События октября 1917 г. явились логичным продолжением тенденции демократизации общества. Большевики победили под лозунгом гуманных общенациональных ценностей. Власть перешла к Советам, которые являлись на тот момент национальной формой воплощения русской демократии. Отражая волю рабочих, солдат и крестьян, т. е. подавляющего большинства населения России, они заложили основу новых властных институтов, демократичных по своей изначальной природе. Говоря о сложившемся после февраля 1917 г. двоевластии, нужно учитывать, что правительство своими действиями, и прежде всего продолжением войны, откладыванием решения земельного вопроса, оттолкнуло от себя подавляющее большинство граждан. Другой важнейший аспект состоял в том, что парламентаризм, ассоциировавшийся в народном сознании с результатами деятельности Третьей и Четвертой Дум, был безнадежно скомпрометирован, поскольку, в силу избирательного закона от 3 июля 1907 г., действия этих двух Дум не отражали действительного волеизъявления народа, что зеркально проявилось, например, в безоговорочной поддержке Четвертой Думой войны с Германией. Отсюда и недоверие к правительству, в котором заседали думские деятели и которое продолжало проводить старую линию по двум важнейшим вопросам — войны и земли.

На первоначальном этапе партийный состав Советов был неоднороден, но к октябрю 1917 г. перевес получают большевики. И прежде всего потому, что выступили за немедленное прекращение войны (еще в 1914 г. социал-демократическая фракция в Четвертой Думе открыто выступила против начала войны). Программа большевиков того периода отражена в докладе В. И. Ленина «О задачах пролетариата в данной революции»[1]. И основные её элементы были чисто демократическими: рабочий контроль над производством, национализация земли, банков и крупнейших монополий.

Легкость свержения Временного правительства и быстрое малокровное установление власти Советов объясняются тем, что народ видел в большевиках выразителей насущных требований. Второй Всероссийский съезд Советов принял Декрет о мире, где война объявлялась преступлением против человечества, и Декрет о земле, отразивший дух 242 крестьянских наказов, утвержденных как приложение к Декрету. Особое внимание стоит обратить на то, что Декретом о земле предусматривались жесткие меры по борьбе с анархией, когда порча конфискованного имущества объявлялась тяжким преступлением и каралась революционным судом, а на уездные Советы крестьянских депутатов возлагался контроль над конфискацией, учетом и охраной имущества. Основой Декрета о земле большевикам послужила эсеровская программа. Ее реализация отвечала многовековым чаяниям народа и воспринималась как акт социальной справедливости, а само большевистское правительство получило огромную поддержку крестьян, и никого не интересовало, чья это программа с точки зрения партийной принадлежности.

Первые декреты Советской власти были чисто демократическими: о рабочем контроле, о семье и браке, о бесплатном медицинском обслуживании, о страховании, об отделении Церкви от государства и школы от Церкви. Все эти мероприятия обеспечили полную поддержку новой власти со стороны населения России. Большевистское правительство признали все воинские части российской армии. В период до весны 1918 г. не было и речи о терроре, Ленин считал, что Гражданская война окончилась к апрелю 1918 г. На тот момент правительство было еще коалиционное — большевиков и левых эсеров. Советская власть сумела закрепиться в стране всеобщей экономической разрухи, голода, массового оттока населения из городов в деревню при постоянной угрозе наступления немецких войск. Успехи в такой тяжелейшей ситуации объяснялись тем, что большевики проводили политику, отвечавшую интересам народов России.

Успешному становлению Советской власти способствовал еще один важный фактор: Православная Церковь открыто объявила себя врагом нового режима. В народном же сознании несправедливый социальный строй прочно ассоциировался с государственным Православием, которое ни разу не было замечено в поддержке социальных требований рабочих и крестьян; в силу этого призывы Православной Церкви к борьбе «с большевистской чумой» только усиливали сознание того, что это правильная, народная власть, если у нее появился такой враг, как Православная Церковь.

