200 лет с Гоголем
Смех, вызываемый образами гоголевских персонажей, не утратил своей актуальности. Да и сами герои никуда не ушли. Они вечны, они живут среди нас, они живут в нас самих, они стали неотъемлемой частью нашей российской действительности.
200 лет назад, 20 марта по старому стилю, или 1 апреля по новому, в местечке Большие Сорочинцы Полтавской губернии родился великий русский писатель Николай Васильевич Гоголь.
Вечный скиталец, одинокий, крайне ранимый и глубоко верующий человек, Гоголь, как никто другой, чувствовал и понимал Россию. Удивительная, до мистицизма гениальная сенсорика писателя позволила ему понять и раскрыть глубинные, внутренние механизмы противоречивого российского организма, добраться до самых его основ и ...ужаснуться. В своем творчестве, мучительном, опустошающем душу, Гоголь вольно или невольно затронул тонкие, особые струны российского менталитета, эдакие основы основ, и звук этих струн, далеко не мелодичный, а напротив, глухой и безликий, отразился в его произведениях немного нервным, задорным и одновременно мрачным смехом.
Его печальный смех, особый, гоголевский, отнюдь не жизнеутверждающий, с непременной ноткой безнадежности, звучит до сих пор на той же частоте, что и почти 200 лет назад. Смех, вызываемый образами гоголевских персонажей, не утратил своей актуальности. Да и сами герои никуда не ушли. Они вечны, они живут среди нас, они живут в нас самих, они стали неотъемлемой частью нашей российской действительности. Мы смеемся над Плюшкиным, Городничим, Хлестаковым, Маниловым, Иваном Никифоровичем и понимаем, что смеемся-то не над ними, а над самими собою. «Над кем смеетесь?» — вопрос, в припадке горького похмелья поставленный все тем же Городничим, главный сатирический вопрос писателя. Вопрос, несмотря на данный тут же ответ, так и оставшийся вопросом вопросов.
Когда бессмертного для России «Ревизора» ставили первый раз в Петербурге, актеры имели потрясающий успех, в первую очередь у самого императора, по той простой причине, что они ... провалили спектакль. Актеры, привыкшие к фарсу и водевилям, восприняли гоголевскую пьесу как «если кто-то кое-где у нас порой». Именно так они и играли Городничего, Землянику, Лапкина-Тяпкина. Это были какие-то клоуны. Над ними потешалась публика, чувствуя собственное превосходство. Ведь приятно, когда тебе дурака показывают, сразу умным себя почитаешь. Вот только реакция Гоголя была однозначной. Он, увидев такое, был настолько потрясен, что от стыда сбежал с премьеры, проклиная тот день, когда сел за «Ревизора». Только одному Богу известно, сколько невероятных душевных сил и лет жизни стоило ему, чтобы придти в себя и вернуться к перу. Да и в последующем герои пьесы представлялись как комические персонажи, пережитки царского прошлого. Серьезность, предприимчивость, жизненную смекалку, умение приспосабливаться этих мелких чиновников никто не замечал. А ведь смех Гоголя был направлен не на то, чтобы высмеять их пороки и недостатки, а показать уродливость чиновничьей системы в целом, чиновнического мировоззрения, раболепского пресмыкательства и допустимой вседозволенности. Тот же Городничий — ловкий, авторитарный, выстроивший вокруг себя узкий круг зависимых и благонадежных людей, человек, умеющий жить. Хоть он и называет себя «старым дураком», но при этом совсем не дурак. Жизнь свою и своей семьи Городничий сумел устроить.
А персонажи поэмы «Мертвые души»? Чем не живая универсальная энциклопедия всего российского общества? Даже маленькие, второстепенные персонажи — это настоящие архетипы.
Полицмейстер города N — образец чиновника — профессионала, постигшего свою должность в совершенстве. И доброжелательный, и обходительный, заслуживший любовь во всем городе, при этом воровавший вдвое больше своих предыдущих предшественников, чудотворец, по кивку которого купцы со всего рынка несли ему на стол и осетра, и икорку, и пироги, и разносолы. Словом, отец — благотворитель. Настоящий крестный отец, причем не только в переносном смысле этого слова.
