ухмылялся, но на нашей памяти по-настоящему смеялся он впервые. – Нахский язык – вещь полезная, – продолжал между тем дядя Василий. – У нас в депо
по нему специалистов до жопы, через одного – кандидат наук. А уж Никодимыч из вагоноремонтного – тот, бля буду, академик...

– Неужели и вас превзошел, дядя Василий? – не поверил Ромка.
Семеныч посмотрел на моего приятеля как на слабоумного.
– Никодимыч-то? Да он по нахской части любому наху фору даст. Талант у человека, да....

Экзамен Ромка сдал на тройку и был очень доволен результатом.
Когда вечером с работы пришел Семеныч, его желтая лысина блестела от пота, словно натертая воском.
– Вот ведь, жара–то, распроёб её мать, – сказал хозяин квартиры, отдуваясь. – У нас ведь как? Десять месяцев в году жопу морозишь, ждешь тепла. А
как жара придет, так заебывает за два часа. Уффф!

– Квасу холодного не хотите, дядя Василий? – предложил я.
– Квасу? – прогудел Семеныч и нахмурился. – Покупной что ль? Из бочки на углу?
– Конечно. Откуда же еще?
– Не, паря. Из бочки, ну его на хуй. – Семеныча поморщился.. – Ты знаешь, чё в той бочке было, до того, как в неё квас налили?
– Не знаю, – согласился я. – И знать не хочу.
– И правильно, что не хочешь, – одобрил Семеныч. – Если узнать, охуеть можно. Такая в жизни случается поебистика да ебанистерия, что нарочно
придумать нельзя. Вот взять хотя бы случай с Феликсом...

Семеныч вдруг замолчал, будто спохватившись. Но мы с Ромкой почувствовали приближение истории и в один голос сказали:
– А что было с Феликсом? Расскажите, дядя Василий!

Внутренняя борьба отразилась на лице Семеныча колебаниями исполинских усов. Но уже через несколько секунд усы выровнялись по горизонтали, между
ними вспыхнул огонек «Астры», и Семеныч начал рассказ.

– Есть возле нашего депо заводик один. «Физприбор» называется. Хуевины разные мелкие делает для школ. Не «Уралмаш», в общем, и не «Камаз», так
пиздюлинка малая. И был у меня на том заводе один знакомый. Феликсом звали. Хуевое, честно сказать, имя. Пидористическое немного. Хотя имя – это
дело такое, от человека не зависит, тут уж как повезет... Работал Феликс этот – по великому своему трудолюбию – ночным сторожем.

Мы со Швариком, корешем моим, с Никодимычем и другими деповскими мужиками иногда заходили к Феликсу после вечерней смены. За жизнь поговорить, ну
и выпить, само собой.У него там ночью раздолье. Завод пустой. Никто мозги не ебет. Выпивку с собой приносили. А вот пожрать сообразить – это
посложнее. Магазины-то закрыты. Не хватало закуски. Поэтому мужики часто запивали водой. Нальют в ковшик из бака эмалированного – такого, знаете,
с кранчиком – и по кругу пускают...

Семеныч сделал паузу и добавил – Я, правда, не запивал. Потому как вредно это.

– Ну, посидим, вмажем. Начальство поматерим. Отведем душу. Бывало, кто и бабу свою в сердцах помянет. А Феликс только того и дожидается. Больно он
на баб был сердитый. А все почему? А потому, паря, что он Нинку, жену свою бывшую, с армяном каким-то застукал. И с той поры в голове у него
возмущение произошло. Стоило кому чего про женщин сказать, Феликс уж слюной брызжет. Мол, бляди они все. И рассказывает свою историю. Во всех
разрезах.. И чего куда хачик тот совал. И как Нинка визжала да подмахивала, и как сиськи ее тряслись. И как она армянские мохнатые яйца пальцами
перебирала. Срамота одна...

Я как-то говорю ему: «Совсем охуел ты, Феликс, один как сыч в пустом заводе сидючи. Каждому встречному-поперечному выкладываешь как твою жену
ебали. На хуя, а?» А тот аж пятнами пошел: «Это я вас, дураков, предупреждаю. От баб в мире все беды. Послушайте, олухи неграмотные, что умные
люди-то говорят».

И понес, как по писанному, чего какой мудрец про женский пол хуевого сказал. Всех помянул. И Платона греческого. И этого, который теорему главную
придумал, Пифагора что ли. И Гоголя – не того, который Тараса Бульбу написал, а который немец...
– Может, Гегеля? – поправил Ромка.
– А пёс его знает, может и его, – согласился Семеныч. – Мол, в бабах разумения нету совсем, одна ебля да свара на уме. А, хули, оно и понятно:
дурная баба и Платона заебет.