Уместно остановиться на послании Священного Собора Российской Православной Церкви от 11 ноября 1917 г.[2]. Это послание начинается с извращения картины октябрьских событий и действий большевиков, поддержанных народом и пришедших к власти без значительного сопротивления. В послании говорится: «Одна часть войска и народа, обольщенная обещаниями всяких земных благ и скорого мира, восстала на другую часть». Собор дал оценку и действиям Советского государства по национализации земли: «Давно уже в русскую душу проникают севы антихристовы, и сердце народное отравляется учениями, ниспровергающими веру в Бога, насаждающими зависть, алчность, хищение чужого». Негативное отношение к национализации земли было легко объяснимо, если учесть тот факт, что после Октября было национализировано более 8 млн. десятин (8275 тыс.) церковной земли[3], именно такое количество, которое было секуляризовано Екатериной II в 1764 г. в пользу государства. В послании содержалось парадоксальное (на взгляд со стороны) для религии с ее заповедью «не убий!» неприятие выхода России из войны с Германией. Правительство, объявившее о прекращении войны, унесшей уже более 6 млн. человек, объявлялось «изменниками Родины, которые чинят неслыханное предательство России и верных союзников наших». Это послание продемонстрировало, насколько Православная Церковь была далека от чаяний народа, уставшего от войны и хотевшего мира и работы на земле; церковные иерархи не могли взять в толк, что такими «анафематствованиями» они лишь укрепляли Советскую власть.

Непонимание собственного народа зашло настолько далеко, что 19 января 1918 г. патриарх Тихон в послании к архипастырям и всем верным чадам Российской Православной Церкви не только проклял Советскую власть, но и призвал к открытому сопротивлению и организации Союза духовных борцов. При этом указывалось, что противостояние предстоит не мирное и не духовное: «А если нужно будет, и пострадать за дело Христово зовем вас, возлюбленные чада Церкви, зовем вас на эти страдания вместе с собою»[4]. На фоне этого бескомпромиссного воззвания Декрет СНК об отделении Церкви от государства и школы от Церкви от 23 января 1918 г. выглядит весьма либеральным и мягкотелым. Он ввел Православную Церковь в рамки буржуазно-либеральных норм и гарантировал, что «каждый гражданин может исповедовать любую религию или не исповедовать никакой. Всякие праволишения, связанные с исповеданием какой бы то ни было веры или неисповеданием никакой веры, отменяются». Вводилась возможность замены (по решению суда), в силу религиозных воззрений, одной гражданской обязанности (несение воинской службы) на другую.

В ответ на это 27 января 1918 г. Собор выпустил воззвание, где опять прозвучал призыв к сопротивлению: «Лучше кровь свою пролить и удостоиться венца мученического, чем допустить веру православную врагам на поругание»[5].

Для всех этих документов характерна еще одна особенность: это отсутствие какой-либо критики предшествующего строя, более того, утверждалось, что «доселе Русь называлась святою»[6]. Причиной событий, сотрясавших Россию, назывались всенародные грехи. Особенно странным выглядело осуждение народа за стремление вырваться из нищеты, «соблазн чувственных земных благ, которыми и прельстился наш народ»[7]. Но всякий раз, когда речь заходила об итогах самодержавного правления, иерархи безмолвствовали.

Открыто объявляя себя врагами Советской власти и призывая, по сути, к вооруженной борьбе, высшее руководство Православной Церкви поставило под удар весь клир, поскольку с начала Гражданской войны духовенство расстреливалось по принципу принадлежности к организации, открыто заявившей о своей борьбе с новой властью еще в мирный период. Только поражение белых армий заставило патриарха Тихона выпустить послание от 8 октября 1919 г. с призывом о невмешательстве в политическую борьбу и подчинении Советской власти. В этом послании он писал, что Церковь «подпала под подозрение у носителей современной власти в скрытой контрреволюции, направленной якобы к ниспровержению Советского строя»[8]. Если принять во внимание предыдущие послания, то говорить о «скрытой контрреволюции» не приходится, позиция была самая что ни на есть открытая.

