Их физическая химия была очевидна. Они оба были необыкновенно красивы, и красивы вместе - она такая светлая, а он - такой тёмный. Они казались идеальным дополнением друг друга: тень и свет, Инь и Янь. Когда они начали проводить время вместе, они говорили о своих самых больших разочарованиях и страхах, и о том, что они оба надеялись найти в жизни. Он был более красноречив, чем она могла предположить, и она была удивлена, узнав, что он был глубоким мыслителем. Он рассказал ей о своём беспокойстве, о своём поиске внутреннего покоя, и они оба признали своё разочарование в собственной карьере. Сьюзан призналась: "были времена, когда я плакала, что никто не любит меня ни за что, кроме моего тела". Их связывала и вера. Они говорили о Священном Писании и о том, как "люди злоупотребляли религией", они вместе читали молитву Господа, одухотворенно, чувствуя каждое слово. ...
В основном они пытались отгородиться от мира. Когда-то между окончанием фильма и началом специального выпуска NBC он послал за ней и взял её для отдыха в Аризоне, где он снимался в "Stay Away, Joe". Позже у них была совместная поездка в Лас-Вегас". ...

_____________________________________________
Элвис... пять букв для имени, которое говорит само за себя.
Элвис - это гарантия стиля, элегантности, шарма, красоты. ...Его рост и манера ходить рядом с ним позволяли ему выделяться в толпе.
Он всегда отличался элегантным вкусом и уважительным отношением, особенно на сцене перед своей аудиторией. Вы видели, как он выходил на сцену решительным шагом, сопровождаемым улыбкой, которая озаряла сердца тысяч людей, даже если он скрывал беспокойство и напряжение.
Его движения и жесты всегда выражали ту энергию, которую он вкладывал в свои интерпретации, и трансцендентность, которую он излучал, вовлекала всех.
Несколько лет назад я опубликовал эту фотографию, и один поклонник сказал мне, что это вульгарное изображение.
Здесь... вульгарность - это то, что просто не относится к Элвису.
На этом снимке, кроме всего прочего, мне кажется, что он сидит 😊.
У него была та грация, которая свойственна красивым людям, которые при любом раскладе не могут показаться вульгарными, даже если бы захотели.
Элвис, конечно, не был идеальным... но гарантию "хорошего человека" у него никто не отнимет.
____________________________
На первом фото, то, что назвали вульгарным, а на остальных, Элвис как всегда.

Выдержки из статей, голливудский обозревательницы, Хедды Хоппер, которая, сначала ненавидела, а потом полюбила Элвиса Пресли.
_____________________________________________________
30 января 1965 года: “По стандартам своей золотой эры, в Голливуде осталась только одна настоящая кинозвезда с большой буквы, и Голливуд его почти не знает.У Валентино и Гарбо были культы поклонников по всему миру; они не могли появиться на публике без помощи полиции, чтобы предотвратить беспорядки. И эта пара туфель сегодня не подходит никому в городе, кроме человека, которого международное сообщество молодежи называет ‘Элвис Король’. В Голливуде, его нога никогда не ступала ни в один из его ресторанов, или ночных клубов. Он никогда не ходит на вечеринки и не посещает премьеры. Он снимает дом на время съемок картины, и устраивает там небольшие званые обеды, на которых редко бывают гости, чьи имена вы видите в освещении или заголовках. Когда картина заканчивается, он возвращается в Грейсленд. Там он скрывается с девятью молодыми приятелями, которые сопровождают его повсюду, выполняют все его желания и ревниво ограждают его от всех злоумышленников ”.

27 сентября 1965 года: “Элвис Пресли благодарен киноиндустрии и продолжает доказывать это. С тех пор, как он снимается в кино, он пожертвовал обычный один процент от своей зарплаты в фонд помощи кинопроизводителям — в сумме это составляет 130 000 долларов, — а несколько месяцев назад пожертвовал еще 50 000 долларов ”

В своей книге 1963 года “Вся правда и ничего, кроме” Хоппер рассказала, как ее отношение к Элвису и его менеджеру менялось от плохого к хорошему.

