Цитата сообщения VinKen Отношение скандинавов к смерти



По взгляду скандинавов, для того, чтобы иметь право войти в область мертвых с поднятой головой, нужно быть призванным туда посредством кровавого меча битв. Легко понять отсюда, какое бесстрашное и неукротимое мужество вдыхало в сердца это живое убеждение.
Смерть от руки врага считалось у этих фанатичных поклонников Одина высочайшим таинством: они видели в ней второе крещение кровью, посредством которого души приводимы были к блаженству Вальгалы; поэтому каждый спокойно расставался с жизнью, в совершенной уверенности, что для тех, чья жизнь в свое время не была брошена в жертву войны, двери небесного дворца оставались навсегда запертыми; этого требовал приговор неумолимой судьбы.
Перед несчастными жертвами тихой смерти открывались другие миры, мрачные миры Гелы.
Как сильно было на этот счет их убеждение, видно из того, что даже бог Бальдер, по словам поэтов, принужден был попасть после смерти в один из этих миров.
Что касается трусов, то для них была предназначена ужасная область Ниффельгейма (Страна мрака).
Поражаемые бесславием в продолжение своей жизни, нередко также, как сообщает Тацит о германцах, преследуемые своими товарищами по оружию, они шли, лишь только наставал их последний час, искупать в преисподней льда и яда свое преступление.
Трусость и храбрость – вот два противоположных полюса, служивших у скандинавов основанием порока и добродетели; да иначе и быть не могло у народа, считавшего войну существенной целью как частного лица, так и общества.

Битва. Современный рисунок.




С первого раза кажется невероятным, каким образом эта мораль, всецело проникнутая духом войны, могла поселить в скандинавах равнодушие к смерти до такой высокой степени, что они совершенно утратили инстинктивную любовь к жизни.
Вместо того, чтобы избегать смерти как зла, они домогались её, как величайшего блага. Этот героизм скандинавов, находивший для себя пищу в живом чувстве бессмертия, казалось, глубоко изумлял римлян, которые не знали другого героизма, за исключением того, который проистекал из совершенной преданности индивидуумов целям общества. Храбрость скандинавов служила для них точно такой же загадкой, как и мужество христиан первых веков.
«Во время боя, - говорит Валерий-Максим, - они трепещут от радости, при мысли, что им предстоит такое славное расставание с жизнью; а во время болезни они сильно горюют, опасаясь того, чтобы не окончить жизнь постыдным и жалким образом».

Рунный камень в память о викинге, павшем «на востоке в Гардах»



Впрочем, воинами управляло нечто гораздо более высокое, чем представление о славе и бесчестии: их волновало преимущественно чувство наград и наказаний в будущей жизни.
Поэтому нам кажется, что Лукиан лучше постиг тайну их неустрашимого мужества.
«Смерть, - заметил он, - служит для них переходом из настоящей тягостной жизни в новую жизнь, имеющую начаться при иных условиях. Как счастливы эти гиперборейские народы в самом заблуждении своем. Они не знают страха, опаснейшего из всех страхов, – страха смерти.
Из этого источника проистекает та смелость, с какой они бросаются на копья; отсюда же их готовность умереть, та уверенность, которая не позволяет им предаваться робким опасениям за свою жизнь, потому что эта последняя должна начаться снова.»
Вот ещё пример, заимствованный из древнейшей скандинавской хроники (Iomswi kinga Saga), пример, способный лучше всякого рассуждения доказать ту мысль, что страх смерти, доступный всякому человеку, был совершенно истреблен в душе скандинавского воина. Семь молодых витязей, принадлежавших к колонии Иомсбург, основанной Гаральдом Синим Зубом на южном берегу Балтики, подавленные в одном сражении численным перевесом неприятелей, несмотря на свое отчаянное мужество, были увлечены в плен и приговорены победителем к смертной казни. Они выслушали этот приговор с такой радостью, с какой обыкновенно принимают весть об освобождении. Первый из этих воинов, будучи приведен на место казни, сказал совершенно спокойным голосом:
«Почему же бы и со мной не быть тому, что случилось с моим отцом? Он умер: умру и я». Когда палач спросил второго из этих воинов, что он чувствует перед лицом смерти, тот отвечал: «Я слишком хорошо знаю законы своей страны, чтобы одно робкое слово могло выйти из моих уст». Когда тот же вопрос палач предложил третьему воину, он ответил следующее: «Я готовлюсь к смерти; но знай, что свою славную смерть я не променяю на твою бесчестную жизнь».
Четвертый дал более длинный ответ: «Я принимаю смерть, - говорил он, - с добрым расположением сердца, и минута смерти – самая приятная для меня минута. Теперь об одном прошу тебя: отруби мне голову как можно скорее. Мы употребляли в Иомсбурге один способ для того. Чтобы узнать, осталось ли ещё у человека чувство после отсечения головы. Я возьму нож в свою руку: если после отсечения головы я занесу руку на тебя, то знай, что я ещё не совсем потерял чувство; если же нож выпадет – это будет доказательством противного. Постарайся же заметить это обстоятельство».
Пятый, умирая, издевался над врагами.
Шестой просил палача, чтобы тот занес меч на него в лицо :
«Я даже не пошевелюсь, - сказал он палачу, - ты сам увидишь, покажу ли я какой-нибудь знак робости, зажмурю ли я хоть глаза: мы привыкли не волноваться от страха, даже в то время, когда нам наносят смертельный удар».
Седьмой был ещё в самом цветущем возрасте и обладал замечательной красотой. На вопрос палача, о чем он думает в минуту смерти, он сказал ему: «Я охотно принимаю смерть; я исполнил важнейший долг жизни и теперь вижу, как один за другим умирают те, которых я не вправе пережить!».

«Похороны викинга». Художник Фрэнк Дикси



Понятно, что при таких взглядах на смерть у скандинавов нее могло быть недостатка в случаях самоубийства.
Весьма естественно, что воины, которым раны или преклонные лета не позволяли искать славной смерти в бою, старались посредством какой-нибудь другой отважной смерти пробить себе путь к небу.
Сам Один служил для них в этом отношении примером, проколов в старости копьем собственную грудь. Таким образом, говоря вообще, самоубийство пользовалось у них уважением. В Швеции даже существовала крутая гора, с вершины которой бросались все те, которым хотелось скорее покончить с жизнью; по словам Маллета («История Дании») , её называли «залой Одина», так как она составляла в некатором роде преддверие во дворце этого бога.
Точно такое же назначение имела одна гора в Исландии.
«Сюда приходят, - говорит одна древняя сага, - все удрученные горем и несчастьями. Отсюда наши предки, не дожидаясь болезней, отправлялись в путь к Одину».
Но не одни трусы предназначались обитателями Ниффильгейма: туда поступали также (как тоя ясно высказывается в Волу-Спе) все те из умерших, которые оказались при жизни виновными перед общественным судом. Такими были клятвопреступники, разрушившие начало взаимной доверенности, прелюбодеи, посягавшие на чистоту брака, и убийцы, нарушившие мир своей родины. Этим и ограничивался круг нравственной ответственности почитателей Одина.

Жозеф Рено. О характере религии Одина /История Средних веков: от Карла Великого до Крестовых походов (768-1096 г.г.)/Сост. Стасюлевич М.М., СПб-М., 2001г, с. 177-179.