-Поиск по дневнику

Поиск сообщений в Olga-777

 -Подписка по e-mail

 

 -Статистика

Статистика LiveInternet.ru: показано количество хитов и посетителей
Создан: 03.05.2010
Записей: 734
Комментариев: 312
Написано: 1361

ВОЗВРАЩЕННЫЕ ИМЕНА. Часть 1

Дневник

Вторник, 12 Марта 2013 г. 23:33 + в цитатник

 

Год назад, 29 марта 2012 года, во Франции в госпитале старинного города 
Ле-Пюи-ан-Веле (Le Puy-en-Velay) на 102 году ушла из жизни 
известный поэт и танцовщица Ларисса Андерсен. 
Она прожила свою жизнь красиво и достойно. Была знакома и на равных общалась с Николаем и Святославом Рерихами, 
Александром Вертинским, Ириной Одоевцевой, 
Борисом Зайцевым, Зинаидой Шаховской. 
За несколько дней до кончины Лариссы Андерсен 
в российском историко-архивоведческом журнале "Вестник архивиста" 
была опубликована статья главного специалиста отдела использования и публикаций 
Государственного архива Хабаровского края ― Кривченко Любови Анатольевны 
"ИЗ ИСТОРИИ СЕМЬИ ЭМИГРАНТСКОЙ ПОЭТЕССЫ 
ЛАРИССЫ НИКОЛАЕВНЫ АНДЕРСЕН" 
Основным источником исследования стало личное дело 
Лариссы Андерсен и ее отца ― Николая Михайловича Адерсона.


Георгий СУХНО, Скерневице, Польша. 
08.03.2013 год


 

Л.А. КРИВЧЕНКО 

№ 2, 11 МАРТА 2012






Исполняя генеалогические и биографические запросы граждан, очень часто приходится обращаться к архивному фонду Государственного архива Хабаровского края «Главное бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи» (БРЭМ), документы которого очень популярны и известны во всем мире. Сотни людей нашли информацию о своих родственниках-эмигрантах благодаря этому уникальному кладезю человеческих жизней и судеб. Просматривая эти документы, представляешь, чем жили люди начала ХХ в., о чем мечтали, что волновало и тревожило их души. Очень часто возникает желание узнать – живы ли они и как сложилась их жизнь после эмиграции. Не всегда это удается, но некоторых так оберегал их ангел-хранитель, что они живут и здравствуют и по сей день. 

Читать далее...

Серия сообщений "ТРЕПЕТ СЛОВА":
О поэтах и писателях, сохранивших живой трепет слова.
Часть 1 - Цветаева - дочери!
Часть 2 - Ко Дню Победы. 1941 - 1945 годы
...
Часть 10 - ВОЗВРАЩЕННЫЕ ИМЕНА. Часть 3
Часть 11 - ВОЗВРАЩЕННЫЕ ИМЕНА. Часть 2
Часть 12 - ВОЗВРАЩЕННЫЕ ИМЕНА. Часть 1


Метки:  

ВОЗВРАЩЕННЫЕ ИМЕНА. Часть 2

Дневник

Вторник, 12 Марта 2013 г. 23:30 + в цитатник

 

«ВОЗВРАЩАЮСЬ НА РОДИНУ СВОИМИ СТИХАМИ...»


Россия – вздох. 
Россия – в горле камень. 
Россия – горечь безутешных слёз.




Первый сборник стихов Лариссы Андерсен «По земным лугам» был издан в Шанхае в 1940 году тиражом всего 100 экземпляров. Он давно стал библиографической редкостью. Всю свою долгую жизнь, проживая в разных 
точках земного шара Ларисса Андерсен писала на русском языке, но её замечательные стихи очень редко появлялись в печати.
 





В 2006 году в московском издательстве «Русский путь» тиражом две тысячи экземпляров вышла книга "Одна на мосту", в которой представлены стихотворное наследие, воспоминания, статьи и письма Лариссы Андерсен. 
Для тех, кто интересуется историей культуры русского зарубежья, особо важными будут не только её полные светлой печали стихи, но и воспоминания о шанхайской жизни 30-х годов, о театральных гастролях в Японии, о жизни в Китае и Корее, эссе о путешествиях, рассказы о встречах с Александром Вертинским, Иоанном Шанхайским, Наталией Ильиной.
 





В приложении книги представлены статья Александра Вертинского "Ларисса Андерсен" и рецензия к первому сборнику ее стихов. Вертинский высоко оценил её поэтический талант: 
«Мой дорогой друг! Я хочу поблагодарить Вас за Ваши прекрасные стихи. Они доставили мне совершенно исключительное наслаждение. Я пью их медленными глотками, как драгоценное вино. В них бродит Ваша нежная и терпкая печаль «Le vin triste», как говорят французы. Жаль только, что их так мало... Впрочем, Вы вообще не расточительны. В словах, образах, красках. Вы скупы — и это большое достоинство поэта...»
 



Вот как представила Ларисса Андерсен свою книгу "Одна на мосту": 



— Моим друзьям, чья молодость прошла в Китае, посвящается.


ОТ АВТОРА


После моей первой книжечки стихов «По земным лугам», вышедшей в Шанхае в 1940 году, прошло больше чем полжизни. И только теперь, когда мои «литературные» друзья, уже издавшие по несколько сборников, махнули на меня рукой, я раскачалась на издание второй. К сожалению, многих из них уже нет, и мне не придется услышать их отзывы, а как хотелось бы!.. 
Почему же так получилось? Перемены в жизни, переезды, новые обустройства, домашняя возня. Да, отчасти… Но когда стихи возникают и бродят в голове, им ничто не мешает, они все равно найдут лазейку и появятся на свет. Впрочем, я всегда писала мало. Писала и во время этого долгого перерыва, но не отделывала стихи, а запихивала их в дневники, которые веду, сколько себя помню, в книги, в старые бумаги. И забывала о них. Может быть, еще больше, чем раньше, разбрасывалась на новые впечатления: вместе с мужем, по роду его деятельности (он работал в судоходной компании), мне пришлось поколесить по свету: Индия, Африка, Вьетнам, Таити. А раньше, в Китае, все мои силы и время забирали танцы — другая моя любовь (они к тому же помогали мне зарабатывать на жизнь, на стихи прожить было нельзя). 
Вероятно, это в моей натуре — увлекаться многим, особенно в сфере искусства. Признаться, я даже слегка побаиваюсь людей, всецело одержимых одним родом деятельности, хотя, наверное, такая цельность натуры позволяет достичь в жизни больших высот, чем такое, как у меня, «всего понемножку»: стихи, танцы, рисование, йога, верховая езда. 
Все это так. И все же, я думаю, главная причина моего молчания в том, что я потеряла нужную атмосферу. Писать стихи на русском, живя среди иностранцев (а я всю жизнь пишу только на родном языке), — это то же самое, что танцевать при пустом зале.
 





А началась моя поэтическая судьба еще во времена отрочества, в Харбине, благодаря Алексею Алексеевичу Ачаиру, который создал литературную студию «Молодая Чураевка». Однажды он сказал: «Вот придешь домой и напиши стихотворение». Я добросовестно написала какую-то ерунду, стараясь, чтобы было похоже «на такое, как пишут». Показала ему. Он терпеливо объяснил мне технические недостатки и посоветовал написать просто о том, что видела, о чем думала. И тогда я сочинила стишок о моем детском воспоминании. Ачаир его, как ни странно, похвалил, особенно, помню, ему приглянулась одна рифма: «Клекотала перепелка у молдавского поселка». Позже это стихотворение даже было опубликовано в нашей газете «Молодая Чураевка». 



 


С этого все и пошло. Несмотря на то что я и тогда уже разбрасывалась — любила рисовать. Помню даже, что когда в Харбин приехал Н.К. Рерих и Ачаир пригласил его на встречу с чураевцами, то, представляя меня, сказал: «Это наша будущая художница». И все же я «заразилась» стихами. Стихи победили. Я стала печататься. Многим они нравились, и моей маме тоже (поначалу она довольно настороженно относилась к моим «вдохновениям», но так как отныне нам стали присылать ее любимый журнал «Рубеж», где меня публиковали, все изменилось). 
Насколько общий интерес создает нужную атмосферу, видно уже по тому, что после переезда многих членов «Чураевки» из Харбина в Шанхай мы организовали поэтические «пятницы», чтобы не потерять друг друга и уже налаженный ритм встреч для совместного обмена мнениями о новых стихах. Впрочем, мы не только встречались раз в неделю, но придумали игру, которая с большим азартом заставила нас снова взяться за стихи. Каждый опускал в урну записку с заданной темой, проще говоря, с заглавием нового стихотворения, и кто-то из нас (по очереди) вытаскивал вслепую одну из таких записок. На озвученную тему мы все были обязаны написать хотя бы коротенькое стихотворение. Иногда ничего не приходило в голову: предложенная тема не вызывала вдохновения, тогда отделывались рифмованной шуткой.
 


 
Фото Михаила Дроздова (РКШ)

В любом случае стихи писались, такой был уговор. Да и задор, дух соревновательности подталкивали нас. 
Мы, можно сказать, писали друг для друга: Николай Петерец, Мэри Крузенштерн-Петерец, Николай Щеголев, Лидия Хаиндрова, Мария Павловна Коростовец, Владимир Померанцев, Валерий Перелешин. 
И теперь эта моя новая книжка вряд ли бы увидела свет, если бы не воспоминания о доброжелательной оценке моих стихов такими большими поэтами и строгими ценителями, как Александр Вертинский, который помогал мне составлять первую книжечку стихов в Шанхае, а после — Ирина Одоевцева, предлагавшая подготовить к изданию в Париже новый сборник (к сожалению, я так и не успела этого сделать), и Валерий Перелешин, дважды приезжавший ко мне во Францию и всякий раз «понукавший» меня напечататься. А также настоятельные советы поэтов Юрия Линника, Владимира Росова, знатока дальневосточной ветви русской эмигрантской литературы Эммануила Штейна, который в свое время издал книгу «Остров Ларисы». Еще большая моральная поддержка – в письмах, по телефону от самых давних, еще шанхайских друзей, которые сейчас живут в Австралии, поэтессы Норы Крук и ее мужа Ефима. И особенно благодаря милой Тамаре Калиберовой, журналистке, которая несколько раз приезжала «с другого конца света», из Владивостока, любимого города моего детства. Все для того, чтобы расшевелить меня, отыскать на французском чердаке и привести в порядок стихи, писавшиеся почти полвека в стол, прозу. Разобрать хотя бы частично старые письма и подготовить это все к изданию. 
Не могу не сказать слов благодарности в адрес художниц: Роз Берже – из Франции и Тамары Юфа – из России, которые согласились украсить мою книгу рисунками. 


С волнением и надеждой возвращаюсь на родину… своими стихами. Они, так распорядилась судьба, писались на протяжении всей жизни вдали от России, но всегда по-русски. И поэтому, хочется верить, все же найдут отклик в родной душе.


ССЫЛКИ: 
Мы признательны Кривченко Любови Анатольевне, главному специалисту отдела использования и публикаций Государственного архива Хабаровского края за сотрудничество и предоставленный материал о Лариссе Андерсен. 
В публикациях мы опирались на архивы Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи (БРЭМ) , российского историко-архивоведческого журнала «ВЕСТНИК АРХИВИСТА» , Клуба друзей Лариссы Андерсен . Книги Лариссы Андерсен «По земным лугам» и «Одна на мосту» , «Остров Лариссы» (издатель Дом Русского Зарубежья) и Александра Васильева «Красота в изгнании: Королевы подиума» также легли в основу представленного нами материала «Возвращенные имена. Часть 1-5». 
1. БРЭМ - http://archive.khabkrai.ru/brem/ 
2. «ВЕСТНИК АРХИВИСТА» - http://www.vestarchive.ru/ 
3. Клуб друзей Лариссы Андерсен создан в апреле 2008 года, по инициативе журналиста Тамары Калиберовой (председатель). Почётные члены клуба: Патриция Полански – русский библиограф Библиотеки имени Гамильтона Гавайского университета, Элен Мякотина-Каплан – ответственный секретарь Русской Тургеневской библиотеки в Париже, Александр Васильев - историк моды, коллекционер, Михаил Дроздов - председатель «Русского клуба в Шанхае». Задача клуба – сохранение памяти о восточной ветви русской эмиграции, знакомство с творчеством писателей и поэтов дальневосточного зарубежья неизвестных в современной России. 
4. Ларисса Андерсен. По земным лугам: Сб. стихотворений. — Харбин, 1940. 
5. Ларисса Андерсен. Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма — М.: Русский путь,2006. 
6. Остров Лариссы: Антология стихотворений поэтов-дальневосточников Под ред. Э. Штейна. — Орандж, 1988. 
7. Александр Васильев. М.: Слово/Slovo, 2008. - 352 с.: ил. Изд. 8-е, в 2-х тт.
 