К концу 1920 г. Гражданская война была закончена и большевики решили, что настало время, когда можно вплотную заняться воплощением уже своей, чисто марксистской, доктрины. Именно с этого момента начнется откат назад — от народовластия к деспотическому режиму.

Большевики, придя к власти, не имели продуманной доктрины государственного строительства. Единственная работа В. И. Ленина о перспективах дальнейшего развития Советского государства — «Государство и революция»[9] не содержит ни глобального видения, ни детального плана. Упор делался на учет и контроль, но это были общие принципы деятельности любого экономически развитого цивилизованного строя. Экстремальная политика военного коммунизма была не способна обеспечить подъем экономики в эпоху мирного строительства. На продразверстку деревня отвечала восстаниями. Маршал М. Н. Тухачевский, который по методам подавления Тамбовского крестьянского восстания может быть сопоставлен с царским фельдмаршалом князем Репниным, писал Ленину, что причина восстания — это «недовольство продразверсткой и неумелое и исключительно жестокое ее проведение продотрядами на местах»[10]. Однако Ленин понимал, что «длительного применения жестокостей народные массы не вынесут»[11], и большевики были вынуждены перейти к нэпу. В начале 20-х годов XX в. Россия могла либо пойти по общедемократическому пути к социальному рыночному государству, либо вернуться к деспотическому политическому режиму, прикрытому марксистской экономической риторикой. Третьего, коммунистического, пути не было, поэтому никто из большевиков не знал, что же делать практически и как двигаться к коммунизму. Этой растерянностью объясняется, по-видимому, тот факт, что Ленин не назначил себе преемника, поскольку со всей очевидностью понял, что дело не в личности.

Большевики грезили воображаемой моделью будущего — коммунизмом и созданием нового совершенного «сверхчеловека». Настоящее и прошедшее отрицалось во имя утопического «завтра». Они придали мировоззренческую законченность квазирелигиозному культу, который начал складываться в России еще с 60-х годов XIX в. Образ Ленина еще при жизни пролетарского вождя стал обретать признаки сверхчеловека — божества с типичными чертами цикличности: мессианская цель —> страдание за народ —> победа, которая создаст новую общность. Был создан квазирелигиозный культ Ленина как Бога Отца. Его преемник Сталин, подобно древнеегипетским фараонам, по должности унаследовал божественную природу Ленина, согласно формуле: «Сталин — Ленин сегодня». В рамках этого культа провозглашалась новая мораль, новые культовые обряды — октябрины вместо крестин и т. д. Была сформулирована и новая мессианская идея, которая воплощалась через Третий Интернационал. Призывая на словах к светлому коммунистическому «завтра», Сталин на деле вернулся к самодержавному «вчера». Должность главы партии стала сакральной, объединив жреческо-идеологические и властные земные функции. В России опять возродилась наместническая власть. Коммунистический вождь должен был восприниматься как «наместник нового Христа» — Ленина.

Узурпировав политическую власть, «вождь всех народов» столкнулся с тем, что экономический базис с элементами рыночного хозяйства не мог соответствовать тоталитарной политической надстройке. Это несоответствие необходимо было ликвидировать. В 30-х годах, с переходом к коллективизации и индустриализации, сложилась та же ситуация, что и в 988 г., когда политическая надстройка стала формировать экономический базис, — и в этом лишний раз четко проявилась одна из доминирующих особенностей развития России.

Под лозунгами новой квазирелигиозной идеологии (последовавшее затем разоблачение культа личности Сталина разрушило сакральную формулу наместнической власти: «Сталин — Ленин сегодня») в «настоящее» России вползло ее «прошлое». Коллективизация и насаждение колхозов были возвратом к послереформенной (1861 г.) общине. Именно община этого типа, в которой, по сути, никто ничем не владел, где господствовала круговая порука, когда крестьянин не мог уйти в город, поскольку ему не выдавали паспорт, была возрождена под ширмой социалистических колхозов. После реформы Столыпина, разрушившей общинный строй, прошло не более 20 лет. Коллективизация не стала движением к новым, неведомым формам, это был возврат к привычному, еще не забытому «прошлому». Непохоже, что это было воплощение Сталиным теории «общинного социализма», скорее это был удобный способ контроля, который окончательно ликвидировал многоукладность в экономике и, соответственно, гарантировал недопущение политической «многоукладности» общества.