А Иван Антонович кувшинное рыло? Просто прелесть — чиновник. Как он берет взятки! Это никакой не криминал — это настоящая поэзия! Его интонация, его отточенное на взятку чутье представляется верхом совершенства. Он так ловко и профессионально перекладывает бумаги на своем столе, что положенные на стол купюры сами исчезают, словно с ними работает иллюзионист Копперфильд.
Что уж говорить о Чичикове и помещиках! В каждом из них есть та русская изюминка, та отличительная черта, без которой, нашу страну, хорошо ли это, плохо ли, невозможно себе вообразить.
Один мой знакомый, преподаватель экономики, советует своим студентам «Мертвые души» как пособие для возможных окололегальных способов накопления капитала. Поэма Гоголя — это не только демонстрация предпринимательских способностей Чичикова и разного рода чиновников, но чисто русское неумение обращаться с накопленным состоянием. Несдержанность и расхлябанность постоянно мешают Чичикову стать крепким буржуа. В конторе, борясь со взятничеством и доведя этот уровень (взятничества, разумеется) до совершенства, он пал жертвой собственной расхлябанности. Хотя именно здесь не повезло — в игру вступила более крупная и хищная рыба. На таможне, рьяно пресекая коррупцию и победив ее с выгодным для своего кармана счетом, он погорел вообще по собственной глупости. Из-за сиюминутной слабости пришлось Чичикову буквально бежать и из города N, правда, на этот раз он и оказался в выигрыше.
«Мертвые души» задумывались Гоголем как трилогия: ад — чистилище — рай. Ад, то есть первый том, он написал. А вот дальше работа не пошла. Мучительные десять лет работы над вторым томом и его последующее сожжение — показатель того, что Гоголь понял, и это, как человека верующего, его угнетало, что второй, а тем более третий том, невозможны. Он просто не мог писать о том, чего нет. Духовное возрождение Чичикова — теоретически еще возможно, но вот остальное... Суровые рамки реальности и болезненное, но поразительно точное ее восприятие останавливали писателя. И Россия «Мертвых душ» осталась в аду.
В аду остался и еще один, пожалуй, самый яркий гоголевский архетип, Акакий Акакиевич. Достоевский, Тургенев, другие русские писатели 19 века говорили, что все они вышли из гоголевской «Шинели», имея ввиду умение передать образ маленького человека. А вот вышли ли мы по сознанию из шинели Акакия Акакиевича — вопрос, требующий отдельного рассмотрения. Ведь серые, замкнутые в себе, легко управляемые люди, при этом хорошо выполняющие свою работу, — это просто клад для вертикального чиновничьего устройства государства. Не надо только их доводить до крайности — отнимать самое святое — шинельку. Хотя, было время, отнимали и шинельку, и жизни, и никто не возражал. Для сталинских времен тот же Акакий Акакиевич прямо-таки бунтарь какой-то: генералу отомстил — подумать даже страшно. Правда, отомстил уже будучи мертвецом, призраком, блуждающим по ветреным улицам Петербурга.
«Скучно на этом свете, господа!» — сетовал Николай Васильевич, глядя на желчную непримиримость Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича, когда спустя годы посетил Миргород. Ничего в их отношениях не изменилось, с годами они не стали мудрее, словно жили по какому-то чужому мрачному сценарию.
Думаю, эти же слова сказал Гоголь бы и сейчас, окунувшись в нашу современную российскую действительность. Да, за 200 лет несколько изменилось внешнее существование, страна дважды поменяла свое название, но ее внутренняя суть осталась прежней. Все так же в цене управленцы типа Городничего, судьи типа Ляпкина — Тяпкина, стражи правопорядка типа полицмейстера из города N, предприниматели типа военного начальника, скушавшего Чичикова. А мы, смиренные Акакии Акакиевичи, все так же послушно исполняем свой долг, все так же боимся начальство, все так же ждем милости сверху. Так же, как капитан Копейкин, обиваем пороги чиновничьих кабинетов и, не добившись справедливости, либо тихо умираем, как Акакий Акакиевич, либо становимся разбойниками, как капитан Копейкин.
200 лет мы живем бок о бок с гениально увиденными и описанными Гоголем персонажами. Персонажами не придуманными, а взятыми из нашей же обыденной жизни. И за 200 лет мы не только не отошли от них, но даже, наоборот, еще крепче сблизились, сроднились с ними, слепо повторяя пророческие, вечные сценарии книг Гоголя.
Андрей Гусев
Жареных баклажанов "под мясом" понравится вам не меньше. 