Публикация подготовлена Георгием Сухно. 
Скерневице. Польша. 2013 год

Серия сообщений "ТРЕПЕТ СЛОВА":
О поэтах и писателях, сохранивших живой трепет слова.
Часть 1 - Цветаева - дочери!
Часть 2 - Ко Дню Победы. 1941 - 1945 годы
...
Часть 9 - ВОЗВРАЩЕННЫЕ ИМЕНА. Часть 4
Часть 10 - ВОЗВРАЩЕННЫЕ ИМЕНА. Часть 3
Часть 11 - ВОЗВРАЩЕННЫЕ ИМЕНА. Часть 2
Часть 12 - ВОЗВРАЩЕННЫЕ ИМЕНА. Часть 1


Метки:  

ВОЗВРАЩЕННЫЕ ИМЕНА. Часть 3

Дневник

Вторник, 12 Марта 2013 г. 23:27 + в цитатник

 

ПО СТРАНИЦАМ КНИГИ ЛАРИССЫ АНДЕРСЕН 
«ОДНА НА МОСТУ»


Нора Крук 
Поэтическое предисловие




Когда Ларисса Андерсен предложила мне написать поэтическое предисловие к ее долгожданному сборнику, меня захлестнули противоречивые чувства. Это большая честь. Ушедшие в лучший мир поэты Юстина Крузенштерн-Петерец, Валерий Перелешин, Ирина Одоевцева, сам Александр Вертинский и журналист-критик Эммануил Штейн были бы счастливы сделать это. Не успели.70-х годах в Париже Ирина Одоевцева предлагала Лариссеподготовить рукопись и издать книгу. «У вас свой особый почерк, — говорила Ирина Владимировна, — это редкость. Я хочу Вам помочь, возьмитесь за дело…» Но у Лариссы были другие заботы — сама жизнь. Ее стихи рождались из света и теней. Они возникали в горах Кореи, где она гостила у Янковских, в русском Харбине, где Ларисса выросла, начала писать стихи и вступила в поэтический кружок «Чураевка», в пестром Шанхае, на пляжах Таити, где однажды она встретилась с поэтом Евтушенко, в Мадрасе, где «Мем-Саиб» ездила верхом и руководила армией слуг… Джибути, в Сайгоне, где в то время можно было увидеть сцену самосожжения буддийских монахинь, а в кафе однажды погибли от взрыва террористов друзья Лариссы и ее мужа Мориса Шеза. 
Во Франции, где Ларисса осела в родовом поместье Шезов, в крохотном городке Иссанжо, она ездила верхом, преподавала йогу, занималась садом и многочисленными кошками, собаками… Стихи рождались во время прогулок по деревенской дорожке между полями пшеницы французской, на кухне, у плиты, в саду, но заняться подготовкой книги долгое время не удавалось. 
Жизнь подарила ей пестрый калейдоскоп стран, событий,и Ларисса отплатила долг искренними, удивительно глубокими стихами, полными любви к природе и сострадания ко всему живому, что ее окружало. При этом она, как никто другой, умеет чувствовать всю прелесть и острую радость жизни и передать ее в своих стихах.Имя Лариссы Андерсен знают везде, где живут люди,любящие русскую поэзию, несмотря на то что за долгую жизнь, отмеренную ей судьбой, вышел единственный томик ее стихов — в 1940-м году в Шанхае. Тоненькая книжечка «По земным лугам».

И вот наконец перед нами долгожданный сборник. Ее стихи пронизаны и болью, и смехом, и одиночеством. Но это — всегда живые строки о человеческих чувствах. Известный поэт Валерий Перелешин, близкий друг Лариссы Андерсен, отмечая мастерство ее стихов, их кажущуюся «простоту», говорил, что они написаны как будто на одном дыхании.Юстина Крузенштерн-Петерец, сама острый критик,указывала на Лариссин дар рассказчика, ее непосредственность в стихах и все подмечающий взгляд. Эммануил Штейн ценил ее стихи за неповторимый голос, музыкальный слух, особое очарование. Не меньшим мастерством она владела в прозе. Ей необычайно удавались очерки о людях, о путешествиях, которыми была так богата жизнь Шезов. 
Возможно, страсть к жизни, захватившая Лариссу, лишила нас, читателей, многотомника ее произведений — Лара была слишком увлечена ежедневным, ежечасным общением с миром. Слишком озабочена земными делами, чтобы заняться стихотворной работой, но именно эта страсть к жизни напоила ее стихи живой водой.У каждого читателя есть особо любимые стихи избранного им поэта. Я часто повторяю про себя: «Ветки маются в черном небе…» Именно этот «детский» голос переносит меня в прошлое, в комнату с печкой-буржуйкой, с любящими родителями и с девочкой в большом кресле. Сколько в этом стихотворении жизненной мудрости… Какие душевные коллизии должна была пережить эта девочка…


Одно из поздних ее стихотворений «Смерть идиота» — сгусток боли. Не сумел Господь помочь несчастному. Когда я осторожно сказала Лариссе, что ее стихотворение, быть может, ставит под вопрос само существование доброго Бога, она отрезала — нет, нет… И оказалось, что Ларисса верующая, чего я, еще полвека назад приходившая к Лариссе в Пасху на кулич — традиционную дань обычаю, — не знала. Ларисса сложный и интересный человек и обманчиво несложный поэт. 
Крупицы мудрости и прозрения в ее стихах разбросаны везде: 

И тоской пронизанная радость, 
И охваченная счастьем боль…
 

А вот такое нехитрое, совсем недавно написанное стихотворение о прибытии русской жены из Китая во французскую глубинку. Тут все — новая французская маман, готовая принять невестку, и любопытные соседи, и счастливый сопровождающий всюду свою хозяйку кот… Сколько же любимых кошек мурлычут и ласкаются в ее стихах…Еще не написано стихотворение о литературных сокровищах, накопившихся на чердаке барского дома. Еще много чего не написано, но я верю в Лариссину звезду и верную ей Музу. В стихотворении «Все мне рады…» есть такие строчки: 

Я бесформенна и безмерна, 
Как вода —разольюсь во всем…
 

Они перекликаются с перелешинским «Аргонавтом»: 

Все заветы и все знамена, 
Целый мир вбираю в себя…


 


Русская зарубежная литература - поэт Нора Крук 



Но если Валерий Перелешин вбирал в себя целый мир и снова творил его уже по-своему, то Ларисса растворяется в этом мире, превращаясь в озеро, отражающее облако, розу в каплях росы, безумного самоубийцу, колдунью…Ларисса вошла в зарубежную русскую поэзию своей легкойтанцующей походкой. И подарила нам такие глубокие, проникновенные стихи, полные особого аромата и самобытной прелести. Их хочется перечитывать и перечитывать. И запоминать. Потому что это настоящая поэзия.
Май 2005, Сидней(Австралия)




ЛИРИКА 
ИЗ КИТАЯ – ПО МИРУ


Только в заводи молчанья может счастье бросить якорь, 
Только тихими глазами можно видеть глубину. 
Знак молчанья — как присяга, как печать, лежит на всяком, 
Кто свернул тропинкой тайной в заповедную страну. 
Молчаливый час рассвета, озаренный солнцем ранним, 
Там, где синие лагуны спят в оправе синих гор, 
Так бросаются с обрыва в синеву летящим камнем, 
Замирая, саланганы и вонзаются в простор. 
И ни слов, ни размышлений. Как сказать об этом счастье? 
Разве можно в миг полета размышлять — куда летишь? 
Это может быть молитва. Это может быть — причастье, 
Чтобы сердце сохранило эту утреннюю тишь.


ЯБЛОНИ ЦВЕТУТ 

Месяц всплыл на небо, золотея, 
Парус разворачивает свой, 
Разговор таинственный затеял 
Ветер с потемневшею листвой… 
Ведь совсем недавно я мечтала: 
Вот как будут яблони цвести, 
Приподнимет мрачное забрало 
Рыцарь Счастье на моём пути. 
Говорят, что если ждать и верить, — 
То достигнешь. Вот и я ждала… 
Сердце словно распахнуло двери 
ожиданье света и тепла! 
Всё как прежде… Шевелятся тени, 
Платье, зря пошитое, лежит… 
Только май, верхушки яблонь вспенив, 
Лепестками белыми кружит. 
Месяц по стеклу оранжереи 
Расплескал хрустальный образ свой, 
Маленькие эльфы пляшут, рея 
Над росистой, дымчатой травой… 
Надо быть всегда и всем довольной. 
Месяц — парус, небо — звёздный пруд… 
И никто не знает, как мне больно 
Оттого, что яблони цветут.
 

Дни, недели… Всё одно и то же 

Дни, недели… Всё одно и то же — 
Грелось сердце старых грёз тряпьём… 
Вдруг, нежданной новью потревожен, 
День взвился, как звонкое копьё. 
— Счастье? — Тише… 
К счастью нужно красться, 
Зубы сжав и притушив огни… 
Потому что знает, знает счастье, 
Что всегда гоняются за ним.
 

«Простившись нежно с синеглазым маем…» 

Простившись нежно с синеглазым маем. 
На грудь полянки выплакав печаль, 
Покинутые яблони вздыхают, 
Обиженно и робко лепеча. 
Но тишину березовых беседок 
Пьянит жасмин, безумный, как мечты… 
глубинах рощ таинственное лето 
Придумывает новые цветы. 
Звенит июнь, сереброзвонный ландыш, 
Вдыхая тишь, роняет дни в траву, 
И, крадучись, в потемках, от веранды 
Тропинки уползают и зовут… 
За тонкий рог на синеве повесясь, 
Что б все сказали: ах, как хорошо! 
Сквозь облака просеивает месяц 
Магический лучистый порошок… 
А там, где тень узорно вяжет петли, 
Во тьме аллеи – шорох легких ног, 
Девичьих рук заломленные стебли, 
Девичьих губ томящийся цветок. 
И с чьих-то растревоженных браслетов 
Песчинки звона сыплются в кусты… 
глубинах рощ таинственное лето 
Придумывает странные цветы.


«Путь к неизбежному так недолог!..» 

Путь к неизбежному так недолог! 
Страшною ведьмою, ступу креня, 
Тьма налетает, сметая подолом 
Поле и небо. Кто спрячет меня? 
Бледные руки упавшего дня 
Еле дрожат у подножья престола… 
этом беспомощном голом поле 
Кто же укроет, кто спрячет меня? 
Спуталась в темный клубок дорога, 
цепкие клочья сбилась мгла… 
Вот и вся сказочка про Недотрогу: 
Просто — 
Царевна жила да была, 
Много смеялась… И плакала много… 
Потом — 
умерла.


«Лучшие песни мои не спеты…» 

Лучшие песни мои не спеты, 
Лучшие песни мои — со мной… 
Может быть, тихою ночью это 
Бродит и плачет во мне весной? 
Месяц застыл, навостривши уши, 
Слушает сонную тишь земли… 
Если бы кто-нибудь мог подслушать 
Боль безысходных моих молитв! 
Сладким, безумным, предсмертным ядом 
Яблони майскую ночь поят… 
Знаю я — всем нам, цветущим, надо 
Прятать в груди этот нежный яд…


БЕССМЕРТНИКИ 

Бессмертники в безжизненных ладонях, 
Печальный шелест жестких лепестков, 
И тяжкий свод, где алый отблеск тонет, 
И бархатом задушенный альков. 
Разорванные, брошенные четки, 
И горечь трав, и горечь пустоты — 
Нет слез уже… И силуэт решетки, 
Сплетающей узорные кресты. 
И боль неизживаемой утраты… 
И памяти нерастворимый ком… 
И кажется: в залитых кровью латах 
Не солнце — рыцарь гибнет за холмом… 
И страшно! Страшно… Пламенеет вереск, 
Кричит закат, терзая небеса… 
И кто-то дышит за тяжелой дверью, 
И кто-то к скважине прижал глаза 
И замер… А угаснет отблеск алый, 
И бледный месяц встанет, как мертвец, 
И, вздрогнув, почернеет гладь канала, 
И тихий шепот пробежит в листве. 
И заскрежещет цепь, и пес внизу завоет. 
И всколыхнется занавес окна, 
И руки затрепещут, вскинутся, забьются… 
И — замрут над головою… 
И снова упадут… И снова тишина… 
И только темноту пронзит ночная птица, 
И только прошуршит упавшая листва, 
И только смутные, чужие лица 
Проговорят: 
Еще жива.


«Вчера я маме укрыла…» 

Вчера я маме укрыла 
Могилку зеленым мхом, 
И стала иной могила, 
Словно согрелась в нем. 
Я долго лежала рядом 
И гладила мох щекой. 
Взглянула ночь за ограду 
И стала тихой такой… 
Застыло вверху распятье, 
Глядели белки камней. 
И молча, в зеленом платье, 
Мама пришла ко мне.


«Я виновата перед Богом…» 

Я виновата перед Богом, 
Я как растратчик, как банкрот. — 
Я раскидала по дорогам 
Дары Божественных щедрот. 
Я улыбалась, я страдала, 
Я крылья взметывала ввысь — 
Вот почему теперь так мало 
Они от счастья поднялись.


БЕЗ РОССИИ


«Я думала, Россия — это книжки…» 

Я думала, Россия — это книжки. 
Все то, что мы учили наизусть. 
А также борщ, блины, пирог, коврижки 
И тихих песен ласковая грусть. 
И купола. И темные иконы. 
И светлой Пасхи колокольный звон. 
И эти потускневшие погоны, 
Что мой отец припрятал у икон. 
Все дальше в быль, в туман со стариками. 
Под стук часов и траурных колес. 
Россия — вздох. 
Россия — в горле камень. 
Россия — горечь безутешных слез.