С индустриализацией картина была почти аналогичная. Не отрицая того факта, что благодаря индустриализации Россия превратилась из аграрной в мощную индустриальную державу, основным лейтмотивом этого процесса была постановка верховной властью — декларировавшей цели создания общенациональной собственности — всей промышленности, торговли и т. п. под единоличный контроль. Власть стала верховным собственником.

Черты этой модели государства можно обнаружить уже в конце XVII в.: в то время самодержец являлся монополистом земли, мануфактур, естественных монополий. Разница состояла лишь в том, что раньше это был самодержец — «наместник Христа», теперь же на его место заступила партийная элита во главе с вождем — «наместником Ленина». История России свидетельствует, что узурпация всей полноты политической власти всегда идет синхронно с установлением контроля над экономикой.

Сталин реанимировал царскую систему государственного террора. Западный ученик Л. Д. Троцкого Виктор Серж заметил в 1937 г.: «Преемственность политических мер ужасна. <...> Старые тюрьмы выполняют старые функции. Суздальский и Соловецкий монастыри, куда отправляли еретиков, превратились в изоляторы для еретиков социалистических»[12]. Новый строй, как и старый, объявлял себя непогрешимым. Критика строя каралась методами, позаимствованными у самодержавия. В Уголовном кодексе РСФСР 1926 г. (ст. 580 и 581) было записано:

«Контрреволюционным признается всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти <...> основных хозяйственных, политических и национальных мероприятий Советского государства. <...> Пропаганда и агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти <...> а равно распространение, или изготовление, или хранение литературы того же содержания влекут за собою лишение свободы со строгой изоляцией на срок не ниже шести месяцев»[13].

Уголовный кодекс РСФСР 1969 г. (ст. 70) провозглашал:
«Агитация или пропаганда, проводимая в целях подрыва или ослабления Советской власти либо совершения отдельных особо опасных государственных преступлений, распространение в тех же целях клеветнических измышлений, порочащих Советский государственный и общественный строй, а равно распространение, или изготовление, или хранение в тех же целях литературы такого же содержания наказываются лишением свободы на срок от шести месяцев до семи лет со ссылкой на срок от двух до пяти лет»[14].

Точную оценку этим методам дал Ричард Пайпс: советское законодательство содержало «санкции против антиправительственных преступлений, которые ни по широте трактовки, ни по суровости существенно не отличались от законов, принятых царским режимом»[15].

Не случайно выходивший в 20-х годах исторический журнал «Каторга и ссылка», уделявший основное внимание наказаниям, практиковавшимся в царской России, был закрыт, а вся его редакция в полном составе арестована. Слишком бросались в глаза аналогии между реалиями сегодняшнего дня и самодержавным строем. Путем репрессий ликвидировались те элементы общества, которые могли «умом понять Россию», остальная же часть держалась в страхе.

Полная преемственность была и в идеологическом обеспечении. Если деспотизм самодержцев прикрывался Православием, игравшим роль идеологии режима и претендовавшим на всеобщий охват и тотальность, то у коммунистического деспотизма была своя квазирелигиозная идеология — футуристический коммунизм, такой же тотальный и всеобщий. Неприязнь коммунистического режима к Православию объяснялась во многом тем, что коммунисты усматривали в нем идейного близнеца по легализации тотальной власти, а в тоталитарном обществе может существовать только одна тотальная идеология. Аналогичная ситуация была и в фашистской Германии. Мнение фюрера сводилось к тому, что «<...> иерархическая организация и посвящение через символические обряды, действующие магически на воображение, — опасный элемент. <...> Разве вы не понимаете, что и наша партия должна быть такого же характера? <...> Орден, иерархический орден секулярного священничества <..>. Мы или <...> Церковь — есть место только для одного <...>»[16].