“Каждый раз, когда я выхожу на городской поворот, я тихо извиняюсь перед Элвисом Пресли. Когда я впервые увидела представление, я была в ужасе. Я так и сказала, громко и ясно. Но аудитория Элвиса почувствовала эмоциональное воздействие строк и кричала о своей вечной любви к величайшему явлению, которое я видела в этой стране. Он одно из немногих новых лиц в нашей индустрии, которое превратилось в живую легенду, и нам нужны такие люди мечты, как Элвис, чтобы выжить. Элвису тоже повезло, что у него есть такой агент, как "Полковник", чья жажда денег не превзошла талант его протеже. Хороший агент не позволяет своему клиенту брать на себя больше, чем он может выдержать ”.
На фото Элвис в разных фильмах, и справа: Хедда Хоппер и Элвис Пресли)

ELVIS PRESLEY A LITTLE BIT OF GREEN

Элвису угрожал один тип. так вот в этой песне Элвис дает ответ, называя этого чувака, Джорджи- ты маленький членосос... и так далее... ну дает Король!

То, что Элвис был покорен ее красотой и талантом, я не сомневаюсь.

Magnificent, gorgeous.

Элвис был расточителем и умер с чистой стоимостью всего 5,5 миллиона долларов, хотя за свою жизнь он заработал 250 миллионов долларов. Он дал 1000 концертов за свою жизнь, все распроданы. Он отдал 35 миллионов долларов на благотворительность. Он был щедр до вины. В какой-то момент он купил 10 Mercedes-Benz и 32 дробовика только на Рождество! Он вырос в бедности и не чувствовал себя комфортно со всеми деньгами, которые у него были; таким образом, он отдал их. Элвис говорил: ‘Я хочу поделиться своим богатством с друзьями и миром’. Он давал своему окружению мафии Мемфиса бонус каждый раз, когда он гастролировал. Он гастролировал 10 раз в год!!!! Его менеджер полковник Паркер, однако, всегда брал 50% дохода Элвиса.

СЧАСТЛИВАЯ ЖЕНЩИНА! Не многие женщины могут похвастаться тем, что их поцеловал легенда музыки Элвис Пресли, но 79-летняя Роуз Нокс-Пиблз может, и вспоминает этот момент как один из лучших в своей жизни. Писательница и художница из Лондона отправилась в Лас-Вегас в 1970 году, чтобы посмотреть выступление Элвиса, и тут ей представилась такая возможность: он неожиданно сошел со сцены и прошел через зрителей.
Роуз запомнит это на всю жизнь. Роуз говорит: "Мы с моим мужем Брайаном были поклонниками Элвиса, и мы решили, что должны пойти посмотреть на его выступление. Мы поехали туда и попали на вечернее шоу с ужином. Мы сидели в самом конце". "Все остальные, наверное, дали чаевые метрдотелю и получили хорошие места, а мы нет, поэтому нас посадили сзади. Во время шоу Элвис сошел со сцены и начал ходить по залу. Я не могла поверить в это, он обхватил мое лицо руками и поцеловал меня!" По словам Роуз, она чувствовала себя подростком, хотя ей в то время было 30 лет.
Она пояснила: "Это было совершенно замечательно, и это было все, о чем я думала, - поцеловать Элвиса. Это было великолепно! Конечно, он поцеловал меня в губы! Я просто почувствовала давление его губ, и это то, что я помню. После этого я только подумала, не умыться ли мне?".

Джойс и Барбара. Часть 2.

Джойс еще не успела вылететь в Вашингтон, а Элвис уже искал клочок бумаги с номером Барбары Ли. Он не мог выбросить ее из головы. Высокая, с темно-карими глазами и индейскими скулами, она не только имела чувственность жгучей брюнетки, что любил Элвис, но и была южанкой, что делало ее еще привлекательнее.
«Я верю, ему нравилась моя простота в сочетании с моим соблазнительным образом. В реальности я была просто сельской девушкой, пытающейся выжить и принимающей все, что приносит жизнь, плохое и хорошее».

Следующим вечером, когда она вошла в свою квартиру, зазвонил телефон. Они с Джеймсом только что вернулись с пляжной вечеринки в Малибу. Она знала, это был Элвис.
«Я звонил тебе много дней, дорогая», услышала она знакомый голос. «Где ты была?»
«О, Элвис, меня не было всего один день», рассмеялась она.
«Да? Ну, я чувствую, словно тебя не было много дней!» Его голос был дразнящим, затем стал серьезным. «Я бы хотел увидеть тебя снова. Когда ты сможешь приехать?»
У нее как раз были съемки, поэтому она не могла уехать на неделю. Он настаивал. Как насчет выходных? У нее планы с Джеймсом. Наконец, они остановились на четверге, с тем, чтобы в пятницу она смогла вернуться.