ХИМЕРА 

Мы никого не впустим в нашу жизнь. 
Мы даже радость не всегда впускаем. 
И дальше горем выжженной межи 
К нам не ворвется музыка мирская. 
Живем в густой стесненной пустоте — 
Наш хрупкий мир наполнен ею туго… 
Мы — только я да книги, и затем — 
Она — моя подруга. 
Она — моя певучая тоска, 
Мое ни с кем не деленное счастье. 
Она — биенье крови у виска, 
И накипь слез, и мудрости причастье. 
Бледнеет ночь… Усталая свеча… 
Молчанье книг… Поникший сумрак серый, 
Но все еще томится у плеча, 
Пленительные вымыслы шепча, 
Она — моя химера.


АНГЕЛЫ 

Все притихли в таинственном мраке, 
Кто-то кашлял, давясь тишиной… 
Человечек в лоснящемся фраке 
Поклонился — невзрачный, смешной… 
И, магической силою взмаха 
Вмиг возникших невидимых крыл, 
схоластической музыке Баха 
Первозданное небо раскрыл: 
Вихри крыльев, сверкание ликов, 
Белизну, бирюзу и лазурь, 
И в гармонии ангельских кликов — 
Отголоски ликующих бурь, 
И согласное, стройное пенье 
Флейт и лилий в небесном саду, 
И спираль озаренных ступеней — 
облака, в синеву, в высоту…


«Пьяная, жестокая, шальная…» 

Пьяная, жестокая, шальная, 
Истерзанная, бедная, больная 
Моя страна, которой я не вижу, — 
Как я люблю тебя! Как ненавижу…


«Манила, Адриатика, Гренада…» 

Манила, Адриатика, Гренада… 
Экзотика, лазурь, сиянье льда… 
Как были мы взволнованны, как рады 
Попасть хотя бы мысленно туда. 
Как мы водили по цветистой карте 
Смешными пальцами в следах чернил. 
Как тут же, в классе, на корявой парте 
Цвели магнолии, искрился Нил… 
Нам ровно ничего не говорили 
Какие-то простые — Припять, Псков, 
Мы просто засыпали, не осилив 
Всех этих скучных рек и городов. 
И вот теперь, под чуждым «знойным» небом, 
Экзотики хлебнув за все года, 
Отведавши кусок чужого хлеба, 
Мы так хотим, мы так хотим туда! 
Туда, туда, где Псков, и Днепр, и Киев, 
Где в пятнах не чернил уже, а слез 
Горят для нас названья дорогие 
Огнем незабывающихся гроз… 
Там нет ни пальм, ни фиников, ни рифов, 
Там холод, смерть, страдания и кровь, 
Но, слившись с ней обыденною рифмой, 
Над всем горит и светит всем — любовь. 
И над бесцветной картою застынув, 
Прокуренными пальцами возя, 
Минуя все моря и все пустыни, 
Мы шепчем: — Киев… взят или не взят? — 
Манила, Адриатика, Гренада – 
Нам не нужны. Не нужен целый свет… 
Одну страну, одну страну нам надо, 
Лишь ту — куда нам въезда нет.


«Я замолчала потому…» 

Я замолчала потому, 
Что о себе твердить устала. 
Кому же я нужна, кому? 
Вот почему я замолчала. 
Живи. Люби. А что любить? 
Успех? Дома? Толпу Шанхая? 
И яростно писать на «бис» 
Стихи о яблонях и мае? 
Родные яблони мои, 
Я вовсе вас не разлюбила, 
Но накипает и томит 
Иная боль, иная сила. 
Я оставляю дневникам 
Шестнадцать лет, мечты о принце: 
Когда мечтать о принцах нам — 
Здесь, во взбесившемся зверинце? 
театрах, клубах, кабаках 
Для всевозможных иностранцев 
Пляшу. Не то чтоб гопака, 
Так — «экзотические танцы». 
Кого любить? За что любить? 
За эти глупые улыбки? 
За приговор: вы вправе жить, 
Пока вы веселы и гибки? 
И я живу. Который год. 
Сбегу. Вернусь. И все сначала… 
Кому нужны стихи? И вот, 
Вот почему я замолчала. 
И в этой пестрой пустоте 
Где все — карман, где все — утроба, 
закостенелой суете. 
Где все спешат и смотрят в оба, 
Где что урвать, кого б столкнуть, 
Но только не остановиться… 
Мерещится мне новый путь, 
Иные чудятся мне лица. 
С сердцебиеньем первых грез, 
С тоской последнего бессилья 
Все чаще задаю вопрос, 
Все чаще думаю: Россия.


ЧУЖИЕ МОРЯ


ПАРОХОД 

Который-то день, утонувший в тумане. 
Который-то вовсе утерянный час. 
И сами мы где-то… в большом океане. 
И волны несут и баюкают нас. 
И все хорошо, словно не было горя, 
И даже не страшно, что будет потом. 
Наш дом — пароход. Наша улица — море, 
И плещется лунная ночь за бортом. 
И шепчет… И сердце в уюте каюты 
Уснуло, свернувшись клубочком, как кот… 
Не надо Манилы, не надо Калькутты, 
Пусть наш пароход все плывет и плывет… 
Не надо земли — только б море да море! 
Не надо базаров, и войн, и газет! 
Лишь море — и в этом туманном просторе 
Лишь этот чудесный магический свет.


БЕССОННИЦА 

Непрочен счастья панцирь тонкий… 
Бунтарь, бродяга и бандит — 
Весенний ветер, всадник звонкий, 
Мне снова сердце бередит. 
И ни молитвой, ни слезами, 
Ни этой каменной стеной… 
А ночи строгими глазами, 
Как сторожа, следят за мной. 
Вершат обход свой непреложный, 
Листвой под окнами шурша, 
И замедляют шаг тревожно, 
И замирают, не дыша… 
И отступают, и бледнеют… 
И исчезают на глазах. 
И только ветер, ветер веет 
опустошенных небесах. 
Там нет чудес и нет участья… 
И встанет новый день во зле… 
Но жить, но быть какой-то частью 
Тут, на затоптанной земле!.. 
Я поднимусь, лицо умою, 
Чтоб встретить утро, как всегда… 
И посмеется надо мною 
Извечно юная вода.


ИЗ ФРАНЦУЗСКОГО АЛЬБОМА


«Да простит меня Эйфеля душа…» 

Да простит меня Эйфеля душа, 
башня-то мне и не нравится. 
Может быть, техника хороша, но… 
совсем не красавица. 
Просто отметился век, 
очень печальный к тому же. 
Лучшее принес человек 
в жертву тому, что хуже. 
С легким сердцем башню отдам 
(и все небоскребы Парижа) — 
За старую Нотр-Дам, 
хотя она и пониже.


«А стихи пишу в печали, от безмолвия пишу…» 

А стихи пишу в печали, от безмолвия пишу, 
Затоскую и вначале говорю карандашу: 
— Карандаш… — Он понимает, он и сам расскажет мне, 
Отчего тетрадь немая оживает в тишине. 
Оживают все предметы, все предметы — как друзья, 
С ними я веду беседы о превратностях житья… 
Больше всех болтают книги, и притом — наперебой: 
Смех, рыданья, споры, крики. Кто — свирелью, кто — трубой. 
их крикливом, шумном мире чуть слышна тетрадь моя: 
Где уж тут писклявой лире роз, кота и воробья…
 

«Вот я вернулась — не пропажа…» 

Вот я вернулась — не пропажа. 
Нашлась на радость всех собак, 
Котов, и лошадей, и даже — 
На радость мужа как-никак! 
Я тут как прежде. И навечно. 
Нервна, измучена, тупа… 
Но, всепрощающе сердечна, 
Березок тихая толпа 
Меня встречает. Как смогу я 
Опять мой чемодан замкнуть 
И простодушную такую 
Немую радость обмануть? 
Да будет так. И паки, паки… 
Муж, лошадь, кошки и собаки 
С благословением берез 
И в радости, и в море слез 
Ненарушимо, неразлучно, 
Пусть это глупо или скучно, 
Пока в нас теплятся сердца, 
Мы будем вместе. До конца!
 

«Нам пели птицы — мы не слушали…» 

Нам пели птицы — мы не слушали. 
К нам рвался ветер — не проник. 
Теперь засушенными душами 
Мы ищем высохший родник. 
Хлопочем, рыщем, спотыкаемся, 
А нажить — грузом на плечах! 
Шутя грешим, небрежно каемся 
И утопаем в мелочах. 
Еще манит земля весенняя, 
Зовет кукушка за рекой, 
Но нам дороже воскресения 
Наш озабоченный покой.


«Где-то там, на этом свете…» 

Где-то там, на этом свете, 
Ты живешь не для меня. 
И растут не наши дети 
У не нашего огня. 
Но неведомая сила 
Не развязывает нас. 
Я тебя не отпустила — 
Ни навеки, ни на час. 
Лишь уснешь — тебе приснится 
Темный сад и звездный пруд… 
И опять мои ресницы 
Осенят и уведут. 
Ускользнет среди растений 
Зашуршавшая ладья — 
тишину, где дышат тени, 
глубину, где ты и я.


ПЕЧАЛЬНОЕ ВИНО


И тем, кто жив, 
И тем, кто умер, 
С кем дальней юности причастье, 
И боль, и радость, и ненастье 
Делить пришлось 
ПЕЧАЛЬНОЕ ВИНО.


Памяти Александра Вертинского 

Это было давным-давно, 
Мы сидели, пили вино. 
Не шумели, не пели, нет — 
Угасал предвечерний свет. 
И такая цвела весна, 
Что пьянила и без вина. 
Темнота подошла тайком, 
Голубея лунным цветком, 
И укрыла краем крыла, 
А печаль все росла, росла, 
Оставляя на много лет 
Догорающий тихий след. 
И, я знаю, никто из нас 
Не забыл тот прощальный час, 
Что когда-то сгорел дотла… 
Так прекрасна печаль была, 
Так звенела в ночной тиши, 
Так светилась на дне души.


КОСТЕР 

Посвящается Арсению Янковскому, 
написано после его смерти.
 

Трещал и жмурился костер, 
И речка ворковала, 
И синий сумрак распростер 
Над нами покрывало. 
И даже полная луна взошла апофеозно, 
Конечно, было не до сна, 
А к ужину — и поздно. 
Да, будут ждать, смотреть на дверь — 
Твой брат, моя подруга, 
Но нам не вырваться теперь 
Из колдовского круга. 
Ночная птица неспроста 
лесу заголосила: 
Бывают странные места, 
Таинственная сила… 
Нет, мы не так уж влюблены, 
Мы невзначай попались! 
Но в эту ночь в лучах луны 
Немножко целовались. 
Мы просто заплатили дань 
Луне и всем красотам!.. 
Меня в то лето звали «Лань» — 
Наверное, за что-то. 
Ты, ловкий кавалер, танцор, 
Был «Барсом» вечеринок. 
Но ты и с барсом этих гор 
Вступил бы в поединок! 
Костер давно угас… Но след 
На дне души ютится. 
И след костра, и голос птицы, 
И наши девятнадцать лет.


«Я отсюда уйду навсегда…» 

Памяти Георгия Гранина 

Я отсюда уйду навсегда, 
За собой не оставив следа, 
Ни в родимой земле… и нигде, 
Только всплеск да круги по воде. 
Я плясала, писала стихи. 
Я грешила, прощала грехи. 
Я жалела людей и зверей, 
Даже, может быть, стала добрей. 
Я бродила весною по лугу, 
Обнимала деревья в снегу, 
Повидала чужие моря, 
И поплакала — зря и не зря. 
Но река не направится вспять — 
Я, поплакав, смеялась опять. 
За моря, за леса, за поля 
Я тебе благодарна, земля. 
И за радость житейских утех, 
За друзей, за пирушки, за смех… 
И за ту тишину, ту печаль, 
Что зовет в необъятную даль. 
Только вот: я о ком-то забыла, 
Не прислушалась, мимо прошла, 
Осени же, Пресветлая Сила, 
Тех, кого я так плохо любила…


НА МОСТУ 

На том берегу – хуторок на поляне 
И дедушкин тополь пред ним на посту… 
Я помню, я вижу сквозь – слезы, в тумане, 
Но всё ж я ушла и стою на мосту. 
А мост этот шаток, а мост этот зыбок – 
От берега деда на берег иной. 
Там встретят меня без цветов, без улыбок 
И молча ворота захлопнут за мной. 
Там дрогнут и хмурятся темные ели, 
И, ежась от ветра, мигает звезда… 
Там стынут улыбки и стонут метели, 
Нет, я не дойду, не дойду никогда! 
Я буду стоять, озираясь с тоскою, 
На сторону эту, на сторону ту… 
Над пастью обрыва с проклятой рекою. 
Одна. На мосту.


