Бронепоезд, ссылка и надкусанный пирожок

 

 

 

Март 1943 года. Давид только что выписался из госпиталя и вернулся домой к жене – моей бабушке. На всех фотографиях после ранения он старался поворачивать голову так, чтобы не было видно увечий на правой стороне лица. 

 

Фома и Наталия рассчитывали осенью 1945-го выбраться из казахской ссылки. Дед Фома погиб 1 мая 1945 года, хоронили его и еще сотню человек как раз в День Победы

Дедов своих я знаю исключительно по рассказам. Судя по тому, что говорили родители, у дедушек были совершенно разные характеры и они вряд ли ужились бы в одной семье.
Отец мамы — осетин Давид Черчесов — был убежденным коммунистом, кадровым офицером Красной армии. В 1941, за месяц до начала войны, женился, а потом сразу отправился на фронт. В 1942 был тяжело ранен, остался без правого глаза, был комиссован. О войне он никогда и никому ничего не рассказывал. На 9 мая не надевал наград, не выходил на улицы вместе с другими ветеранами. Нрава был сурового и жесткого. Только месяца два назад я случайно узнал, как он был ранен, где воевал, чем был награжден. Мой друг нашел в сети сайт, на котором собраны наградные документы на тысячи ветеранов Великой Отечественной. Есть там и дед. «Черчесов Давид Николаевич, 1916 года рождения. Лейтенант. Награжден медалью «За отвагу». Оказывается, был он артиллеристом, участвовал в Керченско-Феодосийской десантной операции. Командовал дивизионной разведкой. Для корректировки огня много раз перебирался через линию фронта. А наградили его за последний бой.
В феврале 1942-го, возле крымского села Корпечь (сейчас Птичное) советское наступление блокировал немецкий бронепоезд. Деда с батареей из трех орудий отправили этот бронепоезд раздолбать. В наградных документах сказано, что «Лейтенант Черчесов подготовил позицию в двух километрах от железной дороги и огнем своих трех орудий полностью уничтожил фашистский бронепоезд».

Каким был тот бой, сколько солдат из его батареи осталось в живых, в документах не сказано. Известно только, что с «подготовленной позиции» его отнесли в полевой госпиталь с тяжелыми ранениями головы и лица и страшной контузией. Война на этом для деда закончилась. Из госпиталя его отпустили больше чем через год. Он был комиссован и вернулся домой одноглазым, жестким, строгим, сложным и неулыбчивым человеком. О том, как и где он был ранен, моя мама узнала только от меня. Пока дед был жив, любые разговоры о войне в доме пресекались на корню. Он умер за несколько лет до моего рождения и найденная на сайте выписка из наградной книги для меня практически единственная информация о нем.

Дедушка по папиной линии коммунистом не был, даже наоборот. Родом из далекой деревни в Иркутской губернии, он был сыном «кулака». Прадед держал крепкое хозяйство, а когда началась Гражданская война, сколотил из своих мужиков отряд, который одинаково отстреливал что «красных», что «белых», что «зеленых», пытавшихся чем-нибудь поживиться в деревне. Так уж получилось, что последними от прадедова партизанства пострадали части «белых». Предусмотрительный предок мой взял для себя и своих мужиков справки, что весь отряд – «красные партизаны». Эти клочки бумаги спасали деревню до 1939 года. Потом прадеда все-таки раскулачили и расстреляли, а остатки семьи сослали кого куда.
Деду Фоме тогда как раз исполнилось 28 лет и он давно уже жил в Кемерово и работал на одной из шахт Кузбасса. Там каким-то образом разузнали, что Фома Андреевич Петухов – сын «кулака» и врага народа. Деда вместе с моим трехлетним отцом и бабушкой не посадили, но лишили прав и сослали в Казахстан, где как раз начиналась разработка Карагандинского угольного бассейна. Вот на шахте 20-БИС города Караганды дед и работал, «искупал вину».
Мой отец рассказывал, что дед был самым образованным и опытным в шахте, поэтому его, несмотря на статус ссыльного, сделали замом главного инженера.
Несколько человек, которые его знали, рассказывали, что Фома на 20-БИС стал человеком-легендой. Он отучил шахтеров курить в забое, волочить кирку по рельсам в штольне, где любая искра могла стать причиной взрыва. Качество свай, которые вбивали, чтобы не обвалился свод, он проверял кулаком. Ударит – если свая вылетает, то бригаде так достанется, что земля вздрогнет. Мог и по физиономии приложить, вдалбливая в головы, что те же сваи, то же курение в шахте – это элементарные правила безопасности, это то, отчего зависит жизнь. А еще он никогда не матерился. «В шахтерском поселке матом не ругались отец, мама и собаки», - говорил мой папа.
В середине апреля 1945-го деда вызвали к начальнику шахты и сказали, что через несколько месяцев после конца войны, он сможет вернуться в Европейскую часть СССР, что его восстановят в правах и он сможет жить нормально. «Родители счастливые ходили. Планы строили, как вернутся в Кемерово, как устроят меня в хорошую школу», — вспоминал мой папа.

