Привыкла читать книги с ручкой и блокнотом: выписываю цитаты. Накопилось уже несколько таких блокнотов. С годами, бывает, плохо помню содержание книги, остается лишь память ощущений: понравилось - не понравилось, а старые записи  помогают восстановить нечто большее. Так что занятие это считаю для себя полезным. Возможно, что-то  окажется интересным из этих записей и другим. 

Сегодня я хочу рассказать о  повести Бориса Васильева "Летят мои кони...". Еще в детстве меня поразила его книга  о героях Брестской крепости "В списках не значился". Помню, начала читать и не могла оторваться - читала всю ночь.  Вообще, для меня Борис Васильев, как и Василь Быков, и Виктор Астафьев - писатели особого ранга. Их военные повести и романы читала еще в юности, но и по прошествии лет разочарования  не произошло. Война - особая тема, которая не может не волновать. Писатели - фронтовики - ровесники моего отца, тоже прошедшего Великую Отечественную. Может, еще и поэтому с особым уважением и  преклонением отношусь к ним самим и их творчеству.

[URL=http://www.radikal.ru] Повесть «Летят мои кони...» биографична. Такое своеобразное воспоминание о детстве, юности... Все мы   родом оттуда, из детства. И я заметила,  чем старше становлюсь, тем чаще всплывают в памяти  картины из моего прошлого. И только сейчас начинаю по-настоящему понимать своих родителей, да и себя тоже. После прочтения этой повести мне захотелось самой кое-что написать о своем детстве. Не для общего обозрения - для себя, для своих детей (вдруг им когда-нибудь это станет интересно). В общем,  повесть "Летят мои кони..." легла мне на душу в нужное время,  в мое время. Удивительно, что об этом говорит даже подзаголовок, сделанный писателем: "Повесть о своем времени".

Заворожили самые первые строчки. Цитата большая, но она того стоит.

"А сейчас я  еду с ярмарки. 

Еще размашисто рысят кони, еще жив праздник в душе моей, еще кружится голова от вчерашнего хмеля и недопетая песня готова сорваться в белесое от седины небо. Еще не остыли на губах ворованные поцелуи случайных женщин, любивших любовь больше, чем меня, и тем самым вложивших свой камень в котомку моей усталости. Еще хочется пробежаться босиком, поваляться в траве, нырнуть с обрыва в незнакомый омут. Еще так трудно оторвать взгляд от женских ног, еще пытаешься казаться умнее, еще мечтается перед сном и хочется петь по утрам. Еще не утолена вся жажда, еще веришь в себя, и еще ничего не болит, кроме сердца.

И все же я еду с ярмарки, а это значит, что между моими желаниями и моими возможностями, между "хочу" и "могу", между "еще" и "уже" начала вырастать стена. И каждый прожитый день добавляет в эту стену свой аккуратный кирпичик. Я еще хочу бежать вслед за уходящим поездом, но уже не могу его догнать и рискую остаться один на гулком пустом перроне.

Чувства притупляются, как боевые клинки: об них уже не обрежешься, не вздрогнешь вдруг от запаха первого снега, от цвета свежей смолы, от стука вальков на реке. Уже не слышно тишины и не видно тьмы, уже позади все, что случалось впервые, и порой уже кажется, что на свете не осталось ничего нового, кроме смеха и солнца, дождя и слез, мороза и птичьего гомона. Уже знаешь, что ждет за поворотом, потому что потерял им счет, но сердцу не прикажешь, и оно снова и снова замирает в груди, и ты упрямо надеешься  успеть понять, додумать, написать. Но уже ничего не вернешь, и неразгаданные мысли, ненаписанные романы и невстреченные встречи, что призрачным роем еще вьются вокруг, уже для других.

Я еду с ярмарки, кое-что купив и кое-что продав, кое-что найдя, а что-то потеряв; я не знаю, в барышах я или внакладе, но бричка моя не скрипит под грузом антикварной рухляди. Все, что я везу, умещается в моем сердце, и мне легко. Я не успел поумнеть, торопясь на ярмарку, и не жалею об этом, возвращаясь с нее;многократно обжигаясь на молоке, я так и не научился дуть на воду, и это переполняет меня безгрешным гусарским самодовольством. Так пусть же неспешно рысят мои кони, а я буду лежать на спине, закинув руки за голову, смотреть на далекие звезды и ощупывать свою жизнь, ища в ней вывихи и переломы, старые ссадины и свежие синяки, затянувшиеся шрамы и незаживающие язвы."

И еще  несколько пронзительных цитат о детстве и о жизни.

«Человек живет для себя только в детстве. Только в детстве он счастлив своим счастьем и сыт, набив собственный животик. Только в детстве он беспредельно искренен и беспредельно свободен. Только в детстве все гениальны и все красивы, все естественны, как природа, и, как природа, лишены тревог. Все – только в детстве, и поэтому мы так тянемся к нему, постарев, даже если оно было жестким, как солдатская шинель.»

«…Нет уже тех деревьев, ибо «Все проходит», как было написано на перстне царя Соломона. Все – кроме детства .Оно остается в нас пожизненно, потому что если, «КТО ТЫ?» - плод взрослой твоей ипостаси, то, «КАКОЙ ТЫ?» - творение детства твоего. Ибо корни твои в той земле, по которой ты ползал.»

«Жизнь требует от человека не ответов, а желания искать их.»

«Конечно, я идеализирую и свое детство, и свою семью, но идеализировать своих родителей куда естественнее, чем строго реалистически подсчитывать их недостатки.»

«Старость только тогда имеет право на уважение, когда молодость нуждается в ее опыте.»

"Еще смеются рассветы, и уже чуть грустят вечера. Еще хочется танцевать, но уже просыпаешься  с легкой горчинкой, вспоминая, как прыгал и махал руками. Еще, как в  детстве, хочется куда-то бежать, кого-то спасать, но все чаще   и чаще приходят мгновения, когда уже не хватает воздуха со всего земного шара и начинаешь судорожно заглатывать его, а он не желает лезть в твою грудную клетку.

А ведь там бьется сердце. Оно всю жизнь бьется в клетке, и мало, ох как мало счастливцев, которые выпускали это сердце на волю! И если я завидую кому-либо, то только этим безгранично свободным людям.

Прожитая жизнь - одеяло, которым тебя когда-нибудь закроют с головой. Оно может оказаться теплым, коротким или подмоченным, а у меня - лоскутное. Ничто не вечно, но если хоть один лоскутик мой понадобится людям через четверть века, я буду иметь все основания считать себя счастливцем. Нет, мне не приснилась моя жизнь - я сшил ее себе сам. Как умел, как мог, но - сам. И на основании этого рискну  утверждать, что признаю лишь один талант - неистребимую жажду работы. Через соблазны, через усталость, через "не хочу" и через "не могу". И талант этот - не от бога и не от природы, а только от родителей. И я встаю на колени и низко кланяюсь им..."