Серия сообщений "ТРЕПЕТ СЛОВА":
О поэтах и писателях, сохранивших живой трепет слова.
Часть 1 - Цветаева - дочери!
Часть 2 - Ко Дню Победы. 1941 - 1945 годы
...
Часть 8 - Нерадостный путь мой — исканье...
Часть 9 - ВОЗВРАЩЕННЫЕ ИМЕНА. Часть 4
Часть 10 - ВОЗВРАЩЕННЫЕ ИМЕНА. Часть 3
Часть 11 - ВОЗВРАЩЕННЫЕ ИМЕНА. Часть 2
Часть 12 - ВОЗВРАЩЕННЫЕ ИМЕНА. Часть 1


Метки:  

ВОЗВРАЩЕННЫЕ ИМЕНА. Часть 4

Дневник

Вторник, 12 Марта 2013 г. 23:00 + в цитатник

 

ПО СТРАНИЦАМ КНИГИ ЛАРИССЫ АНДЕРСЕН 
«ОДНА НА МОСТУ»
 
 
ДРУГИЕ БЕРЕГА 
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ
 
 


 

ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ 
ПРОШЕДШЕЕ ВРЕМЯ


Моя родословная сшита из разных «кусочков». Во всяком случае, с тех пор как мой прадед Якуб Андерсен прибыл в Россию, по-видимому, из Скандинавии. О нем известно немного: Якуб и его жена умерли, скорее всего, во время эпидемии холеры. Уцелел только их сын — Михаил. Он был очень маленький, чтобы интересоваться своим происхождением. Добрые люди позаботились о сироте, отдали в кадетский корпус, перевели в православную веру 
и женили на русской девушке. Ольга Романова была дочерью лесничего из Полесья. Впрочем, как мне помнится, она говорила еще на каком-то языке, кажется, по-литовски… 
Луцк, Минск, Каменец-Подольск — я наслышана об этих местах, о них вспоминал мой папа — Николай Михайлович Андерсен. Он родился в 1878 году, в семье всего было шесть детей. Папа, как и его отец, тоже учился в кадетском корпусе в Полтаве. Известно, что дедушка Михаил Яковлевич (так он писал в документах свое отчество) дослужился до чина генерала. Был головой города Пружаны в Белоруссии. За особые заслуги перед Отечеством (история умалчивает, какие именно), он был пожалован титулом русского дворянина. 

Мой отец женился на польке — Евгении Иосифовне Кондратской, католичке восточного обряда, дочери разоренного мелкого помещика, который жил вместе с семьей под Одессой. Она была на год его младше. В 1967 году я сидела на ступеньках знаменитой Потемкинской лестницы и размышляла: отчего это, только когда почти никого из близких уже 
нет, мы начинаем так нежно относиться к их бесследн
о ушедшему прошлому…


ЗЕБРА


Мы играем «в зебры», и как это изумительно радостно! Почему именно «в зебры» — не знаю. Настоящих зебр из нас никто не видел, разве только на картинке, и новое слово сразу понравилось. И запомнилось на всю жизнь. Так было сладко прятаться в пахучих зарослях бурьяна и вдруг выскакивать из зеленой «засады». Прятаться и… выскакивать, прятаться и… выскакивать — больше ничего не было в этой игре. Но была радость! И потом слезы: дело происходило в гостях, и новое кружевное платье «зебры» оказалось все в зеленых пятнах… В детстве особенно трудно бороться и с печалью, и с радостью. Печалятся или радуются все клеточки нового тела, попробуй-ка останови их вовремя… А еще труднее, когда дело приходится иметь со снами… И только одно помогало мне здесь — рождественская открытка. Я смотрела на нее долго-долго перед тем, как заснуть, и засыпала спокойно, без страха. На открытке над покрытой снегом землей с домиками и холмами летел ангел и играл на золотой трубе. И сам он был в золотых блестках — нарядный рождественский ангел. Но дело было даже не в ангеле. Дело было в том, что он летел по синему небу. Синему, как сапфир. 
Синему, как глубокая радость. Синему, как все, что где-то, может быть, и есть, но к чему не можешь добраться… 
А если даже доберешься, дотронешься, как я дотрагивалась детским пальчиком до глянцевой блестящей поверхности открытки, то это оказывалось уже совсем не то, что там, в глубине…


ХАРБИН
ГИМНАЗИЯ
 


Классная комната… Весна… На стекле жужжит муха.Радостно смотреть на нее. Почему она не понимает, что форточка открыта? Весна. А за окном тянется затейливая и простая, грустная и спокойная китайская дудочная песенка. Это слепой китаец и мальчик-поводырь. Песенка без начала и без конца… 

Детям трудно слушать, учителю трудно говорить. Видна улица.На другой стороне, как упавшее солнце, сверкает, лучится стеклянный осколок. 



Таня пишет письмо Косте.

«Милый, милый Костя! Ничего, что учитель держал тебя в углу и, что тебя хотят исключить из гимназии. Это совсем не главное… Я все равно люблю тебя. Я всегда буду любить тебя, даже, когда ты совсем плохой и дурак. Но я так хотела бы, Костя, так хотела, чтобы ты был хорошим. С учителем ты поступил плохо, но дело даже не в нем, а в том, что твоя мама будет плакать. 
И потом ты не прав по отношению к котенку. Ведь ты его не захотел взять только потому, что он простой и некрасивый, и у 
него такой хвост маленький. Но это ничего, что он не махровый — у него может быть хорошая душа. Я знаю, ты сейчас опять скажешь: “Где душа? Есть печень, есть голова, есть сердце, а где душа?” 
Но как бы я любила тебя, если б у меня не было души?»…
 



После экзамена 
Так славно нам бежать вдвоем, 
При смехе пар лучист и зыбок. 
А небо, словно водоем 
Неисчерпаемых улыбок. 
Звенящий смех, звучащий снег, 
Хрустальный хруст зеркальных льдинок… 
И вот с морозом, покраснев, 
Мой нос вступает в поединок. 
От слез пустилось солнце в пляс, 
И на ветру наш голос ломок, 
Сегодня больше нам не даст 
Судьба задач-головоломок. 
Экзамен, страхи… как во сне, 
На нас победно пляшут ранцы, 
И нам смешнее и смешней 
От их ритмического танца. 
Шершавым шарканьем подошв. 
Катаясь, гладим тротуары. 
Смешно, мой нос на мак похож 
И на сову твой капор старый. 
За нами молния и гром 
И Марь Иванна в черном платье, 
А впереди — наш дом, и в нем 
Тепла раскрытые объятья. 
– Скорее! – молит пасть носка, 
И, в дрожь вгоняя мостик шаткий, 
Мы барабаним по доскам, 
Как две подкованных лошадки. 
Крыльцо.  Стучим, кричим, звоним. 
И ждем. Молчит наш дом упорно. 
Надеждой теплою над ним 
Дымок, витающий упорно. 
Но вот залаял черный Винг… 
– Ну как? – Ответ на наших лицах. 
И нам в награду Метерлинк 
С таинственною «Синей птицей». 
И тут прорезывает тишь Литературный поединок: 
Ты, белобрысая, твердишь, 
Что Метерлинк любил блондинок. 
Что остается мне сказать, 
Я говорю, тая презренье 
– А Пушкин — синие глаза 
Воспел в своих стихотвореньях.


НАС ПО МИРУ РАЗБРОСАЛО… 
Самовар на Садовой


Мои родители и я приехали в Харбин из Владивостока. Это были двадцатые годы, когда русские в Харбине еще не потеряли своего бодрого и даже задорного настроения. Старались верить в будущее, а пока не унывать. Даже мода не оставила без внимания этот город. Это было время фокстрота, чарльстона, коротких платьев и короткой стрижки. Не для меня, конечно. У меня были две толстые косички, и готовилось гимназическое платье с высоким воротничком. Мои родители тоже не могли принять участие в знаменитом расцвете Харбина. Надо было искать где жить, где работать. Папа, военный человек, перепробовав все, что он не умел делать, устроился в Управление КВЖД (Китайско-Восточная железная дорога). И вместо каморок и общежитий мы переехали в маленький домик в большом саду на тенистой Садовой улице, где наконец-то получился некоторый уют, несмотря на пропажу во Владивостоке всех наших вещей, кроме, конечно, самовара — его мы привезли. Я уже достаточно выросла, чтобы утереть слезы по оставленной кукле, и не достаточно, чтобы сожалеть о мебели и украшениях. К тому же и до Харбина мы долго жили «на ящиках», и если мне чего-то не хватало, так это моря, той дикой бухты, у которой мы раньше жили. Мне даже казалось странным, что больше не надо никуда ехать. 
Харбин — особенный город Это сочетание провинциального уюта с культурными возможностями я оценила позднее, когда из него уехала. И не только потому, что там остались мое детство, ранняя юность. Харбине действительно было все, что нужно для молодежи; спорт, купание, яхты, поездки на железнодорожные станции, ютившиеся среди зелени сопок с прозрачными речками и ручьями в долинах. Зимою — коньки, сани, салазки, переезды через реку по льду на специальных двухместных санках, которые китайцы отталкивали шестом. На другом берегу ждали маленькие теплые рестораны с пельменями или с пирожками.
 


Из книги Александра Васильева Красота в изгнании. Королевы подиума 
(М.: Слово, 2008)


А университетские балы и маскарады! Совсем как в книжках о старой русской жизни. Но и не только забавы, и не только для молодежи, а еще опера, оперетта, драма, концерты, лекции, библиотеки, прекрасный оркестр летом в парке Железнодорожного собрания. А какие встречались люди! Профессора, писатели, художники, архитекторы — все ведь были выброшены событиями на тот же берег, что и мы. Мы не отдавали себе отчета, как нам повезло в культурном отношении. И все это было доступно, и все мы говорили по-русски, и все мы были равны. Вот именно там, в эмиграции, особенно среди молодежи в школах, в гимназиях, на спортивных площадках, бесклассовое общество получилось само собой. И мы могли учиться. Было у кого и чему, на все вкусы. Например, шитью — у соседки или древним премудростям инков — у соседа. Можно было окончить университет и получить диплом. Только вот Леночка закончила юридический, а работает кельнершей в ресторане, а Павлик теперь инженер, а продает билеты в автобусе «Чурин — Модягоу». Но это пока, может быть, устроится, а потом поедем в Россию. Все жили на «пока», особенно старшее поколение. Что-то должно же случиться, и тогда вернемся домой. А пока не так плохо, на хлеб насущный хватает. Служба заканчивается в два часа, можно отдохнуть, пойти в гости к знакомым или в кино, а то и просто уютно посидеть на скамейке возле «Чурина». Это был большой магазин, у которого в хорошие летние вечера разгуливала молодежь, а пожилые сидели на скамейке и посматривали, кто как одет, как себя ведет и вообще. Вот так и жили, прячась от большого и подчас угрожающего мира. Пока… А там — Бог даст. 



На нашей мирной Садовой улице, действительно мирной, даже чьи-то коровы проходили утром и вечером мимо нашего сада. Говорили, что это бывший офицер завел молочную ферму и научил коров поворачиваться и равняться по команде. Так вот, на этой улице, только ближе к центру, находился ХСМЛ (Христианский союз молодых людей), где в свободные дни можно было заниматься спортом, а вечерами уютно сидеть в маленькой дружной компании с рукоделием и слушать чтение вслух. Это Алексей Алексеевич Ачаир (Грызов)[1], бывший казак, поэт, служивший в ХСМЛ секретарем, привлекал «блуждающую» молодежь к свету «Зеленой лампы». После прочтения книги «Братья Чураевы» Гребенщикова[2] (сибиряка, земляка Ачаира) кружок стал называться «Чураевкой». Он разрастался и превратился в настоящую и очень даже требовательную литературную студию. Раз в неделю здесь устраивались открытые вечера; чтение стихов, рояль, пение с эстрады в большом зале. И публика охотно наполняла его. Это был незабываемый мирок, счастливое убежище от тревог о будущем. Мы становились поэтами, писателями, художниками. Нас начали печатать. Нельзя сказать, чтобы стихи нашего кружка отражали окружающее: ни особенности нашего города, ни эмигрантской ностальгии в них почти не было. У нас не могло быть много воспоминаний. Мы жили «теперь» и писали о своих переживаниях и чувствах, которые, как и мы сами, росли и требовали выхода. И самые бурные из нас — изводились: 

Над тобой расстилается небо весеннее, 
Ты, наверное, ждал, а быть может, и ждешь, 
Как сегодня, вчера, как и позавчера, 
Что придет, налетит золотое спасение.


 
Приморская краевая публичная библиотека им. А.М. Горького и Клуб друзей Лариссы Андерсен в ноябре 2012 года провели встречу «Сергин и Гранин – поэты чураевского круга. Харбин 1930-е годы». Темой встречи стала трагическая судьба поэтов - чураевцев Георгия Гранина и Сергея Сергина.


Так писал девятнадцатилетний Георгий Гранин (Сапрыкин)[3]. Я всегда витала в облаках, не отдавая отчета зависимости от обстоятельств. Но ждала тоже какой-то счастливой перемены, утешаясь привычным, сказочным миром воображения. Одно из моих первых стихотворений, имевшее успех у публики, вероятно такой же мечтательной, как и я, могло быть написано какой-нибудь романтической девушкой из прошлого века в благополучном уединении дворянского поместья... 

Месяц всплыл на небо, золотея, 
Парус разворачивает свой. 
Разговор таинственный затеял 
Ветер с потемневшею листвой… 
Ведь совсем недавно я мечтала: 
Вот как будут яблони цвести, 
Приподнимет мрачное забрало 
Рыцарь Счастье на моем пути. 
Говорят, что если ждать и верить, 
То достигнешь. Вот и я ждала… 
Сердце словно распахнуло двери, 
ожиданье ласки и тепла! 
Все как прежде. Шевелятся тени, 
Платье зря пошитое лежит. 
Только май, верхушки яблонь вспенив, 
Лепестками белыми кружит. 
Месяц по стеклу оранжереи 
Раздробил хрустальный образ свой, 
Маленькие эльфы пляшут, рея 
Над росистой, дымчатой травой… 
Надо быть всегда и всем довольной: 
Месяц — парус, небо — звездный пруд… 
И никто не знает, как мне больно 
Оттого, что яблони цветут...