В ночь с 30 апреля на 1 мая дед вернулся со смены. «Мама как-то нашла муку и где-то достала немного мяса и напекла целую тарелку пирожков. Я тогда впервые их и попробовал, — рассказывал мне папа. — Отец пришел домой, в нашу комнатенку в бараке, около полуночи. Снял куртку, сходил во двор умыться. Вернулся, взял с тарелки поджаристый, румяный пирожок, откусил, улыбнулся… и тут постучали в дверь».

На шахте 20-БИС взорвался метан. Под завалами оказалось больше сотни шахтеров. Дед пошел их вытаскивать. Как потом рассказывали участники этих событий, многие противогазы, которые выдавали спасателям, были полупустыми. Деду как раз такой и достался. Он с тремя помощниками ушел глубоко под землю, почти до самого завала добрался. Там спасатели нашли и подобрали главного инженера шахты, мужика справного, увесистого. На половине обратной дороги воздух в противогазе деда закончился, он потерял сознание. Его спутники решили, что лучше вынести главного инженера, чем ссыльного.

«Я на всю жизнь запомнил этот надкусанный отцом пирожок, который он положил на край тарелки. Похороны погибших, которые совпали с Днем Победы, и те запомнил плохо, а пирожок этот навсегда у меня в памяти», — рассказывал мне папа. Тогда в ночь на 1 мая 1945 года погибли 102 шахтера. Выбраться из Караганды моему отцу удалось только в начале 50-х. А выжить вдове ссыльного и его десятилетнему сыну, которым никакой пенсии не полагалось, помогала семья главного инженера шахты.

Я расспрашивал, ощущалась ли война в Караганде. Он вспоминал десятки сосланных поволжских немцев, которые в нищете умудрялись собирать какую-то мебель, пытались наладить быт. Сосланных русских, пытавшихся выжить. И еще рассказывал о пленных японцах и немцах, которые появились в Караганде в 1946-м. Пленные работали в шахтах. Каждое утро их колонны проходили мимо барака, в котором жили папа с бабушкой. «Немцы и японцы на глазах съеживались, истончались, а сами колонны редели и уменьшались от недели к неделе. Немцы были угрюмыми, а японцы смотрели на нас тоскливыми, испуганными, ничего не понимающими глазами. Они наверное не верили, что когда-нибудь вернутся домой и просто не понимали, где находятся. Такие же глаза были у многих ссыльных и у их детей».
Для меня эти рассказы и стали собирательным образом войны. Чего-то, что ломает человеческие жизни и отнимает последние надежды на счастливый исход. Ужас японских пленных, ужас советских ссыльных, надкусанный пирожок на краю тарелки, смерть деда за месяцы до спасения и реабилитации…

Серия сообщений "Свеча горела на столе":

О тех, кто продолжает нести свет полузабытой "свечи Человечности и любви, Веры и Правды"

Часть 1 - Еще одна черная страница в биографии Москвы
Часть 2 - "Люблю" Георгия Виноградова
...
Часть 10 - Добрый Волшебник. Солдат Киплинга. Клоун. Канатоходец.
Часть 11 - We Will Always Love You
Часть 12 - "Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям..."
Часть 13 - Во Львове на Марсовом поле прошла поминальная панахида
Часть 14 - 9 МАЯ. Что значит этот день для каждого из нас
Часть 15 - Рио-рита, рио-рита - Вертится фокстрот.