Джо встретил ее в аэропорту и проинформировал, что она не сможет попасть на первое шоу, поскольку Джим Обри был там с актрисой Джо Энн Pflug. Барбара не имела права злиться – она делала то же самое, что и он – но все же она кипела. Джо поместил ее в номере, который Элвис держал специально для ожидающих леди. Там была круглая розовая кровать, покрытая пушистым розовым покрывалом. Она подумала, что это было место свиданий, хотя Элвису было бы удобнее принимать ее в своем собственном номере, «где были все его вещи. Ему было необходимо, чтобы поблизости были его книги и ребята».

Сняв туфли и включив телевизор, она думала о том, что она делает здесь и пыталась поднять свой ослабевающий дух. Наконец, пришел Чарли Ходж и проводил ее в пентхаус. Элвис взял ее за руки и нежно поцеловал. «Я растаяла».

Она была удивлена, что антураж никуда не подевался, и номер был полон роскошных женщин, соревнующихся за внимание Элвиса. Поскольку он сам пригласил ее, Барбара не думала, что ей придется делать то же самое, но Элвис именно этого и ожидал. «Элвис хотел безраздельного внимания женщины. Он хотел, чтобы женщина ждала его и заботилась о нем, и была рядом. Женщина должна была спрашивать разрешения отлучиться в ванную, потому что он все время хотел знать, где находится его женщина».

Она откровенно сказала ему, что ей не нравятся все эти девушки вокруг, что это утомительно и немного унизительно. Он сказал, что понимает, но ей придется либо смириться, либо уйти, и это был сложный расклад карт.

В 3 часа ночи он привел ее в спальню. На это раз пижама была красная, а не черная, и была вручена, а не брошена. В воздухе носился легкий аромат Олд Спайса. Он показал ей гостевую ванную, а сам ушел в свою, и когда она вышла, он ждал ее. Она села на край гигантской кровати, и затем Элвис достал сюрприз для нее.
«Я хочу, чтобы у тебя было это», сказал он, предъявив золотой медальон Иисуса.

Образ Иисуса мог уничтожить подходящее настроение у актрисы, которая приехала в Лас Вегас, чтобы провести ночь с царствующим Королем рок-н-рола. Но Барбара полагалась на религию со времен своего трудного детства, и сейчас Элвис делился с ней частью этого. Бог, Иисус, Библия стали основой их взаимоотношений. Иногда они опускались на колени и молились вместе, и наиболее простым она видела его, когда он сидел на кровати, читая писание и рассуждая о том, что Бог говорит ему. Но в этот самый момент слезы наполнили ее глаза, она прильнула и поцеловала его.

Той ночью он немного напоминал ей героя из Тюремного Рока. «Это была мечта: быть с ним, целовать его, ощущать его запах…»

Через час он начал спрашивать ее о нумерологии. Знает ли она, что это такое? Не имеет понятия, сказала она ему. «Хорошо», сказал Элвис с улыбкой. «Когда ученик готов узнавать, учитель готов учить». Они читали духовные тексты вместе, включая книгу Рам Дасса «Будь здесь и сейчас». «Он был мудр душой», говорит она. «Я любила проводить время с ним наедине, потому что именно тогда вы могли видеть настоящего Элвиса». Хотя в некотором смысле она держала себя в стороне от него. «Я любила его всем сердцем и душой, но не была влюблена в него, потому что по-настоящему я хотела быть с Джимом Обри. Но Элвис был даром, чем-то хорошим, что случилось со мной».

С самого начала он знал, что у нее есть шестилетний сын. Но они не говорили о нем, также как и он не упоминал Лизу Мари, потому что: «Я понимала, чего он хочет, и частью этого была фантазия. А наличие детей привносит реальность в любую ситуацию».

Единственный раз Барбара столкнулась с существованием Присциллы, когда увидела ее вещи в ванной. Но он рассказывал ей об Энн Маргрет, в основном о том, как он ревнует ее к Роджеру Смиту. Хотя он сам предпочел Присциллу той чувственной рыжей, «это заняло у него много времени, чтобы забыть Энн Маргрет. Я могу сказать, когда он говорил о ней, это ранило его чувства».