Александр Вертинский


На вечере поэзии, устроенном в «Ренессансе» вскоре после приезда Александра Вертинского в Шанхай, я прочла стихотворение, написанное предыдущей осенью, в самое трудное для меня время. Оно было очень «жалобным», может быть, это Вертинского и тронуло. Заканчивалось стихотворение так: 

…В доме, наверно, пылает печь, 
Кресло такое, что можно лечь, 
Очень радушное в доме кресло. 
Счастье с ногами в него залезло, 
Счастье в мохнатом большом халате… 
Там добрая мама… И белая скатерть… 
И чай с молоком.


По окончании программы меня представили Вертинскому. Я послушала его вежливые комплименты, выпила что-то со всеми и ушла домой. 

 
На фото (нижний ряд): Александр Вертинский 4-ый слева, Нора Крук 2-ая справа. 
Шанхай (Китай), начало 1940-х гг. (фото из архива Норы Крук)


Вскоре, зайдя утром в тот же «Ренессанс», который находился на «нашей русской авеню Жоффр» и был популярной забегаловкой богемы, я вновь встретила там Вертинского. 
Он узнал меня и предложил выпить с ним чашку кофе. К столику с вопросительным лицом подошел заведующий рестораном. И вот за него-то я обиделась на Вертинского: он вдруг сделал капризное лицо, отбросил в сторону в чем-то виноватую ложку, а потом нашел еще еле заметное пятнышко на скатерти и брезгливым жестом своих выразительных рук приказал ее убрать. Тут, уже враждебно, я подумала: перед кем он фасонит? Если перед заведующим, то это воспитанный человек, бывший офицер, и такие манеры его не очаруют. А если передо мной — то мне пятнышко не мешает, лучше бы заказал хороший сэндвич. 
Теперь это кажется смешным, но в ту голодную пору моей шанхайской жизни я стала глупо застенчивой и легко обижалась, в то же время словно чувствуя себя виноватой. Так было и в то утро, я с важным видом, словно нехотя, выпила кофе и заторопилась «по делам». 
А вообще-то я никогда не думала, что обаяние его искусства настолько возрастает, когда видишь Вертинского на сцене: каждое слово обогащается мимикой, жестом, модуляций голоса и буквально гипнотизирует. Словно открывается новый смысл и вкус слова. 
Часто во время его выступлений мне казалось, что он смотрит на меня, но я решила, что это и есть гипнотический контакт… Но оказалось, что и другие замечали — Вертинский на меня посматривал. За первое, еще короткое время своего пребывания в Шанхае он создал мне такую рекламу, что, наверное, любители романтических приключений уже ожидали — чем все это кончится.
 

 
 


Александр Вертинский: "Чужие города"  


А кончилось вот чем. После концерта предполагался большой, многолюдный ужин все в том же «Ренессансе». Я была приглашена, но мне надо было зайти домой покормить кота, что я и сделала. Кот поет и улегся на кровать. Я прикорнула рядом и тоже задремала. А потом надо было освежиться, причесаться и прочее… А главное, я даже намеренно хотела прийти немного позже, чтобы проскользнуть незаметно и сесть где-нибудь за крайний столик… А вот и влипла: никаких обычных столиков не было, а в глубине зала стоял один длинный стол, в середине которого, как царь, восседал Вертинский, а место справа от него… пустовало. Все были в сборе, и мне пришлось пересечь зал под восклицания: «Ну вот, наконец-то!..» Меня посадили на это пустое место. Я, конечно, извинилась за опоздание, но довольно сердито. Почему это мне полагается сидеть рядом с ним? Что это за демонстрация? Да, я благодарна за его внимание… Я преклоняюсь перед его талантом… Но при чем тут я?.. Ведь и другие преклоняются… И тоже пишут стихи… Вертинский с ледяной учтивостью наливал мне вино, подавал какие-то закуски, но за все время не проронил ни одного слова в мой адрес. 
Конечно, я потеряла всякий аппетит и сразу перешла к последнему блюду, чтобы догнать остальных. Едва справившись лишь наполовину и совсем смутившись, я заявила, что чувствую себя плохо и, к сожалению, вынуждена уйти. И вот, сделав каменное лицо, мой «добрый волшебник» процедил сквозь зубы: «Идите, идите, поцелуйте вашего кота под хвост». И, когда я уже пересекала зал, крикнул во всеуслышание, на весь честной народ: «Психопатка с рыжим котом!» Вот чем все кончилось. 
О существовании в моей жизни рыжего кота Вертинский знал и раньше. Я иногда разъезжала с ним на рикше и привозила его в «Ренессанс», чтобы он погулял там в садике. Но, наверное, Вертинский никак не ожидал, что в лице кота, если можно так выразиться, встретит препятствие нашей, так галантно задуманной встрече. 
Но все-таки все на этом не кончилось. Начался некий смутный период «прохладной войны». Я получила от него два письма. одном из них было о том, что он не виноват, что интересуется мной больше, чем, например, Марианной Колосовой, хотя она тоже талантлива. И что я напрасно взбунтовалась, как «слониха в цирке» (повезло, какой богатый выбор образов: от «печального отрока Пьеро», «черного ангела» — до «слонихи в цирке»)… 
Я не ответила. Я ждала, чтобы обида отстоялась… 
Да и кроме того, мне было некогда выяснять отношения. Я получила ангажемент ехать с балетной труппой в Японию на праздник цветущей сакуры. Оттуда я написала ему примирительное письмо и получила в ответ теплую телеграмму: «Мой черный ангел! Простите мне мою грубость. Я очень люблю Вас. Рыжий кот»
… А потом было его стихотворение:


Ненужное письмо 

Приезжайте. Не бойтесь. 
Мы будем друзьями. 
Нам обоим пора от любви отдохнуть, 
Потому что уже никакими словами, 
Никакими слезами ее не вернуть. 
Будем плакать, смеяться, ловить мандаринов, 
белой узенькой лодке уйдем за маяк, 
На закате, когда будет вечер малинов, 
Будем книги читать о далеких краях. 
Мы в горячих камнях черепаху поймаем, 
Я Вам маленьких крабов в руках принесу. 
А любовь — похороним, любовь закопаем – 
прошлогодние листья в зеленом лесу. 
И когда тонкий месяц начнет серебриться 
И лиловое море уйдет за косу, 
Вам покажется белой серебряной птицей 
Адмиральская яхта на желтом мысу. 
Будем слушать, как плачут фаготы и трубы 
танцевальном оркестре в большом казино, 
И за Ваши печальные детские губы 
Будем пить по ночам золотое вино. 
А любовь мы не будем тревожить словами, 
Это мертвое пламя уже не раздуть, 
Потому что, увы, никакими мечтами, 
Никакими стихами любви не вернуть.




ПРИМЕЧАНИЯ 
[1] - Ачаир (наст. фам. Грызов) Алексей Алексеевич (5 сентября (по др. данным, августа) 1896, ст. Ачаир близ Омска - 16 декабря I960, Новосибирск) — поэт. Общее образование получил в войсковом пансионе Сибирского казачьего войска. Окончил 1-й Сибирский императора Александра I кадетский корпус в Омске (1914). Учился в Петровско-Разумовской академии в Москве (1914-1917). Участник Гражданской войны. Совершил тяжелейший сибирский поход зимы 1920. Служил в Приморье в Гродековской группе войск (с 1921). Первое произведение опубликовал в 1918 г. в газете «Дело Сибири» (Омск), затем печатался в газетах «Наша заря», «Русский голос», «Копейка», «Вечер» и др. После выхода в отставку редактировал во Владивостоке (февраль-октябрь 1922) газету «Последние известия», орган сибирской областнической группы А.В. Сазонова. 1922 прибыл в Харбин, где сразу стал заметной фигурой в литературных кругах. С 1923 — помощник секретаря Христианского союза молодых людей (ХСМЛ). Организовал при ХСМЛ кружок поэтов, известный как «Молодая Чураевка». Председатель издательской комиссии Общества кадетов в Харбине (1933). Издал несколько сб. стихов, среди них: «Первая» (1925). «Лаконизмы» (1937), «Полынь и солнце» (1938). Был арестован в 1945, депортирован в СССР, отбыл 10 лет в Красноярском исправительно-трудовом лагере (ИТЛ). После освобождения жил в Новосибирске, работал учителем пения в школе. 

[2]- Гребенщиков Георгий Дмитриевич (псевд.: Сибиряк; 23 марта (4 апреля) 1882. с. Николаевский Рудник. Томская губ. - 11 января 1964, Лейкленд. Флорида. США) — прозаик, драматург, публицист, переводчик. Первая публикация вышла в Семипалатинске (1906). Выпустил книгу » просторах Сибири» ( 2 т. СПб., 1914). Отправился добровольцем на фронт. С остатками Белой армии эвакуировался из Крыма (1920). Жил в Париже, где познакомился с Н.К. Рерихом, выпустил собрание сочинений в 6 томах (1922-1923). Эмигрировал в США (1924). включился в работу друзей Музея Н.К. Рериха. 1925-1926 в Нью-Йорке выходят первые 3 тома (из 12 задуманных) эпопеи «Чураевы». При жизни Гребенщикова вышли всего 7 томов этого знакового для автора произведения. 1925 г. поселился в штате Коннектикут на р. Пампераг, где заложил русский скит. Свои идеи о Чураевке — трудовом и культурном центре — изложил в книге «Гонец. Письма с Памперага» (Нью-Йорк, 1928). Преподавал в колледже в г. Лейкленде. 

[3] - Гранин (др. псевд.: И. М-ов; наст. фам. Сапрыкин) Георгий Иванович (23 июля 1913, ст. Пограничная на КВЖД - 6 декабря 1934, Харбин) — поэт. 1923 Гранин переехал с матерью в Харбин. Учился в гимназии им. А.С Пушкина, затем поступил в Харбинский политехнический институт, но бросил учебу на первом курсе. Был секретарем литературного объединения «Молодая Чураевка». Печатался в газете «Чураевка», журналах «Рубеж», «Парус». Писал прозу, начал роман «Небо». «Молодой Чураевке» считался одним из подающих большие надежды. 1933 примкнул к группе К.В. Родзаевского, стал работать в фашистской газете «Наш путь». ночь на 6 декабря 1934 г. Г. Гранин и С. Сергин (Петров) покончили с собой в японском отеле «Нанкин» (Харбин).
 

ССЫЛКИ: 
Мы признательны Кривченко Любови Анатольевне, главному специалисту отдела использования и публикаций Государственного архива Хабаровского края за сотрудничество и предоставленный материал о Лариссе Андерсен. 
В публикациях мы опирались на архивы Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи (БРЭМ) , российского историко-архивоведческого журнала «ВЕСТНИК АРХИВИСТА» , Клуба друзей Лариссы Андерсен . Книги Лариссы Андерсен «По земным лугам» и «Одна на мосту» , «Остров Лариссы» (издатель Дом Русского Зарубежья) и Александра Васильева «Красота в изгнании: Королевы подиума» также легли в основу представленного нами материала «Возвращенные имена. Часть 1-5». 
1. БРЭМ - http://archive.khabkrai.ru/brem/ 
2. «ВЕСТНИК АРХИВИСТА» - http://www.vestarchive.ru/ 
3. Клуб друзей Лариссы Андерсен создан в апреле 2008 года, по инициативе журналиста Тамары Калиберовой (председатель). Почётные члены клуба: Патриция Полански – русский библиограф Библиотеки имени Гамильтона Гавайского университета, Элен Мякотина-Каплан – ответственный секретарь Русской Тургеневской библиотеки в Париже, Александр Васильев - историк моды, коллекционер, Михаил Дроздов - председатель «Русского клуба в Шанхае». Задача клуба – сохранение памяти о восточной ветви русской эмиграции, знакомство с творчеством писателей и поэтов дальневосточного зарубежья неизвестных в современной России. 
4. Ларисса Андерсен. По земным лугам: Сб. стихотворений. — Харбин, 1940. 
5. Ларисса Андерсен. Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма — М.: Русский путь,2006. 
6. Остров Лариссы: Антология стихотворений поэтов-дальневосточников Под ред. Э. Штейна. — Орандж, 1988. 
7. Александр Васильев. М.: Слово/Slovo, 2008. - 352 с.: ил. Изд. 8-е, в 2-х тт.
 