Делать-то Феликсу совсем нехуй было, вот он книжки разные мудреные и читал, да в тетрадку себе херь разную заносил. А всего чаще вспоминал он
святых угодников да монахов разных, какие в старину жили. И прописали, мол, те божьи люди, что баба – это сосуд зла. И что чертовщина разная в
мире – вся от них. И потому, мол, женщин надо в сугубой строгости держать, а лучше бы их вообще всех ебнуть.

– Как это «ебнуть»? – не понял я.
– А так. Перепиздошить к едреней фене. Извести как клопов или там мышей. Чтоб в мире соблазна не было, и люди вместо того, чтоб ебаться, богу бы
молились. Ну, я возразил ему, что совсем-то без баб нехорошо будет. Только Феликс слушать не хочет. И говорит мне, сукин сын, при мужиках: «Вот
ты, Семеныч, сидишь тут с нами, бухаешь, а жена твоя в это время, может, два хуя в рот берет, да еще и свистит».

Хотел я Феликсу промеж рогов въебать. А он вскочил, шустро так, отбежал в сторону и руками машет:«Чё ты, мол, Василий, я для примера только,
пошутил». Шутник, бля... Ну, плюнул я и домой ушел. Иду по улице и мысли у меня в башке нехорошие шевелятся. А что если в самом деле Офелия
Тимофеевна, царство ей небесное – того, на стороне поебывается? А потом рассудил маленько: я жену свою зазря не обижаю, в доме всё делаю чего
надо, получку, опять же, не пропиваю всю... И случись, не дай бог, такая хуйня, совесть моя будет чистая... А так, конечно, гарантию никто не
выдаст. Это уж как повезет. Потому как баба. Разумения нету ни хуя.

Так-то Феликс вроде и неплохой был мужик. Рыбачили, бывало, вместе. На футбол ходили «Локомотив» смотреть. И не жадный. На ихний завод иногда
материалы дефицитные завозили, так он спиздить давал...

Василий Семеныч затянулся «Астрой».

– Как-то часа в два ночи звонит у меня телефон. Бздынь– бздынь... Ну, снимаю я трубку и слышу: «Семеныч? Это я, Феликс. Беда у меня. Спасай.
Христом-богом умоляю». Ну, я глаза продрал кое-как. «Да чё случилось-то?» А он: «Потом объясню, ты только ко мне на завод сейчас приходи, с
инструментом».

Так я нихуя и не понял, но ящик свой слесарный взял и пошел.

Минут за двадцать добрался. Дверь на проходной открыта. Захожу. И тут мне на встречу выбегает Феликс и лопочет чего-то. Глаза дикие совсем. И,
главное, несет перед собой бачок эмалированный, для питьевой воды.

«Ты че, мудильник, – говорю, – до белой горячки допился? Хули ты с кастрюлей как ебнутый бегаешь? Поставь бак на место и объясни по-человечески,
чё у тебя стряслось».

А тот только мычит чего-то и глазами в разные стороны вращает. И еще посудиной этой перед ебальником трусит. Ну, надоело мне. Взялся я за бак,
рванул на себя и на пол хотел поставить.

Только тут Феликс заорал как, блядь, маневровый тепловоз – у меня аж уши заложило. Присел и в бак этот вцепился. И тут замечаю я такое, что и в
сказке сказать нельзя. Да и ну их в пизду, такие сказки. Вижу я, паря, что Феликс к баку животом вроде как приклеился. Портки спереди спущены.
Заглядываю в бак, а там, в том месте, где отверстие для крана с резиновой прокладкой по краям – залупа из стенки торчит, сине–черная уже, как,
этот, баклажан.

– Как...залупа? – прошептал Ромка. – Чья залупа?
– Чья, чья... – передразнил Семеныч. – Гегеля залупа, бля... Феликс кран-то вынул и в дырку, в муфту резиновую, федора своего засунул.... И еще,
паря, вижу я, что бак снаружи весь мелом разукрашен... Сзади – вроде как жопа. Спереди – рожа и титьки бабские. Хуево нарисовано, похабно – как на
заборе. А с левого боку написано «Нина».

Феликс ревет белугой и ебургу какую-то при этом несет: «Завхоз, сука, бачок заменил. Старый не понравился ему, подтекал, видите ли. Козел, бля!
Пиздатый был бачок!»...

Тут у меня перед глазами картинки разные мелькать стали. Как мужики воду пили... И что бачок и в правду тёк немного, надо было ведро снизу
ставить.... Я вот вам, салабоны, скажу, а вы крепко запомните: любая емкость, или там сосуд, если его ебать в технологические отверстия, рано или
поздно начинает течь. Это, бля, такой закон природы...

Сначала я Феликса просто прибить хотел. Потом охолонул и говорю: «Где у тебя, скобяной ты ебака, тут телефон? Надо Шварика с Никодимычем на
подмогу звать, и остальных тоже. Репку тянуть будем. А уж опосля...». Тут Феликс взмолился: «Не губи, Семеныч! Я ж знаю, ты не злой человек. Спаси
меня. Чего хочешь забирай, только спаси. И никому не говори ничего. А то не жилец я на этом свете».