Элвис и Барбара виделись в течение двух лет и хранили свой роман втайне от всех. Он купил ей коричневый Мерседес, подарил оружие, чтобы она могла защитить себя, и нарядил в красивую одежду и украшения. «Мне понравился маленький коричневый Мерседес. Но Элвис был даже больше взволнован, потому что он по-настоящему любил дарить. Ему нравилось удивлять тебя, когда ты меньше всего этого ожидаешь».

В отличие от Джойс Бова, она знала, что у Элвиса «была девушка почти каждую ночь и по каждому случаю. Но почему бы и нет? Он был Королем. Я не могу обвинять его. Это давало ему разнообразие. И он действительно любил всех женщин. Он ценил всех нас».
-------------------------------------------------------
Отрывок из книги Аланны Нэш «Baby, Let’s Play House»

27 февраля 1970. Два шоу Элвиса в Astrodome. Houston. Texas., под чудовищным куполом Houston Astrodome.
Первые за пределами Вегаса за последние 10 лет.
Первое шоу - 16708, второе 36299 зрителей.
Выезд на машине перед выступлением.

20 февраля 1977 - Coliseum, Charlotte, North Carolina. Фотограф - Кит Алверсон.
Mexican Sundial suit, 12000 зрителей.

"В начале в Колизее здесь и там разбрасывались ноты, которые заставляли вас удивляться, когда, наконец, он собрался сделать это, но, как всегда, тянул, полагаясь на шутки и свою харизму до тех пор, пока, незадолго до 10:45, он пришел к госпел-классике, "How Great Thou Art"...
Когда он подошел к той части, где пропевались слова названия, он звучал как Марио Ланца, высекая целый ряд высоких нот, которые погнали мурашки по позвоночнику даже несгибаемых скептиков, и под крещендо вышел на песню под названием "Hurt".
Продемонстрировав свой диапазон коллекцией нот, которые могли бы порвать нормальный набор голосовых связок в клочья, он закончил тем, что, казалось, было его самым мощным стилем, но не был удовлетворен, и пробормотал группе, "Давайте сделаем эту последнюю часть снова".
И он сделал! И если был кто-нибудь среди плотной толпы, кто думал, что Элвис был случайностью, он, без сомнения, ушел обращенным."
"Charlotte Observer", 21 февраля 1977

Mexican Sundial suit, 12000 зрителей.

Билли Смит делится: "Элвис начал увлекаться верховой ездой. Присцилла всегда хотела иметь лошадь, и Элвис отправился искать ее для нее. Мы и не подозревали, что это послужило началом того, что все мы стали увлекаться лошадьми и одеждой в стиле вестерн". После того как Элвис и Присцилла нашли лошадь для нее, Элвис купил лошадь для Сэнди Шиллинг, чтобы Присцилле не приходилось ездить одной. Это привело к тому, что у всех появились лошади. Элвис решил, что они очень весело проводят время, и захотел, чтобы он сам и все остальные участвовали в этом веселье.