Материал подготовил Георгий СУХНО. 
Скерневице, Польша. 09.03.2013

Серия сообщений "ТРЕПЕТ СЛОВА":
О поэтах и писателях, сохранивших живой трепет слова.
Часть 1 - Цветаева - дочери!
Часть 2 - Ко Дню Победы. 1941 - 1945 годы
...
Часть 7 - АНТИСЛОВО ЛЮДМИЛЫ НАРУСОВОЙ
Часть 8 - Нерадостный путь мой — исканье...
Часть 9 - ВОЗВРАЩЕННЫЕ ИМЕНА. Часть 4
Часть 10 - ВОЗВРАЩЕННЫЕ ИМЕНА. Часть 3
Часть 11 - ВОЗВРАЩЕННЫЕ ИМЕНА. Часть 2
Часть 12 - ВОЗВРАЩЕННЫЕ ИМЕНА. Часть 1


Метки:  

ВОЗВРАЩЕННЫЕ ИМЕНА. Часть 5

Дневник

Вторник, 12 Марта 2013 г. 22:37 + в цитатник

 

"Моим друзьям, чья молодость прошла в Китае, посвящается", - эти строки стали эпиграфом к воспоминаниям Лариссы Андерсен. Свои стихи, письма, заметки, эссе она собрала в книге "Одна на мосту", чтобы через самое сокровенное, что было в ее жизни, вернуться в Россию. 
Она оставила добрую память о харбинском острове изгнания. 
Тираж издания не велик, но те, кто не смог приобрести книгу, без особого труда найдут ее электронную версию в Сети и прочитают. Хотя, конечно, читая такую книгу, лучше держать ее в руках, острее ощущаешь связь времен. 
Решил я поделиться с форумчанами и гостями сайта своими впечатлениями и разместить на сайте лучшее из опубликованного Лариссой Андерсен. Наверное, литературным критикам сделать это было бы просто, мне же, дилетанту оказалось не под силу. Каждое слово Андерсен, облеченное в поэтические строки или в прозу, отзывалось в душе моей ее радостью, болью, ее раздумьями о жизненных ценностях. Она говорит об отношении к России, о том, что "... родной язык — общение, а чужой — преграда". Я не мог не вспомнить, как Анатолий Железный в своей книге "Петр Лещенко" убеждает читателей, что Петру Лещенко не было присуще чувство любви к родине, что не мог он тосковать по России. Неправда, эмигрантам, особенно творческих профессий, это чувство знакомо. Ларисса Андерсен это подтверждает. 
Я выбирал из книги для публикации на сайте что-то, потом менял, 
удалял, добавлял и, в конечном итоге, решил сделать подборку, отталкиваясь от количества: из каждой главки понемногу. Уверен, что все написанное этой, удивительного, от Бога таланта, женщиной найдет отклик и в вас. Тем, кто не знал о Лариссе, и тем, кто знал, но подзабыл, эти публикации послужат толчком найти что-то еще о ней и из ее творчества. 
Найти и окунуться в светлый и добрый мир ее души. Мне этого очень хочется. 
Ваш Георгий Сухно. 
Польша, 10.03.2013




ПО СТРАНИЦАМ КНИГИ ЛАРИССЫ АНДЕРСЕН 
«ОДНА НА МОСТУ»


НАТАША ИЛЬИНА 
Мы умрем, а молодняк поделят 
Франция, Америка, Китай…
 
Арсений Несмелов
 

Не помню, кто сообщил мне по телефону об этом. Одно врезалось в сознание: Наташа умерла… Наташа! Ведь как-будто совсем недавно она была здесь, у меня, и мы так хорошо беседовали! 
Наташа… Подругами мы не были, но знали друг друга со времен нашей харбинской юности… Встречались иногда на вечерах литературного общества «Чураевка», иногда на спортивной площадке, за рекою Сунгари. Случалось, у общих знакомых. Вот так почему-то теперь ясно вспомнилась случайная встреча у заболевшей приятельницы и, по выходе от нее, наш разговор по дороге. «Вот не могу понять этих благополучных людей! Ты заметила, она сказала: “Пора бы тебе переменить сумочку…” Вот так пойти в магазин и купить… Она не может понять, что не для всех это так легко!» — возмущенно сказала Наташа. Помнится, я была немного удивлена, что это Наташу так уязвило. Ну, подружка шутила по-свойски, без предосторожностей… Ведь мой старый выцветший берет уже давно получил название «древнего фригийского колпака», а я безмятежно продолжаю его носить, хотя у меня есть другая, более презентабельная шапочка. А может быть, потому и безмятежно, что знаю захочу — и надену другую.

 
Наталья Ильина

А Наташа не может купить сумочку, и другой у нее нет… Значит, это не кокетство, а самолюбие… 
Вспоминается и другой, тоже харбинский, уже более существенный разговор. Он был как бы предвестником перемены нашей жизни. Это было после моего первого посещения Шанхая, где я провела зиму, работая кем-то вроде секретарши в журнале «Прожектор». Наташа зашла ко мне, чтобы проведать о шанхайских возможностях. Вопрос об этом был тогда наболевшим, так как жизнь в Харбине уже не предвещала ничего хорошего. Моя работа в Шанхае тоже приносила гроши и ограничивалась «Женской страничкой» в журнале, куда я помещала косметические советы, переводы из английского журнала (со словарем в руках) различных рецептов, о которых сама не имела никакого понятия (надеюсь, никто из читательниц «Прожектора» не облысел, следуя этим советам: каюсь, иногда, не найдя в словаре нужного слова, я писала рецепт по наитию. Да еще дважды публиковались в журнале мои рассказики. Но все же я во время работы в «Прожекторе» встречала новых людей, пишущих и вообще «богему» — обо всем этом и шел у нас оживленный разговор. 
Следующие встречи с Наташей, которые помню, случались уже в Шанхае, где я окончательно застряла из-за войны. Мы встречались так же случайно: на улице или у знакомых. Наташа выглядела хорошо и, помнится, я обратила внимание на то, как ладно сидели на ее стройной фигуре с длинными ногами скромные, но элегантные платья. А в лице ее было, пожалуй, нечто экзотическое — все это вместе создало Наташе прозвище Жозефина Беккер. 
Если говорить о литературной деятельности Н. Ильиной — она преуспевала. Ее оценили. Наташины фельетоны, остроумные и колючие, где часто высмеивались пустоголовые и кокетливые «Лели», печатались и читались с успехом. Да и в разговоре с Наташей, это всегда замечалось, был некий блеск. И она знала об этом. 
И все-таки, несмотря на все это или даже благодаря всему этому, я тогда подумала, что Наташа – даже очень «женщина». И почему бы – нет?! Мы не были подругами, но и антагонистами не были. Даже несмотря на маленький инцидент как-то Наташа и меня насмешливо «прохватила» в одном из фельетонов, где я тоже вроде как некая «Леля», только с фантазиями. Я не обиделась (ну, разве что немного). Вскоре все забылось. 
Зато я хорошо помню, как в один прекрасный день мы с Наташей разговорились по-настоящему. И как она воскликнула: «Но как хорошо ты все понимаешь! Как с тобой легко говорить». Приятно было слышать от такой блестящей и всегда настроенной саркастически собеседницы, но и немного смешно: она так удивилась, будто ожидала, что танцы вытрясли из меня всякую способность понимать что-либо… 
После того как прогорел «Прожектор», мне пришлось долго и мучительно искать работу. Тогда я вспомнила мое всегдашнее влечение к танцам (а также некоторую еще харбинскую подготовку). И как-то мне случайно выпал шанс заменить заболевшую танцовщицу в оперетте. Вскоре я постепенно утвердилась в этом деле, дававшем мне возможность жить уже не впроголодь и даже зарабатывать вполне хорошо. Стихи же я по-прежнему писала и очень ретиво посещала наш литературный кружок, переселившийся в Шанхай. Эти встречи были для меня самым отрадным отдыхом. 
Но война продолжалась, жизнь становилась труднее, спектакли реже, а главный источник заработка — клубы и кабаре, — наполнились японцами, которые требовали, чтобы танцовщицы после исполнения своего номера усаживались за их столики, что никогда раньше не входило в условия работы, так что пришлось, из предосторожности, ограничивать выбор места работы. Да и настроение было не слишком танцевальное. Среди моих знакомых не было никого, кто бы не переживал за исход войны, и вечера проходили у радиоприемников, слушали новости. Помнится, я как-то зашла к Наташе. На стене ее комнаты висел портрет Сталина.

«Ого!» — удивилась я. 
«Да, вот я… в него верю!» — ответила на мое восклицание Наташа. 
Да, понять ее было нетрудно, так хочется верить человеку, который защищает страдающий теперь родной народ! Да, мы все: и мои друзья, и я, с затаенным дыханием передвигая ниточку по карте при свете фитилька в затемненной комнате, разве не желали ему успеха? Так желали, что уже сомневались в слухах о жестокостях Сталина… И думалось, что вот кончится война, и все русские: и там, и мы, эмигранты, будем один народ, и все простят все друг другу… 
И вся молодежь — дети тех, кто так пострадал от революции, рвалась быть там, — теперь помогать защищать родину. 
Я понимала все это. Хотя портрета Сталина у меня не было (вместо него висел портрет Гарри Купера, киноактера). Такая уж я «Леля». Понятно, когда кончилась война и была объявлена возможность репатриации, почти все мои друзья и знакомые кинулись в советское консульство. И конечно, Наташа, с ее сильным и целеустремленным характером, знала, чего хотела. Хотела писать на родном русском языке, в своей стране и для своих читателей. 
 

Того же хотели и мои друзья в литературном кружке. Не поехали на родину только те, у кого были сложные семейные обстоятельства. А мне нужно было найти моего отца, от которого я не имела известий долгое время и даже не знала — жив ли он. Когда после бурных военных событий весной 1949 года в Китае воцарилось новое правительство, мне удалось с помощью Красного Креста отыскать его в Харбине и выписать в Шанхай. Но покоя хватило ненадолго: все разъезжались, перспектив на работу было мало. Проситься вдвоем ехать в Советский Союз? Что он там будет делать в его возрасте? А я? Смогу ли прокормить нас обоих своими вовсе не идеологическими стишками? Танцы? Галиной Улановой я уже не стану, а танцевать в каком-нибудь кабачке… Попробовать? Так оттуда же не вернешься… 
Когда я спросила моих знакомых танцовщиц, собравшихся ехать в репатриацию, не боятся ли они, что, если им захочется поехать куда-нибудь и вдруг откажут… Они дружно ответили: «А мы не захотим!» Вот с какой решимостью они ехали. У меня такой решимости не было. Именно из-за того, что вдруг запрут…

 
На фото: Николай и Ларисса Андерсен, Морис Шез. Мадрас, 1958 год

Друзья звали меня в Канаду. Канадский консул устроил нам с отцом разрешение на въезд да еще прибавил хвалебное письмо о моих танцах, адресовав его в какое-то театральное общество. И бесплатный проезд для отца ввиду его возраста. Я же должна была ехать за свой счет немного позднее, чтобы было дешевле (и интересней, я ликовала!), пароходом через Италию и т.д. И вот отец улетел, а меня не пустили китайские власти. Пока я добивалась этого разрешения, виза была просрочена. Другие знакомые, даже не знакомые, но кто-то знавший меня, послали мне вызов в Бразилию. Но в это время я заболела легкими, простудившись во время танца под вентилятором, и не могла предоставить нужного аттестата здоровья…

Это ожиданье длилось несколько лет. Хорошо, что были знакомые, которые помогали моему отцу в Канаде, в то время как я помогала их родственникам в Шанхае. И он мог скромно жить, так как посылать деньги из Шанхая было невозможно. Но судьба, видно, решила вмешаться в этот омут ожиданий, надежд и разочарований. В один из вечеров я должна была показывать два своих танца во Французском клубе; вальс и цыганский, после чего была приглашена на общий ужин. За столом моим соседом оказался новоприбывший француз, служащий французского пароходного общества. К счастью, он говорил по-английски, так как по-французски я ничего не понимала. Впрочем, какой бы ни был язык, после нескольких встреч — в обществе и наедине — я поняла, что мой путь лежит не в Советский Союз, не в Канаду и не в Бразилию, а во Францию. И, пройдя некоторые затруднения (для него и для меня), китайские власти очень неохотно отпустили меня к моему мужу. Правда, для этого ему пришлось пробыть в Шанхае дольше назначенного срока. 
Судьба или случай, но мне вспомнилось, как задолго до этого знакомства, еще в период «мотаний» — куда ехать — мы с приятельницей, для забавы, пошли к гадалке, которая сказала, что я выйду замуж за человека, связанного с морем, так как она видит пароходы, пароходы… Помню, мы тогда посмеялись, решив, что гадалка, зная, как переполнены были в то время бары матросами, выбрала предсказание, чтобы не промахнуться. Да ведь было и немало романов, начинавшихся в баре и завершавшихся под венцом… моем случае то ли добрый гений, то ли злой — помог мне забыть «моего» Гарри для моей новой жизни, в которой и правда было много парохода… До сих пор снится, что я в каюте или на палубе… 
Когда мы отплывали из Шанхая, за пароходом долго следовала моторная лодка с двумя моими подругами. Они что-то кричали и махали вслед платочками… Одна из оставшихся русских и другая — китаянка, которая столько лет преданно делила со мной все мои радости и печали. И, как оказалось, я так любила их всех: и мою китаянку-аму, и учителя китайских танцев, и Си-Фу — мальчишку-садовника, который чаще приносил мне в подарок краденные где-то цветы, чем выращивал их у меня в саду. 
Но пестрый водоворот новых впечатлений уже затягивает в свое «сегодня». Развлечения на пароходе, развлечения на остановках… Гонконг, Манила, Сингапур. Коломбо, Каир, Порт-Саид, Португалия. Уже перепуталось в памяти, что после чего. Наконец Франция, Марсель. Моя новая жизнь… Знакомство с семьей моего мужа, которая жила в старинном доме в маленьком городке Иссанжо, окруженном горами, лугами и великолепными дремучими лесами. Я сразу влюбилась в это местечко и в эту природу, напомнившую мне детство, Россию, а отцу (я выписала его из Канады, и он был со мной до самой смерти) — его родное Полесье… Но даже… во всех этих странах — Индия, Африка, Вьетнам, Таити, — где мы жили десять лет по-королевски, да еще возвращались каждые два-три года во Францию в полугодовой отпуск, — почти всегда не хватало «своей» атмосферы, «своих» людей. 
Я совсем не националистка, не считаю, что русские обязательно «лучше всех». Да и бывают русские — «не свои», но сколько раз, сидя разряженной «светской дамой» на каком-нибудь приеме или ужине и рассеянно улыбаясь, когда начиналась «тонкая игра слов», которой я не понимала, я мечтала о русском застолье в какой-нибудь уютной русской кухоньке, где я могла бы посмеяться со своими друзьями. Конечно, родной язык — общение, а чужой — преграда. Но только ли язык? Есть еще что-то неуловимое, что делает людей «своими», даже чужестранцев. Общие интересы? Скорее некая общая «закваска». Боюсь, что и мой отец скучал еще больше, чем я, сидя в Индии среди гостей, которых следовало пригласить и о которых потом даже не вспомнишь. Нужен ему этот лакей в белой чалме и белых перчатках, разносивший блюда? Насколько счастливее был бы он, если бы мог беседовать с русскими друзьями и пойти в русскую церковь. 
Нет, я не могу жаловаться: теперь, когда я осталась одна, вижу сколько добрых и внимательных людей есть среди французов… Но настоящая радость для меня — это когда приезжают в мою «берложку» мои русские друзья. Тогда я словно возвращаюсь домой, к себе самой. 
 