Посмотрел я на Феликса – в слезах да соплях, в обнимку с железякой, разрисованной под Нинку, которую он как только не костерил – и стало у меня на
душе... не знаю, как вам сказать... Хуево, в общем, стало...

Завел я чудо это в угол, поставил так, чтоб бак с двух сторон в стенку уперся. Достал из ящика зубило подлиннее, прицелился и начал молотком
ебашить. Грохот стоит аж ёб твою мать – как в кузне. Феликс визжит тихонько, но смирно стоит, понимает, мудень, что все его хозяйство напрочь
оттяпать могу.

Ну, короче, чтоб кота за яйца не тянуть, раздолбал я кастрюлю, и муфта резиновая из нее выпала, вместе с содержимым. Дал я Феликсу нож сапожный:
«Дальше ты уж сам действуй. Ножик себе оставь. А всего лучше –отчекрыжь федора к ебеням, все равно он тебе без надобности».

И пошел к выходу. Потом вернулся, поднял жбан расписной с развороченной пиздищей и говорю: «Нинке отнесу. На память о любимом муже». А Феликс
скулит только и ножиком промеж ног туда сюда возит.

А на улицу когда вышел, выбросил сосуд этот срамной под первый куст. Сейчас жалею – надо было Нинке отдать. Она бы его в красный угол поставила и
показывала всем своим хахалям. Какая-никакая, а статУя. Каждой бабе, паря, нужна статуя. Хотя бы даже и мудаком сработанная. Мудак не нужен, а
статуя нужна. Зачем нужна – сами не знают. Одно слово – бабы. Разумения у них нету. Тут этот хуильник бородатый, Платон, прав был...

Семеныч раздавил сигарету в пепельнице.
– И с тех самых пор, паря, у меня недоверие образовалось к бакам да бочкам. Мало ли чего...

Ромка поперхнулся квасом. Прокашлявшись, он спросил:
– Дяда Василий, а вы точно из ковшика водичку не пили? А то странно получается: все пили, а вы нет...
Семеныч зашевелил усами и прогудел:
– А иди–ка ты, Ромка, нахский язык учи. Он тебе в армейке ох, как пригодится. Любопытный, блядь... Сколько дней-то вам гулять осталось, салабоны?
Восемь?

И, подмигнув притихшим слушателям, Василий Семеныч затянул басом: «Шлааа с учений третья роооота...»

1.
Это утро началось для Олега не совсем удачно. Мать застала его в незакрытой ванне, когда он остервенело дрочил.
-Олег, ну ты вообще !!! Закрывайся что ли.- раздосадованная увиденным, она громко захлопнула дверь.
Картинка со стоящей раком Линдой Евангелистой мигом куда-то улетучилась. Олег начал лавинно пунцоветь. И если бы он был воздушным шариком, то от
нарастающего внутреннего давления всенепременно взорвался. О продолжении начатой во время водных процедур утехи не могло идти и речи. Настрой, а
вместе с ним и хуй безнадёжно упали.
Ретировался Олег из ванны как ниндзя. Быстро и незаметно.

К завтраку, по понятным причинам, он идти не собирался, и сидел у себя в комнате, прокручивая произошедший конфуз.
« Как же я дверь то не закрыл? Нет, ну это конечно не первый раз, когда мама меня застает, но как- то всё это противно. Тяжело жить с мамой. С
одной стороны оно может и хорошо, в бытовом плане, а вот в плане вздрочнуть на волшебный образ Линды Евангелисты, тут не разгуляешься».
Олег посмотрел на часы и начал быстро одеваться. « Уже 10. Пора к Петрухе. Свинтит ведь змей куда-нибудь, а у нас сегодня эксперимент».
- Сынок, ты кушать будешь? - филантропический голос мамы, доносящийся из кухни, несколько удивил Олега. « Как – будто ничего и не произошло».
- Нет мам, спасибо, я у Петрухи поем. Мы сегодня с ним эксперимент будем проводить.
- Надеюсь, не на то кто больше выпьет? А, Олежек? Тебе завтра на работу.
- Да нет, мам, научный эксперимент. Правда.

- Вот, учись у Пети. В институт поступил, женился, опыты ставит. Глядишь, скоро учёным будет. А ты балбес у меня. Неисправимый.

Последние слова мамы Олег услышал уже за дверью квартиры. « Да мам, знала бы ты, какой мы эксперимент будем ставить. Дай Бог, чтобы всё удалось.
Главное, чтобы Петруха не подкачал».

Двор, несмотря на раннее утро, уже жил. Светило солнышко. Щебетали птички. Собаки разрозненными кучками бегали по детской площадке. Какой-то мудак
заводил свой древний ГАЗ-53 с кривого стартера.
Команда бабушек, в количестве трёх экземпляров, уже заняла места на лавке, возле подъезда, и оживлённо чесала за жизнь. Увидев Олега, у команды
почему-то резко пропал звук.
« Блять, вот кому не спиться – то». Олег прошел через мощный рентген из шести зорких лучей, и направился на соседнюю улицу. Там жил его друг
детства Пётр.