Советский режим использовал патриотический порыв людей в Великой Отечественной войне для легитимного возрождения имперских принципов и символов самодержавной России. Де Голль напишет о Сталине: «Один лицом к лицу с Россией, Сталин видит ее таинственной, более сильной и более прочной, чем все теории и все режимы. Он ее любит по-своему. И она приняла его как царя (курсив наш. — Л. А.) до истечения страшного времени и поддерживает большевизм, чтобы использовать его как орудие. Собрать славян, раздавить германцев, распространиться в Азии, получить доступ к открытым морям — такими были мечты родины, такими стали цели деспота»[17]. Де Голль уловил главное: в Советской России появился коммунистический царь, скроенный на старый наместнический лад.

Арнольд Тойнби констатировал: «Как под Распятием, так и под серпом и молотом, Россия — все еще "Святая Русь", а Москва — все еще "Третий Рим"»[18]. Круг замкнулся.

 

* * *

Правовая и политическая история Европы и России во многом определены их религиозной историей. Христианский догмат о верховном правителе — «наместнике Иисуса Христа», в должности которого переплелись функции светского и жреческого Мессии, оказал решающее влияние на ход как европейской, так и российской истории.

Наместническая власть на Западе существовала в форме папоцезаризма, когда Папа Римский сосредотачивал в своих руках как светскую, так и духовную власти и являлся одновременно земным владыкой и первосвященником, главой Церкви. Папоцезаризм и папская универсальная теократическая монархия (сер. XI в., понтификат Григория, VII — кон. ХIII в., понтификат Бонифация VIII) сложились при опоре не на юридические, а на теологические постулаты. В период классического папоцезаризма земные владыки будут признавать верховную власть Папы Римского и являться его вассалами. Можно сказать, что Римские Папы рассматривали европейских монархов как своих заместителей по светским делам, кого за непослушание они могли лишить короны.

При Папе Иннокентии III (1198-1216) будет провозглашено, что Папа Римский уже не преемник св. Петра, а «наместник Христа на земле», т. е. в титулатуре найдут отражение новые властные полномочия Папы, поскольку, согласно христианскому учению (Послание ал. Павла к евреям), Христос является вечным первосвященником на небесах и вместе с тем вечным царем богоизбранного народа — царем Иудейским. Следуя этой логике, его наместник также должен объединять в своей должности понтифика функции земного первосвященника и земного владыки — царя. Политическая ситуация, сложившаяся при Иннокентии Ш, позволила юридически закрепить догмат о наместничестве, который впервые был отчетливо сформулирован еще в IX в. Папой Николаем I, называвшим себя «наместником Христа на земле» («Vicarius Christi») и считавшим себя королем и священником («rех et sacerdos»), передавшим светскую власть и вооруженные силы императору. Но в историческом плане Папам так и не удалось надолго удержать в руках тотальную власть «наместника Христа». Постоянная борьба между Папами и европейскими монархами, их беспощадная обличительная взаимная критика приучили сознание европейцев не видеть ни в светской, ни в духовной власти непререкаемого «сакрального» авторитета, критически воспринимать институты власти. Все европейское Средневековье пройдет под знаком борьбы между светскими владыками и Римскими Папами за абсолютную власть «наместника Христа». Короли в своей борьбе с Папами будут вынуждены искать себе опору в различных слоях общества, что и явится одной из причин возникновения сословного общества в Европе. Победа над папством будет одержана, когда окончательно оформится сословная структура европейского общества, которая явится непреодолимым барьером для европейских монархов на пути к тотальной наместнической власти. Этот фактор представляется нам решающим в свете выявления базовых составляющих, определивших необратимость демократизации Запада.

В Восточно-Римской империи (Византии), в противоположность Западу, император (василевс) провозглашался «наместником Христа», что с точки зрения государственного устройства приобретало характер наместнической власти в виде политической модели цезаропапизма, когда христианский император наделялся одновременно функциями царя (василевса) и первосвященника, главы Церкви.