Вот и встречи с Наташей. Сначала несколько коротких свиданий в Париже, где она навещала сестру и племянницу. Потом Наташин приезд ко мне в Иссанжо, в маленькое местечко в верховьях Луары. 
Здесь мы разговорились о том, как переменилась наша жизнь и кто сожалеет об этом, кто — нет. 
Для меня это довольно сложный вопрос, так как он зависит не только от обстоятельств, но и от характера. Есть люди, которые сожалеют всю жизнь: «надо было не так, а эдак». И другие, — которые не сожалеют, понимая, что, если бы даже можно было вернуть прошлое и себя в нем, — они ничего бы не изменили. 
Наташа не жалела. Она знала, чего хотела, и главная ее цель была достигнута. Она много потрудилась, ее книги издавались и читались. Книги на русском языке и для русского читателя. И к счастью, житейская обстановка не препятствовала этому. Встречи с другими писателями, атмосфера… Она была знакома с Анной Ахматовой! 
Поскольку зашел разговор о книгах, а первая книга Наташи — «Возвращение», изданная в Советском Союзе, мне не понравилась и все еще «стояла между нами», я сказала ей об этом. 
– Ну как можно было, прожив столько лет среди эмигрантов, заполнить всю книгу описанием одних отрицательных типов… и не показать ни одного стоящего уважения или хотя бы сочувствия человека? — заметила я. — А ведь там было немало талантливых и порядочных людей, не имеющих возможности вернуться на родину. 
— Я сама не люблю эту книгу, сожалею о ней, — сказала Наташа. 
Я рада, что тот непростой разговор состоялся. Мы хорошо поняли друг друга, и книга больше не «стояла между нами». 
Да и писалась она, вероятно, под влиянием еще новых встреч и впечатлений… Даже много позже, идя по улице в Париже и услышав разговор по-русски двух не по-французски одетых людей, я невольно улыбнулась. Заметив это, они сразу замолчали. Я замедлила шаг и услышала вдогонку: «…это одна из недорезанных…» 
«И это люди моей родины? — горько подумала я тогда. — Нет, час всепрощения, видимо, еще не настал…» 
Но вернемся к Наташе. Как хорошо мы поговорили! И я была рада, что она сказала мне, как когда-то: «Как мне легко с тобой говорить. Ты понимаешь меня с полуслова. Мы с тобой на одной волне…». Я повозила Наташу по здешним окрестностям. Она удивлялась, что во Франции есть еще такие дикие места. Доя пущего эффекта лесная косуля перебежала нам дорогу под самым носом автомобиля. «Ну а как твои стихи?» — спросила Наташа, когда мы вернулись с прогулки. И процитировала наизусть мой стишок о березке.

Я березку вдруг захотела 
Посадить у окна в саду, 
Но фантазиям нет предела, 
Только силам есть, — на беду. 
Тут березка! Но я — сломалась. 
Видно, вышел просчет в пути: 
Мне осталась такая малость, 
А березке еще расти. 
И кому, и что она скажет — 
Русским сказом, если не мне? 
Ведь берез на кладбище даже 
Не посадят в этой стране. 
Здесь береза — дров не дороже, 
И еще зовут, как назло, 
Грубым именем, так похожим 
На жаргонный пошиб: було[2]

– Хорошо! — сказала Наташа, — но почему это все эмигранты всегда пишут о березках? 
Позднее в ответ на ее вопрос я написала еще одно стихотворение, посвятив его ей. 
Я написала это стихотворение, когда Наташа уже уехала. И когда я осталась одна со своими кошками и собаками. И с французами, которые при всей их любезности русских стихов понять не могут. И то, что перед отъездом сказала Наташа: «Тебе надо издаваться у нас», шевельнуло во мне какое-то неясное чувство вроде сожаления. «У нас» — а где это мое «у нас»? Я все-таки — «у них»… 
Просто я загрустила оттого, что Наташа уезжает… Но я очень надеялась, что она приедет ко мне вновь. И вдруг этот страшный звонок. Наташа… 
А ведь мы не были подругами.


НА ВОСТОКЕ

Корея. Сокровищница радости


Ларисса Андерсен. Корея, 1933 год

Каждый раз, когда я приезжаю в Корею и вновь смотрю на эти чудесные скалы и водопады, мне кажется, что она красивее, чем я думала. А ведь я повидала немало прекрасных мест. Или это происходит, потому что из-за каждого куста таволожки, из-под каждого речного камня смотрит на меня моя юность?
Обычно бывает наоборот сад, казавшийся в детстве дремучим лесом, оказывается небольшим сквером. Места, изукрашенные фантазией юности и новизны, теряют всю прелесть и разочаровывают впоследствии. 
Но нет, Корея — это сокровищница радости на всю жизнь. Прозрачные ручьи, звенящие в горах — это радость. Запах хвои и прикосновение ветра, слетающего с вершины, — это радость. Неизбывная, неисчерпаемая радость земли, которая, несмотря ни на что, будет главной насущной радостью для тех, кто когда-то вдохнул ее, принял всем своим существом, всем своим сердцем, глазами, босыми ногами и кожей. Природа принимает в свой обширный храм неограниченное число исповедующих ее радостную и простую религию. И «Новина», слава Богу, тоже не клуб. 
Вот — зеленый бог, увенчанный нежной хвоей лиственницы, сидит на вершине новинской горы и смотрит вниз, где в долине пенистой реки копошатся люди, уставшие от города и приехавшие к нему на поклон.

  
Виктория Янковская. Корея, 1934 год. Валерий Янковский и Ларисса Андерсен. Корея, 1938 год

Рядом с фанзой Виктории Янковской, выросшей здесь, в Корее, воздвигнут алтарь Пана. Листья и цветы приносятся ему в дар. Год за годом у подножия гор кипит работа, растет и расширяется дело, творится жизнь. 
Молодое поколение продолжает то, что начато старшим. Когда-нибудь среди этих скал расцветет новая юность, другие загорелые девушки будут приносить синие кампанулы к алтарю Пана, и другие детские руки будут учиться держать ружье. Я помню, когда-то Валерий Янковский сказал мне: 
– Не понимаю, отчего это люди страдают от безработицы и живут при этом в городе. 
– А что бы ты сделал на их месте? — поинтересовалась я. 
– Я бы взял ружье и ушел в лес… 
Эти люди не могут представить себе жизнь вне природы. 
А на маленьком кладбище у дороги три сосны стерегут покой тех, кто уже слился с землею навсегда. Это кладбище первым напоминает о прошлом, так как под одним из холмов покоится тело той, кто отдал душу «Новине» — Маргариты Михайловны Янковской[3].




Все так же шумит река. Все так же молчат горы. Те же сосны, словно старые знакомые, встречают меня на повороте горной дороги. Неужели прошло несколько лет? Деревья возле «Новины» выросли и окрепли. Одно из них, тоненькое и гибкое, я свернула, когда училась управлять автомобилем. 
Прежняя столовая снесена наводнением. Когда-то здесь размещались до двадцати человек. Теперь в новом просторном помещении сидят за столами около ста. Новые дачи выросли как грибы, и все переполнены. Но теперь многие дачники разъезжаются по домам, освобождая места для желающих насладиться чудесной корейской осенью, лучшим временем года здесь. Весь сентябрь можно купаться. А октябрь украшает природу такими красками, что художникам нет никакого спасенья. Те, кто не имеет возможности остаться, с тяжким вздохом укладывают чемоданы, распухшие от обнов. Чудесные материалы, которых в Шанхае и в Харбине нет вовсе, стоят здесь такие гроши, что грех не купить. Вообще дешевизна и возможность доставить все необходимое позволяют Юрию Михайловичу Янковскому создавать удобные и недорогие условия жизни для дачников. 
А как приятно иметь возможность разнообразить жизнь переездами из «Новины» в «Лукоморье», с горной — на морскую дачу Янковских. Каждый раз, приезжая на берег моря и растянувшись на горячем песке пляжа, вдыхаешь соленый запах моря и удивляешься этой безбрежности, тишине, этому простору и покою. И при этом, каждый раз возвращаясь в «Новину», еще острее чувствуешь величественную красоту скал, нависших над сверкающей, прыгающей по белым камням реке. 
И не знаешь, что лучше: покачиваться на морских волнах, глядя в бесконечный синий простор неба, а потом прожариваться на пляже, отыскивая ракушки. Или обжечь тело ледяным холодом горной речушки, а потом выбраться на раскаленные солнцем гладкие камни и слушать этот неумолчный шум воды, уносящий все мысли, все тревоги, все неудачи и обиды. А поездка на тракторе вглубь гор! С каждым поворотом дорога открываются новые и новые чудеса! На синем фоне неба нависают причудливые скалы, внизу пенятся водопады, мимо мелькают островки сосен, полянки, пестреющие цветами, изредка можно увидеть корейские фанзушки… Трактор поднимается выше и выше. Кажется, еще чуть-чуть — и мы поднимемся на небо. Но новый поворот открывает новые вершины… Мы в пути шесть часов, но время, кажется, остановилось. Наконец трактор замирает на перевале. Зеленые вершины гор, пушистая хвоя сосен, тишина… траве цветут лиловые колокольчики. Их чашечки по­чему-то крупнее, а лепестки имеют более насыщенный цвет по сравнению с теми цветами, что мы видели внизу, у подножия гор. 
Как-то в Шанхае, после беготни среди узких, жарких улиц и бесконечной вереницы домов, мне однажды приснился сон о том, что я не могу отыскать в городе небо — повсюду только стены и потолки. А между тем я знаю, что где-то оно есть, где-то сияет чудесное синее, просторное небо… Я проснулась в слезах...


ГАСТРОЛЬНЫЕ КАРТИНКИ 
ЦВЕТОК САКУРЫ. 1936

Когда человек сидит на одном месте, у него, понятно, мало впечатлений, но зато он может как следует с ними разобраться. Когда этот же человек, нагруженный чемоданами и надеждами, очутится на палубе парохода, лицом к лицу с открытым морем и открытым будущим, он вынимает из кармана новый блокнот, для начала гордо украшенный печатью парохода, и честно заносит в него несколько лирических строк о соленом ветре и чайках. 
Но когда он принимается колесить по новой стране из одного города в другой и начинает тонуть в обрушивающемся на него шквале впечатлений, он спасается от гибели только тем, что совершенно отказывается от всяких писем, художественных корреспонденций и нового блокнота. 
Сейчас, сидя за письменным столом и поглядывая на ветку черемухи, мотающуюся под харбинским ветром, я думаю о той чудесной японской весне о горах, сверкающих под солнцем, о разливе цветущих вишен… Неужели недавно я бродила в Миадзима, в этом райском уголке? Нет сравнения более избитого, чем слово «райский», но что еще можно представить себе, если видишь такую насыщенную жизнью природу, такие непроницаемые заросли, полные шорохов, птичьих голосов, журчания ручьев… Когда камелия сбрасывает на твои колени тяжелый, охмелевший от солнца цветок, а из зеленого сумрака чащи выходит олень и доверчиво идет тебе навстречу… 
Понятно, что человек (вернемся опять к этому несчастному харбинцу), который около двух лет не видел никаких прелестей природы, кроме речки Сунгари, и который основательно промерз от харбинских морозов, попав в такие места, не почувствует ни малейшего желания (если только он не прирожденный турист) ни записывать, ни зарисовывать, ни фотографировать. Куда лучше просто снять туфли и ходить, смотреть, вдыхать аромат цветущих деревьев, а можно вообще закрыть глаза и дремать под солнцем, растворяясь в этой трепещущей синеве… 
По-моему, это совершенно правильно. Природу, как самую жизнь, надо вдыхать и чувствовать, а писать об этом можно позже, когда сидишь в четырех стенах или когда неотложно требуются построчные.