2.
Пётр был не только лучшим другом, но и соратником. Он был прекрасно осведомлён, что Олег давно мечтает выебать Линду Евангелисту. Причём эти мечты
уже перешли уже в разряд мании. Олег полюбил, если конечно так можно выразиться, Линду, после того, как увидел её фотосессию в каком-то мужском
журнале. С тех пор его разум, и соответственно хуй, отказывались воспринимать в качестве сексуальной партнёрши всех, кроме Линды. Понимая, что
саму её, по многим причинам, Олегу будет выебать довольно сложно, Петя попытался найти для друга хотя бы подобия этой мадам. Все попытки
оказывались тщетными. То рожа не похожа, то жопа большая. Вообщем, капризничал Олежек.

Но сила Петра была в том, что он обладал мощнейшим интеллектом. Без натуг поступив в университет, он стал гордостью факультета кибернетики.
Молодой человек фонтанировал знаниями и идеями. Одна из таких воистину гениальных идей лёгла в основу эксперимента, который должен был состояться
сегодня у него на квартире. Непременным условием эксперимента, в виду его не совсем простого характера, являлось отсутствие дома жены Петра,
Наташи. Это условие было соблюдено. Наташа со своей мамой вчера отправилась в Геленджик.

Теперь о сути эксперимента. Петя, отчаявшись найти спасение для Олега в виде чисто живого материала, решил прибегнуть к науке. Он создал так
называемый « Комплект для ебли Л. Евангелисты» В комплект входили компьютер, виртуальные очки, два конькобежных комбинезона, и сокурсница Пети,
Людочка Пьяных.

Накануне Люда очень внимательно выслушала рассказ Пети о проблеме его друга, и возможном её решении, согласилась помочь. Не бесплатно, разумеется.
Весь семестр Петя пообещал лепить за нее курсяки.
На что не пойдёшь ради друга.

Роль Люды в этом эксперименте была предельно понятной. Она будет «Линдой Евангелистой», и её будет ебать Олег. И ничего, что у неё с Линдой было
мало общего. Людочка была немного страшна, но фигуриста. Наука, по замыслу Петра, должна была нивелировать острые углы. На ней, как и на Олеге
будут надеты конькобежные комбинезоны, вернее, что от них осталось. Петр напичкал их электроникой и датчиками, позволяющими контролировать
процесс. Кроме этого, в комбинезон для Людочки был разгерметизирован, в виде вырезов в районе грудей, пизды и жопы. У Олега вырез был,
естественно, только для хуя. В капюшоны комбинезонов Петя вмонтировал устройства, с помощью которых можно воздействовать на мозговую активность
обоих участников эксперимента. Опытные образцы устройств он спиздил из лаборатории профессора Штейнбаха. Благо их было навалом. Петя на прошлой
неделе их успешно опробовали на морских свинках. Половая активность свинок возрастала с увеличением напряжения поданного на устройства.

Если для Людочки всё будет ограничиваться только комбинезоном и еблей, то для подопытного всё гораздо сложнее. С помощью виртуальных очков,
подключённых к компьютеру, Олег будет видеть в партнерше Линду Евангелисту. Но это в начале, чтобы клиент возбудился. А затем, когда процесс
пойдёт, то с помощью специально разработанной программы Петя начнёт менять образы. Сначала на Клаудию Шифер, затем Наойми Кэмпбелл. Ну и по
списку. При этом, Петя с помощью устройств в капюшонах начнёт воздействовать на мозг участников эксперимента, повышая их активность. Тем самым,
Олегу просто будет сложно оторваться от Людочки, даже если она будет в образе старухи Изергиль.

По замыслу Пети, окучив таким образом дюжину красавиц, Олег спрыгнет в итоге с темы Линды Евангелисты, и станет обычным ебарьком, коих вокруг хоть
пруд пруди…

3.