Император в качестве «наместника Христа» приобретал священнические функции. При этом христианская трактовка социальных функций Христа, как царя и первосвященника, усиливала мысль о «цареосвященстве» византийского василевса, выступавшего в той же роли, что и властители древних Шумера, Вавилона или Египта.

Однако следует заметить, что первосвященничество византийского императора было актуально лишь в границах его политической власти. Можно констатировать, что до схизмы 1054 г. реально существовало два первосвященника: Папа Римский и василевс Ромейской империи. Позднее борьба между ними за власть «наместника Христа» обрела формы борьбы Восточной и Западной Церквей. Это противостояние завершилось отделением в 1054 г. Церкви Константинопольской от юрисдикции Папы Римского, в результате чего василевс впервые стал в полной мере ощущать себя «наместником Христа», хотя бы в границах Восточно-Римской (Ромейской) империи. Византийские императоры сосредоточили в одних руках всю полноту как светской, так и духовной власти (патриархи рассматривались ими лишь как заместители по духовным делам).

Политическая история Запада и Востока сложилась различно не в силу разного догматического понимания сущности власти, они одинаково воспринимали христианский догмат о наместничестве. Но религиозный догмат о верховном правителе — «наместнике Иисуса Христа» — оказал решающее влияние на ход исторического развития именно России. Такое понимание роли верховного правителя складывалось здесь постепенно и явилось закономерным результатом длительного исторического процесса, начавшегося с княжеского крещения Руси в 988 г.

Существовавшая в конце X в. социально-экономическая ситуация отнюдь не способствовала практической реализации новой христианской мифологии власти: в Древней Руси так и не сложились феодальные отношения. До XI в. русские не знали условного землевладения (ни в форме связанного с вассальной службой феода, ни в форме аллода, свободного от жестких служебных обязательств), которое бы играло роль связующего звена между монархом и военно-аристократическим классом. Эта слабость собственных сил князя подталкивала его на поиски согласия с народом, то есть с вечем. Выведя догматически свою власть из-под зависимости от каких-либо земных институтов, князь, в отсутствие феодальных отношений в экономическом базисе, не мог сосредоточить в своих руках всю полноту власти.

При отсутствии адекватных социально-экономических отношений утверждение новой христианской мифологии власти происходило не на основе использования экономических рычагов подчинения, а путем силовых методов воздействия, что и явилось одной из причин кровавых княжеских междоусобиц, повлекших за собой монголо-татарское иго. Князья стремились захватить и удержать Киевский великокняжеский престол как высшую сакральную цель.

С другой стороны, удельные князья стали взирать на свой удел как на вотчину, не различая прав суверена (политическая власть) и прав собственника (экономическая власть). Отсюда — их попытки дробить удел по личному усмотрению. Удельная раздробленность — результат этой политики.

Только в эпоху царствования Иоанна Грозного оформилась религиозная доктрина власти, согласно которой московский князь оказывался не просто «могуществом, силой Бога на земле», а его реальным воплощением — Спасителем, Мессией всего народа Божьего. Этот статус уже полностью освобождал его носителя от какой-либо ответственности перед народом: «А жаловати есмя своих холопей вольны, а и казнити вольны, еже если были»[19].

В официальном письме Иоанна Грозного князю Курбскому царь недвусмысленно присваивал себе функции владыки человеческих душ и Спасителя: «А аще праведен еси и благочестив, по что не изволил еси от мене, строптивого владыки, страдати и венец жизни наследити?»[20]

В XVII в. в России окончательно установился режим цезаропапизма. К этому времени экономический базис был приведен в соответствие с религиозно-политической надстройкой: российский самодержец стал монополистом в торговле, промышленности и собственником большей части земли (напомним, что дворяне не являлись владельцами поместий, которые были отданы им царем лишь в управление на условиях обязательного несения царской службы). Абсолютная политическая власть российских самодержцев была адекватна их экономическому могуществу. Как апофеоз цезаро-папизма, прозвучат на Большом Московском Соборе 1666-1667 гг. слова Паисия Лигарида о том, что царь именуется Богом и имеет право на богоименование. Царь Алексей Михайлович искренне считал себя «наместником самого Бога на земле»[21].