Передо мной на этажерке стоит статуэтка доблестного и благородного самурая. Я привезла его в пару маленькой белой японочке, которая уже несколько лет томится здесь же, на полке, опершись рукою о ветку фарфорового дерева, склонив головку и ожидая своего возлюбленного. Внешне она никак не проявляет своего восторга, но кто знает, что творится в ее замкнутом фарфоровом сердечке! 
Самурая мне подарила хорошенькая киноактриса из Киото. Киото — родина красивых женщин. Так говорят сами японцы. У маленькой киноактрисы фарфоровое личико и глаза газели. У маленькой киноактрисы на кимоно цветут вишни… 
В Киото мы встретили весну. 
До встречи с ней мы жили озабоченно и суетно. Гладили и зашивали театральные костюмы, складывали и раскладывали чемоданы… Приезжая в новый отель, взапуски бросались по коридору, стараясь захватить лучшую комнату, спорили о том, можно ли угореть от хибачи (жаровни), мучили нашего переводчика бесконечными вопросами, носились по улицам, теряя друг друга, удивляясь, негодуя и нарушая правила дорожного движения. (Удивительно, как много шума и беспокойства могут принести четыре недисциплинированных существа!) И это в стране, где все так спокойны и приветливы, что, если случится вдруг велосипедисту налететь на пешехода, оба раскланяются, разулыбаются и не теряя времени отправятся каждый своей дорогой. 
Кроме того, первое время мы были серьезно заняты знакомством с японскими обычаями. Правда, к этому нас принудила скорее не любознательность, а необходимость. Еще на пароходе двое из нас подверглись всеобщему презрению и гневу, выпустив воду из бака для купания и лишив этой радости остальных пассажиров.




ПРИМЕЧАНИЕ


[1] - Ильина Наталья Иосифовна (19 мая 1914, Санкт-Петербург - 19 января 1994, Москва) — прозаик, мемуарист. Харбин приехала в 1920 г с матерью и младшей сестрой. Окончила в Харбине гимназию ХСМЛ (4-й выпуск) и 3 курса Института ориентальных и коммерческих наук (1932-1935). Свободно владела английским, французским и разговорным маньчжурским языками. Преподавала в Британской деловой школе (British School of Commerce). С февраля 1937 г. работала в газете «Шанхайская заря». Сотрудник газеты «Новая жизнь» и журнала «Шанхайский базар». В январе 1948 г. репатриировалась в СССР и жила в Казани, где работала стенографисткой. Окончила Литературный институт в Москве (1953). Член Союза писателей СССР. Читала лекции в Аризонском университете (1989). 
[2] Було (bouleau) — березка, boulot - работа (фр.). 
[3] Янковская (урожд. Шевелева) Маргарита (домашнее имя Дэзи) Михайловна (14 сентября 1884, Владивосток - 22 октября 1936, Новина, Корея) — домохозяйка Дочь М.Г. Шевелева, известного на Дальнем Востоке предпринимателя, владельца первой на Тихом океане русской пароходной компании, ученого-востоковеда. Получила образование в Москве под опекой родственницы, М А Сабашниковой, в доме которой собирались поэты-декаденты, среди них М. Волошин, К. Бальмонт. После революции Янковские бежали в Северную Корею. 

 
ССЫЛКИ: 

Мы признательны Кривченко Любови Анатольевне, главному специалисту отдела использования и публикаций Государственного архива Хабаровского края за сотрудничество и предоставленный материал о Лариссе Андерсен. 
В публикациях мы опирались на архивы Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи (БРЭМ) , российского историко-архивоведческого журнала «ВЕСТНИК АРХИВИСТА» , Клуба друзей Лариссы Андерсен . Книги Лариссы Андерсен «По земным лугам» и «Одна на мосту» , «Остров Лариссы» (издатель Дом Русского Зарубежья) и Александра Васильева «Красота в изгнании: Королевы подиума» также легли в основу представленного нами материала «Возвращенные имена. Часть 1-5». 
1. БРЭМ - http://archive.khabkrai.ru/brem/ 
2. «ВЕСТНИК АРХИВИСТА» - http://www.vestarchive.ru/ 
3. Клуб друзей Лариссы Андерсен создан в апреле 2008 года, по инициативе журналиста Тамары Калиберовой (председатель). Почётные члены клуба: Патриция Полански – русский библиограф Библиотеки имени Гамильтона Гавайского университета, Элен Мякотина-Каплан – ответственный секретарь Русской Тургеневской библиотеки в Париже, Александр Васильев - историк моды, коллекционер, Михаил Дроздов - председатель «Русского клуба в Шанхае». Задача клуба – сохранение памяти о восточной ветви русской эмиграции, знакомство с творчеством писателей и поэтов дальневосточного зарубежья неизвестных в современной России. 
4. Ларисса Андерсен. По земным лугам: Сб. стихотворений. — Харбин, 1940. 
5. Ларисса Андерсен. Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма — М.: Русский путь,2006. 
6. Остров Лариссы: Антология стихотворений поэтов-дальневосточников Под ред. Э. Штейна. — Орандж, 1988. 
7. Александр Васильев. М.: Слово/Slovo, 2008. - 352 с.: ил. Изд. 8-е, в 2-х тт.
 

Публикация подготовлена Георгием Сухно. 
Скерневице. Польша. 2013 год


Метки:  

Надо быть всегда и всем довольной...

Дневник

Понедельник, 04 Марта 2013 г. 03:26 + в цитатник
Опубликовано в журнале:
«Новый Журнал» 2012, №268
 

 

Тамара Калиберова

Последняя весна Лариссы Андерсен

 

29 марта 2012 года во Франции в госпитале старинного городка Ле-Пюи на 102 году ушла из жизни одна из самых ярких поэтесс “русского Китая” Ларисса Андерсен. В переводе с греческого ее имя означает “чайка”, морская птица. Улетела к дальним берегам, от которых не возвращаются, чайка русской поэзии. Она оставалась последней из круга литераторов восточной ветви русской эмиграции. Единственной, кто уцелел с затонувшей “Русской Атлантиды”.

Ларисса Андерсен родилась в 1911 г. в г. Хабаровске (до сих пор официальные биографии ошибочно указывали датой ее рождения 1914 г.) в семье офицера царской армии. Вместе с родителями 11-летней девочкой покинула Владивосток в 1922 году с эскадрой контр-адмирала Старка, отправившись в свое пожизненное эмигрантское плавание (она держала в руках самовар, обернутый маминым бархатным платьем).

Детство, юность, молодость Лариссы Андерсен прошли в Китае. В Харбине, который сейчас называют “Русской Атлантидой”, она стала участницей знаменитой литературной студии “Молодая Чураевка”. Лариссе было 15 лет, когда она опубликовала свое первое стихотворение “Яблони цветут”. И оно сразу определило ее судьбу.

Вокруг нее всегда царила атмосфера восхищения и влюбленности. Белая Яблонька, Джиоконда, Сольвейг, Печальный Цветок – вот лишь неполный список имен, которыми величали Лариссу современники. Ее жизнь можно сравнить с увлекательнейшим романом, увы, почти не известным нашим современникам. Л. Андерсен вошла в список признанных русских красавиц ХХ века.

Она была знакома с удивительными людьми своего времени: Николаем и Святославом Рерихами, Валерием Перелешиным, Арсе-нием Несмеловым, Александром Вертинским, Ириной Одоевцевой, Борисом Зайцевым, Зинаидой Шаховской. Александр Вертинский, большой поклонник таланта и красоты Лариссы Андерсен, писал ей: “Я хочу поблагодарить Вас за Ваши прекрасные стихи. Они доставили мне совершенно исключительное наслаждение. Я пью их медленными глотками, как драгоценное вино. В них бродит Ваша нежная и терпкая печаль ‘Le vin triste’, как говорят французы...”

Евгений Евтушенко поместил стихи Лариссы Андерсен в составленную им антологию отечественной поэзии ХХ столетия “Строфы века”. При том, что Л. Андерсен за свою жизнь в Китае выпустила лишь единственный сборник поэзии “По земным лугам”, в Шанхае в 1940 году (вышедшая тиражом 100 экземпляров, книга сразу стала библиографической редкостью). Стихи никогда не покидали Л. Андерсен. В 1943 году бывшие харбинцы-чураевцы организовали кружок “Пятница”. В 1946 году они издали сборник “Остров”, который считают лебединой песней поэтов Русского Зарубежья в Китае.

Впрочем, Ларисса не только писала прекрасные стихи, она восхитительно танцевала. Помогли в этом “ускоренный хореографический курс” Лидии Дроздовой, воспитанницы Петипа, а также природный талант. “Танцы в моей жизни были самой жизнью”, – говорила Л. Андерсен. Более 15 лет она была звездой дальневосточной эстрады в Харбине и Шанхае. Танцевала в оперетте, иногда в больших балетных постановках. Дважды выезжала с гастролями в Японию. По воспоминаниям современников, на сцене она была великолепна. (Современный историк моды Александр Васильев в 2010 г. приобрел у Л. Андерсен несколько ее танцевальных костюмов для своей коллекции.)

В 1956 году Л. Андерсен покинула Шанхай, выйдя замуж за француза Мориса Шеза. Индия, Африка, Вьетнам, Таити – муж служил в судоходной компании, и Лариссе приходилось путешествовать вместе с ним. Но везде, куда бы ни забрасывала ее судьба, она писала. И всегда по-русски.

В 1971 году семья Лариссы Андерсен поселилась в городке Иссанжо, в Верхней Луаре, на родине муже, где она прожила последние 40 с лишним лет.

 

Здесь мы с ней и познакомились в 1998 году. И впоследствии провели много месяцев, разбирая огромный архив, состоящий из рукописей, писем друзей, старых фотографий – бесценных свидетельств эпохи литературного и артистического Китая первой половины ХХ века (свое собрание Л. Андерсен передала в Россию в 2011 г.). Мы восстанавливали “прихотливый узор непростой эмигрантской судьбы”. Спустя восемь лет, в 2006 году, в московском издательстве “Русский путь” вышла книга стихов и воспоминаний Л. Андерсен “Одна на мосту”, которая вызвала восторженные отклики.

Сюда, во французскую глубинку, в марте этого года я приехала за три недели до кончины Лариссы Андерсен, – приехала, чтобы проститься. Она узнала меня и перекрестила, как обычно делала это при наших прощаниях. Я успела почитать ей ее стихи, подержать за руку; порадовать букетиком весенних примул и лиловых крокусов из ее садика. В последние дни Ларисса говорила только по-русски.

Ларисса Андерсен ушла легко, на выдохе, спустя полчаса после того, как священник завершил обход госпитальных палат. Она не дожила до своего дня Ангела (по православному календарю 8 апреля) несколько дней. Ее сердце остановилось, когда зацвели любимые яблони.

Надо быть всегда и всем довольной... 

Месяц – парус, небо – звездный пруд...

И никто не знает, как мне больно

Оттого, что яблони цветут...

 

Ларисса Андерсен покоится в фамильном склепе семьи Шез, рядом с мужем и отцом, офицером Русской царской армии, который завещал похоронить его с полковничьими погонами. Она заняла последнее, шестнадцатое, место в этой “обители”.

С уходом Лариссы Андерсен перевернулась последняя страница книги первой волны творческой русской эмиграции в Китае.

Москва 

 

Проба пера Лариссы Андерсен

 Памяти поэта 

Вспоминая ушедшую от нас прекрасную поэтессу восточной ветви русской эмиграции Лариссу Андерсен, я решил познакомить читателей сайта «Русского клуба в Шанхае» со стихотворением, ставшим, судя по всему, ее первой публикацией. Стихотворение это нашлось в моем архиве в № 1 (13) журнала «Х.С.М.Л.» за январь 1928 года. Этот номер журнала, выходящего в Харбине, был целиком посвящен только что созданному объединению «Молодая Чураевка», членом которого, как известно, была и Ларисса.

На обложке журнала имеется примечательный автограф: «Для внимательного ознакомления Вашей чести (? — неразборчиво — М.Д.) с тем, какое оказывает влияние наша Чураевка на русскую молодежь». К сожалению, автограф без подписи. Кому он принадлежит, — неизвестно. Возможно, — Алексею Ачаиру. Но это предположение требует проверки. Надеюсь, что найдутся люди, которые смогут найти и прислать мне для сверки почерк Алексея Алексеевича, либо высказать иные предположения о том, кто еще мог оставить эту надпись на обложке, и кому она могла быть адресована.

Любопытно также, что стихотворение Лариссы Андерсон (так писалась тогда ее фамилия), которое я сегодня публикую, не вошло в итоговый и самый полный сборник ее поэзии «Одна на мосту», вышедший в московском издательстве «Русский путь» в 2006 году. Не попадалось оно мне и в других публикациях поэта.

Надеюсь, что эта проба пера совсем еще юной Лариссы даст возможность читателю прикоснуться к ее чистой душе, только что отправившейся на свое свидание с Богом.

Михаил Дроздов

Русский клуб в Шанхае

 

Ларисса АНДЕРСОН

 

Из личной библиотеки председателя РКШ М. В. Дроздова

 

Наверху смыкают веки

утомленных звезд глаза.

А внизу колышат реки

их немые образа.

Я одна! Я на свободе! –

Все что может счастье дать! –

В скалах, в каменном проходе,

изо мха моя кровать…

Слушать я сегодня стану

дерзких ветров голоса,

когда пламенною раной

воспалятся небеса.

 

(из личной библиотеки председателя РКШ М. В. Дроздова)

 

И смотреть сегодня буду

на трепещущий восток,

где откроет миру чудо,

возвестив о свете, Бог.

И когда взойдет, ликуя,

Солнце Мира – встрепенусь.

Руки к миру протяну я

и любовно улыбнусь…

Все прощу, что было больно,

всех за боль благословлю.

Песней – радостной и вольной –

свет души моей пролью.

 


 

 

 

 


Метки:  

 Страницы: [1]