- Здорово братишка, заходи, мы тебя уже заждались - Петя загадочно улыбался стоявшему в дверях его квартиры Олегу.
- Привет Петь. Я вот думаю, может не надо, а?- Олег зашёл в коридор и нехотя снял кроссовки.
- Проходи в спальню, чудик. Я там всё приготовил.
Когда Олег зашёл в спальню, то увидел Людочку, сидевшую в кресле в своём конькобежном костюме. Людочка сосала чупа-чупс. На тумбочке возле кровати
стоял компьютер с монитором, какой-то прибор с двумя ручками и два длинных жгута проводов. Один из них уходил в комбинезон, напяленный на Людочку.
« Вот Петя придумал фестиваль! Как я эту прошмандовку ебать - то буду?»
- Ты Олег?- промямлила, не вынимая конфету изо рта Люда.
-Ага, а ты, судя по наряду, Светлана Журова?
- А кто это?
Милую беседу прервал Петя. Он зашёл с подносом. На подносе красовался пузырь «Кизляра», блюдце с нарезанным лимоном и три неслабые «рюмки», грамм
так на 150.
- Ну, ребята, думаю нам всем, во избежание излишних нервных потрясений, следует немного расслабится. – как заправский бармен Пётр наполнил «рюмки»
, и поочерёдно раздал их участником эксперимента.
- Ну, за удачу!!! Она нам понадобится.– Пётр лихо опрокинул «рюмку» и, зажмурившись, сделал короткий выдох. Затем, закусив лимоном, он посмотрел
на участников эксперимента.
Олег и его партнёрша, бросили друг на друга недобрые взгляды, и тоже внедрили.
- Петь, можно тебя на минутку. – Олег пошёл на кухню.
Петя последовал за ним.
- Братан, как я её мочалить то буду. Ты чё офанарел? Это надо десять пузырей выжрать, чтобы она за Линду сошла.- тряся руками, Олег нервно шептал
Пете на ухо.
- Да не бзди, браза. Только следуй моим инструкциям. Сегодня я сделаю из тебя мачо !!! Всех подряд будешь нагинать. А то Линда, Линда. Небось, и
сегодня уже на неё подрочил?
Олег смутился.
- Дрочил…
- И это в день эксперимента!!!! Какой же ты всё- таки осёл, Олег. Ладно. Пошли. Ещё по стакану, и начнём.

Одним пузырём подготовка к эксперименту не обошлась. В ход пошёл трофейный шнапс из запасов папика Пети…

4

Олег облачался в свой комбинезон с большими проблемами. Сколько раз он пизданулся во время этой процедуры сосчитать было сложно. Да и некому. Петя
пытался наладить аппаратуру. Что-то у него там не грузилось. Людочка мирно спала в кресле. Наконец, подопытный напялил на себя бесовскую одёжу,
натянул капюшон и очки. Он подошёл к Пете и отрапортовал:
- Я ггготофф.
Петя отвлёкся от компа. Перед ним стоял пьяный Бэтмэн, с вываленным в технологический вырез комбинезона хуем.
- О! Молодец! Давай я тебя подключу, и начнём.
Петя соединил разъёмы на жгуте и костюме Олега. Немного повозившись с компом, Пётр радостно изрёк:
- Ну вот, ребята. Всё готово. Люда вставай !
Петя подъехал на компьютерном стуле к креслу и ткнул ногой Люде в лицо. Та проснулась.
- Охуели чтоль, пидарасы!- завыла она белугой.
- Не обращай внимания, Олег, сейчас эта дура станет твоей любимой.- Петя набрал на клавиатуре какую-то комбинацию, и в очках у Олега сначала
появилась маленькая звёздочка. Затем звёздочка мгновенно разрослась и, вспыхнув, исчезла. Через очки Олег смотрел на Люду. Это была уже не Люда.
- Петрух, да это же Линда!!! Евангелиста!!!
Балда Олега взметнулась к потолку, и он начал громко хрипеть.
- Ээээ, камрад, погоди. – Петя двумя руками схватил Олега.- Подожди!! Сейчас даму подготовим.
Удерживая одной рукой Олега, а второй ласково гладя Людочке по щеке, Петя елейным голосом произнёс:
-Людочка! Милочка, встань рачком. Я думаю, начнём с этой позы, красавица ты наша.
- Да идите вы на хуй, уроды. – Люда с перекошенным фейсом встала с дивана, и видимо хотела покинуть помещение.
Ну тут Петя смекнул, что эксперимент выходит из под контроля, пулей метнулся к столу и крутанул ручки на приборе.

Люда моментально затихла. Олег перестал хрипеть, и замер. Он в этот момент стал похож на внезапно обосравшегося пингвина. Петя настороженно глядел
на происходящее. Но немая сцена продлилась не более пяти секунд. Людочка как-то неестественно подпрыгнула, и распласталась на кровати. Затем
выгнувшись, она встала раком и заорала:
- Возьми меня!!! Возьми!!!!
-Линдаааааааааааааааааа!!!!!- Олег в один прыжок очутился рядом с Людочкой, и влёт заправил свой огнедышащий початок ей в пилотку.
Началась потеха. Олег работал как отбойный молоток. Люда визжала как свинья. Петя ручками регулировал процесс. На мониторе отражались параметры
брачующихся. Пульс, давление, температура. Всё было в норме.

- Работает!!! - Петя не мог не нарадоваться на своё детище. – Это прорыв!! Бля буду, прорыв!

Полюбовавшись на жёсткое совокупление в исполнении Олега и Людочки, Петя слегка возбудился. У него даже промелькнула шальная мыслишка тоже стать
активным участником эксперимента, и он уже было собрался засунуть свою кукурузину в пасть Людочки. Но учёный-новатор победил в Пете мелкого
подлого ебаришку, и, отогнав от себя мешающие делу мысли, Петя полностью
сосредоточился на процессе.