Так же как и в Европе, в России идея тотальной наместнической власти в конечном счете исчерпала себя. С XVIII в. у нас начался необратимый процесс заката христианской модели наместнической власти, который завершился только в начале XX в. с крушением власти последнего российского императора Николая II, считавшего себя «орудием Всевышнего, посредством которого Всевышний управляет Российскою империею»[22].

Однако в XX в. в Советской России наместническая власть вновь воскресла в обновленной социально-футуристической версии. Квазирелигия, которая начала складываться в России еще с 60-х годов XIX в., получила законченную мировоззренческую оболочку. Образ Ленина после физической смерти пролетарского вождя трансформировался в квазирелигиозный культ нового Бога Отца. Его преемник Сталин, подобно древнеегипетским фараонам, унаследовал по должности божественную природу Ленина как Бога Отца, согласно формуле: «Сталин — Ленин сегодня».

Должность главы партии стала сакральной, объединив жреческо-идеологические и властные земные функции. Коммунистический вождь воспринимался как «наместник нового Христа» — Ленина.

Закат в СССР социально-футуристической версии наместнической власти начался после XX съезда КПСС, поскольку с разоблачением культа Сталина разрушилась ее сакральная формула: «Сталин — Ленин сегодня». В дальнейшем экономические проблемы наложились на идеологический кризис, что и привело к распаду СССР в 1991 г. и окончательному крушению идеологии наместничества.

Исторически власть на Руси являлась одной из типологических разновидностей архетипической модели наместнической власти, которая в истории цивилизаций проявлялась в различных формах, но всегда приводила к одному и тому же конечному результату — установлению деспотического режима.

В начале XXI в. Россия остается страной, подверженной влиянию мифа о ее особом историческом пути, страной, у которой отсутствует рациональная, светская идеология государства. Наша страна находится на перепутье: либо пойти по пути демократических стран, которые после разгрома фашистской Германии с ее хтоническим воплощением наместнической власти окончательно отказались от наместнических химер, либо в поисках очередного Спасителя-Мессии повторить участь «Первого», «Второго» и «Третьего Рима».

Андреева Л. А. Религия и власть в России. М. 2001, стр. 239-247.
 

________________________________________

ПРИМЕЧАНИЯ :

[1] Ленин В. И. О задачах пролетариата в данной революции // Ленин В. И. Полное собрание сочинений в 55 тт. 5-е изд. М. 1974. Т. 31. С. 113-118.
[2] См.: Русская Православная Церковь в советское время. М. 1995. Т. 1. С. 103-104.
[3] См.: Русское Православие: вехи истории. С. 558.
[4] Русское Православие: вехи истории. С. 112.
[5] Там же. С. 116.
[6] Там же.
[7] Там же. С. 127.
[8] Там же. С. 136.
[9] Ленин В. И. Государство и революция //Ленин В. И. Указ. изд. Т. 33. С. 1-120.
[10] Цит. по: Егоров В. К. Указ. соч. С. 119.
[11] Цит. по: Безансон А. Интеллектуальные истоки ленинизма. С. 241.
[12] Безансон А. Советское настоящее и русское прошлое. М., 1998. С. 65.
[13] Собрание Кодексов РСФСР. М, 1927. С. 665, 668.
[14] Уголовное законодательство Союза ССР и союзных республик: В 10 т. М., 1963. Т. 1. С. 108.
[15] Пайпс Р. Указ. соч. С. 415.
[16] Пруссаков В. Оккультный рейх // Оккультный мессия и его рейх. М, 1992. С. 122.
[17] Цит. по: Безансон А. Советское настоящее и русское прошлое. С. 66.
[18] Тойнби А. Цивилизация перед судом истории. М., 1996. С. 114.
[19] Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. С. 26.
[20] Там же. С. 14.
[21] Каптеров Н. Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 104.
[22] Витте С. Ю. Указ. соч. Т. 3. С. 331.

В колонках играет - Brainwork