-Ну, думаю, пора менять образ. Сейчас будет момент истины. Так, где у меня папка с моделями? Так это не то. О! Исторические личности. Женщины.
Интересная папочка. Может её внедрить, пускай привыкает всех подряд мочалить. На братан!!!

В течение последующих пяти минут, брезгливо кривляясь, Олег нашпилил поочерёдно Марию Стюарт, Анжелику Кауфман, Мари-Склодовская-Кюри и Фани Каплан.
Петя, замечая некоторую неприязнь Олега к очередному образу, подкручивал ручки прибора на максимальную активность, причем для обоих участников.

В итоге из капюшонов их комбинезонов повалил какой-то непонятный дымок. Олег и Люда начали как-то неестественно крутить головами, изрыгая изо рта
потоки блевотины.
При этом ребята продолжали неистово совокупляться, повергнув автора эксперимента в штопор.
Людочка подмахивала с неимоверной частотой, крича между приступами рвоты:
Ещёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёёё!!!!!!!!
Олег отвечал взаимностью:
Дааааааааааааааааа! Бляяяяяяяяяяяяяяяяяяяя!!!
- Ни хуясе !!!!!!!- испуганный Пётр выкрутил ручки прибора в минимум и вырубил комп.

Но было поздно. Люда завыла как ведьма, которую подожгли на кострище:
БЛЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯТЬ!!!!!!!!!!!!
И вырвав жгут из компьютера побежала на выход, сметая всё на своём пути.
Люди, гулявшие в этот день на улице, ещё долго будут помнить даму в латаксе с технологическими вырезами, мчащуюся в сторону центра города с
бешеными глазами.

Реакция Олега была несколько иной. Парень самозабвенно вздрочнул и кончил на кровать, а затем срезал Пете с локтя, и выпрыгнул в окно…
Второго этажа.

5.
Пётр, в принципе, добился своего. Олег, придя в себя на следующий день, напрочь освободился от комплекса Линды Евангелисты. Побочным эффектом
стало непреодолимое желание Олега ебать всех женщин без разбора. Невзирая на возраст, вес и внешность. Он просто истерроризировал местное женское
население. Его мама, не выдержав нескончаемого потока девиц, уехала жить в деревню, к сестре. Последней жертвой Олега стала девушка Наташа, по
совместительству жена Пети. Она то и стала его музой.

Людочка Пьяных после этого случая замкнулась в себе. В институте она больше не появлялась. А спустя неделю и вовсе куда – то пропала. Говорят, к
бабке уехала на Украину. А там, хуй его знает.

Петя же после того как Наташа ушла к Олегу запил. Сурово запил. Бросил институт, связался с подозрительными элементами, и в итоге через пару
месяцев, отравившись какой-то ёбанью, отправился к праотцам.

Да что там говорить, наука требует жертв…

Я не помню, какие ботинки были на мне в то утро, не помню, что съел на завтрак, но зато хорошо помню тот запах осени, когда оранжевые дворники
жгут опавшую листву. Солнце светило мне прямо в глаза сквозь полуголые деревья, и это заряжало меня той положительной силой, которую, наверное, и
называют счастьем.

Я шел навстречу светофорам сквозь озабоченные лица взрослых людей. Я шел в школу, я тоже был взрослым. Магическая табличка «1А класс» на дверях
(моего второго дома) завораживала меня, как овечку. На коротких переменках я выходил из класса и просто стоял, глядя на дверь «1А» – я взрослый!

Любовь Андреевна (моя вторая мама), поглаживая меня по голове, тихонько, шепотом говорила: «золотой человечек». Не знаю, почему именно я, но жизнь
улыбалась мне, а я улыбался ей в ответ.

Сегодня тридцать седьмое утро, когда я иду в школу, и, по-моему, этого уже достаточно, что бы сказать: жизнь удалась как нельзя лучше.

Дворничиха Маша машет мне рукой. Она знает! – что я уже школьник. Я, улыбаясь, поднял руку и что есть силы замахал ей в ответ. Тетя Маша хорошая,
очень хорошая, она всегда улыбается и стесняется, когда я вижу, как она курит. Когда я вырасту, обязательно напишу о ней книгу, а если дождется
меня, то, может, и женюсь на ней.

– Игорё-ё-ё-ёк! – услышал я вдруг откуда-то издалека и оглянулся. Вдалеке было видно стройку и маленьких строителей в ярких касках, один из них
махал рукой.

– Игорё-ё-ё-ёк! – я узнал папиного друга дядю Мишу. Дождавшись светофора, я быстренько перебежал на другую сторону дороги и направился в сторону
стройки, у меня было в запасе минут пятнадцать. «Успею», – шепнул я сам себе и прибавил ходу.

Дядя Миша присел и положил руки мне на плечи.

– Игорек, тут такое дело, мы вчера с папкой твоим... как бы это... в общем, отдыхали вместе, ну и повздорили, сам понимаешь, бывает... Передай ему
привет, скажи, что зайду сегодня, окей? – мне хотелось отвернуться, уж очень от него пахло чем-то нехорошим, но я выдержал и не сделал этого.

– Хорошо, дядь Миш, скажу, – развернувшись, я уже хотел было бежать к переходу, но тут дядя Миша меня остановил.

– Смотри, Игорек, видишь, бульдозер стоит во-о-он там?

Я прикрыл глаза рукой, закрывая солнце.

– Да-а.

– Хочешь прокатиться?

– Что?

– Прокатиться со мной, я ж бульдозерист!

– Я... нет... мне в школу, я...

– Да не бойся ты, идем.

Он схватил меня за руку и потащил по стройке, словно куклу.

***
Желтый громадный бульдозер стоял на песке возле деревянного забора, разделяющего стройплощадку и пешеходный тротуар. Дядя Миша легко забросил меня
на железные гусеницы, затем ловко запрыгнул сам и открыл двери в кабину.

– Залезай, пионэр, чехословацкая модель, все рычаги с гидроусилением, даже ты сможешь управлять, давай-давай, не бойся, – он выхватил у меня из
рук портфель и бросил его на сиденье, затем сверху посадил меня. Я был слишком взволнован, чтобы думать о содержимом портфеля, в обычной ситуации
я, конечно, не позволил бы себе этого. Дядя Миша нажал на черную кнопку, и машина завелась. Чёртик, висящий на цепочке у лобового стекла, зловеще
задрожал, я испугался и с этого момента плохо себя помню, но все же постараюсь описать происходящее.

– Дави на рычаг, не ссы Игореха, давай! Расскажешь папке, как с дядькой Мишкой... – остальное он сказать не успел, потому что я ухватился за ручку
и резко потянул на себя. Бульдозер стало разворачивать по часовой стрелке. Дядя Миша ударился головой о дверь, подбросив руки. Рычаг я не
отпускал, с испугу я даже обнял его ногами. Чёртика закачало из стороны в сторону.

– ЕБИТ! – громко раздалось в кабине, – ТУДЫТ...

Ковш бульдозера ударил в забор. Дядя Миша, наконец-то овладевший координацией, отодрал меня от рукоятки, но было уже поздно. Забор накренило и
стало валить на тротуар. Прохожие, как тараканы, бросились по сторонам.

Пенсионеры как всегда не успели.(

По тому, как продолжало качать крашенные доски, было ясно, что инцидент неизбежен. Дядя Миша посмотрел на меня, заглушил бульдозер и почесал макушку

– Хуйня-я-я, не переживай, не такое бывало, гы.

Впервые я слышал незнакомые для себя слова, но смысл их был примерно понятен мне. Какое интересное слово – «хуйня», это, наверное, означает – так,
пустяки. Выходит, пустяк, что люди лежат там под забором, бывает и хуже? Взрослым, наверное, видней, может, и пустяк на самом деле, но я очень
переживал, у меня взмокли ладошки, и я почти забыл про школу, чего раньше со мной не происходило. И все же, почему раньше я не слышал такие слова?
Слово «ебит» мне было пока непонятно.

***
Дядя Миша спрыгнул с бульдозера и, уперев руки в боки, наблюдал, как старичок в очках вытягивал из под завала полную женщину. Наверное, это была
его жена, потому что он все кряхтел: «Клава давай. Давай напнись. Не гыкай! мне тоже нелегко, совай ногами, совай».

Дядя Миша закурил и артистично выбросил спичку в сторону.

– Эй ты, пенсия, мож помочь, а то пернешь, смотри, обделаешься...

Старичок бросил тянуть жену и выпрямился в полный рост. Пухлая рука Клавы упала в лужу, как палка. Вопреки просьбе мужа, она продолжала гыкать,
видно, доски не давали ей ровно дышать.

– Помочь, говорю, или как, Геракел? – ухмыляясь, дядя Миша чесал себе ногу.

У пенсионера из рук выпал портфель, его нижняя губа задрожала, а из глаз потекли слезы. По всему было видно, что он собирается с силами сказать.

– ТЫ-ы-ы-ы-ы-ы-ы…..ГАТТ…..ТЫ-ы-ы-ы-ы-ы-ы!!! – натужно сипел ветеран дрожащим голосом, вытирая сопли. – Ты-ы-ы-ы-ы….

Дядя Миша поднял руку, словно осуждал необоснованно эмоциональный подъем оппонента.

– Не нужно оваций, папа, я ж не святой и не клоун, просто предлагал тебе помощь. Было? – он наступил на забор, Клава крякнула в лужу. Пенсионер
глотал воздух и разводил руками, словно давал отмашку самолетам; видимо, было что сказать, да излишняя взволнованность не давала высказаться.

– ТЫ-ы-ы-ы-ы! ….. па..д..о..нки …. контра…. ты-ы-ы-ы-ы….

– Значит т-а-а-к, пенсия, – дядя Миша закатил глаза под лоб, – закрыл ебло и марш отсюда! Контра, блядь.

При слове «ебло» у пенсионера перестала дергаться губа, лицо приняло такую форму, что очкам не за что было уже держаться, они упали Клаве на
голову, потому и не разбились. Клава перестала гыкать и лежала спокойно.

Какое сильное слово «ебло», подумал я, узнать бы еще, что оно означает? Дядя Миша словно прочитал мои мысли, он вдруг повернулся ко мне и сказал:

– Ебло, Игорёха, это то же самое, что лицо, только не человеческое, не-е-е-т, смотри туда, – он показал рукой на ветерана, который к тому моменту
напоминал заспиртованное чучело из дешевого музея. – Это же животное, блядь! Скатина!

«Ухты-ы-ы-шка!» – чуть не подпрыгнул от радости я. Теперь мне известно значение такого сильного, красивого слова. Это было большой удачей для
меня, и на душе стало вдруг снова как-то легко и светло. Все мои переживания куда-то исчезли. Я узнал столько нового, причем настоящего – того,
что от меня так тщательно скрывали, не считая меня взрослым, но теперь я знаю! Какой успех! Ах, если бы можно было описать ту радость, которая
наполняла мое детское сердце. Я даже не заметил того, что опоздал на половину первого урока – поступок немыслимый прежде.

***
Любовь Андреевна, увидев меня в дверях, медленно сняла очки и положила их на стол.

– Игорек, ты где был? Подойди ко мне.

Я подошел к своей учительнице, но мысли мои были еще там на стройке, где кипела настоящая, взрослая жизнь, совсем не то, что здесь. Я оглядел
своих одноклассников. Их ведь за детей считают и, похоже, им это нравится. Я не такой, я выше этого, я знаю, что такое «ебло»!

– Сынок, ты не болен? – Любовь Андреевна приложила руку к моему лбу и озабоченно поджала губы.

Меня так и подмывало сказать: «Да так, хуйня, ничего страшного», – но я почему-то сдержался. Не стал кичиться перед друзьями, в конце концов, они
ведь не виноваты в своем невежестве. Интересно, знает ли Любовь Андреевна что такое «блядь»? Может, спросить ее, уж очень хотелось узнать значение
этого слова. Но я опять промолчал, погашая в себе порыв любопытства.

– Садись, Игорек, садись. Мы рисуем животных. Бери карандашики, рисуй.

Я сел за парту и разложил карандаши. Мне почему-то не хотелось рисовать животных, я бы нарисовал дядю Мишу на стройке. Какой хороший человек. Ведь
он не посчитал меня маленьким. Вот что значит уважение к человеку, когда тебя не ставят ниже других. Я закрыл глаза и улыбнулся, есть же таки
люди. Спасибо!

Любовь Андреевна постучала указкой по столу, обращая внимание учеников к себе, я открыл глаза.

Она держала в руках рисунок. Наверное, Алины Савиной, потому что та стояла рядом и улыбалась. На рисунке был нарисован лось. Я хотел было снова
предаться мечтаниям о светлом, но Любовь Андреевна попросила меня подняться. Я встал.

– Дети, посмотрите, пожалуйста, сюда. Это рисунок Алины, она очень старалась и, по-моему, у нее хорошо получилось. Я хочу, чтобы каждый из вас
сказал, что именно ему нравится на этом рисунке. Давай, Игорек, ты первый.

Я посмотрел на одноклассников, потом на учителя, затем на рисунок.

– Лось как лось, – честно признался я и пожал плечами.

Любовь Андреевна как-то смутилась. Ее взгляд принял несколько разбросанный характер.

– Ну хоть что-то же тебе понравилось, правда?

И тут я вдруг почувствовал, что пора. Пора начинать настоящую, взрослую жизнь, впервые.

Вдохнув воздуха, я сказал громко, с расстановкой, словно обращался ко всему классу:

– Ебло у него смешное...

Любовь Андреевна икнула. Указка упала на пол и покатилась по окружности. В классе повисла тишина. Савина перестала улыбаться и чесать задницу. Я
получил такой приток энергии, который не израсходован во мне и по сей день.

Ой, солома, ты солома,
Яровая, мятая,
С четырьмя гулял сегодня,
А ты будешь пятая…

Ни гуляю, ни пою
Со своей отрадою,
То зашью, то распорю,
То пою с досадою…

Рукава мои пусты,-
Нет козырной масти,
Ни в болото, ни в кусты.
Ни прощай, ни здрасти…

Не искал и не ищу
Я себя в сосёнках,
Где спою, где просвищу,
Где брожу в потёмках…

Защемило, что-то грудь,
Вспомнилося милое,
Подошёл бы кто-нибудь,
А то, всё постылое…