первая стр.2

“Хорошо, теперь — как тебя зовут? Джерри?” - спросил квотербек.
“Да”.
“Ты можешь поймать футбольный мяч?”
“Да”.
“Ты знаешь, как управлять уклоном?”
“Конечно”.
Он вытянул руку ладонью вверх и набросал план. “Ты бежишь по боковой линии примерно на десять ярдов — беги легко, не на полной скорости. Рыжий, ты поднимаешься посередине и нажимаешь кнопку. Джерри, когда ты увидишь, что Рэд делает свой поворот, жми на газ, чувак, и двигайся по наклонной. Если ты пройдешь мимо того, кто тебя прикрывает, мяч придет к тебе ”.
“Да, сэр”.
Серьезное выражение лица квотербека немного изменилось. Он посмотрел на меня в упор. У него были льдисто-голубые глаза, и когда он смотрел прямо на вас, вы это чувствовали. На его лице появилась легкая полуулыбка.
“Сэр?’ Эй, Рэд, мне нравится отношение этого парня ”, - сказал квотербек.
“С ним все в порядке”, - сказал Рэд, хлопнув меня по спине, от чего у меня чуть не перехватило дыхание.
Ред нас не представил. Я не слышал, чтобы его имя произносил кто-либо из других парней. Но мне не пришлось это слышать. Я знал, кто он такой.
Это был мальчик из школы Хьюмса по имени Элвис Пресли.
Моя мать, Дороти Шиллинг, умерла, когда мне было чуть больше года. Вскоре после моего рождения она заболела ревматизмом и большую часть года провела в постели, угасая. Тогда болезнь была близка к смертному приговору, но это не всегда было быстро. Из того, что мне позже рассказали моя бабушка и мои тети, моя мама держала меня столько, сколько могла, столько, сколько могла. Но в конце концов ее кожа стала настолько чувствительной, что даже вес простыней причинял боль, и я могу только представить, какую душевную боль она, должно быть, испытывала, не имея возможности прижать к себе своего новорожденного ребенка.
Предсмертная просьба моей матери к своей матери, моей маме Джилки, заключалась в том, чтобы заручиться обещанием, что нас с братом будут любить и о нас будут заботиться, когда ее не станет. Мама чудесно выполнила это печальное обещание. Я рос в полной растерянности по поводу того, как именно я вписываюсь в свою семью, но я ни на секунду не сомневался, что моя мама любила меня всем сердцем.
Из обрывков разговоров — маленьких приглушенных фрагментов разговоров взрослых, которые я иногда слышал в детстве, у меня сложилось впечатление, что моя мама была счастливой, красивой и таким человеком, который в первую очередь заботился обо всех остальных. Миротворец и ободряющая речь, которая заставляла всех вокруг чувствовать себя особенными. Она была одной из семи детей, а мой отец был одним из четырех детей, и, взрослея, я слышал много ворчания и жалоб от каждой стороны семьи. Но я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил что-то плохое о моей матери. И я не думаю, что это было только потому, что она ушла — я думаю, это было потому, что все, кто ее знал, считали ее действительно особенным человеком.
Мой отец, Билл, вырос в Мемфисе, и из того, что я знаю о ранних годах моего отца, у него вообще не было детства. Он был старшим сыном, и когда его отец бросил семью, ему пришлось бросить среднюю школу и начать работать, чтобы помогать готовить еду на стол. Он начал в продуктовом магазине и, как только научился водить, перешел на более высокооплачиваемую работу водителя грузовика. До того, как он женился, он получил работу на фабрике Firestone.
Я думаю, что мой отец, возможно, заметил мою маму на танцполе на каком-то местном мероприятии в Мемфисе. Оба они любили танцевать, и оба участвовали в конкурсах, когда могли, так что логично, что именно там их пути пересеклись. Я знаю, что мои мать и отец поженились, когда ему был двадцать один год, а ей девятнадцать. В течение года у них родился мальчик — мой старший брат Билли Рэй. Моя мама родила меня, когда ей было двадцать шесть, а в двадцать семь ее не стало.
Мой отец жил мечтой скромного рабочего — постоянная работа с несколькими льготами, красивая жена и пара маленьких мальчиков. Внезапно эта мечта разбилась вдребезги. Я думаю, что единственное, о чем он мог думать, это продолжать работать изо всех сил, чтобы обеспечить своих детей. Это означало дополнительные смены на фабрике, а значит, он не мог воспитывать нас самостоятельно. Моего брата отправили в школу—интернат в паре часов езды отсюда, в Сирси, штат Арканзас - возможно, мой отец решил, что ему будет легче вдали от всего, что может напоминать ему о нашей матери. Меня перевезли в дом моих мамы и папы на Лит-стрит в Северном Мемфисе, аккуратный маленький дом из белой вагонки в бедном, но ухоженном районе. Довольно долго в детстве я предполагал, что я единственный ребенок. Я помню, как говорил маме, что хотел бы, чтобы у меня был брат, и она сказала: “Почему, Джерри, у тебя есть. Билли Рэй. ” Я и не подозревал, что старший ребенок, который появился на неделю на Рождество, на самом деле был моим родственником.
Мама и папа, которые зарабатывали на жизнь маляром, открыли для меня свой дом так тепло и с любовью, как только могли. Иногда у них едва хватало денег, чтобы накрыть на стол любой ужин — белый хлеб и патока из сорго не были редкостью на ужин. Но они позволили мне, их маленькому внуку, полакомиться всеми пончиками и засахаренными тостами с корицей, которые мог вместить мой живот.
Люди вокруг нас по соседству были такими же бедными, а некоторые дома были не намного больше, чем классическая южная лачуга с дробовиком. Но все, казалось, гордились тем немногим, что у них было. Гордость за то, что у меня есть работа. Гордость за то, что удалось преодолеть депрессию и войну. Газоны были ухожены, машины вымыты и сияли — никто не позволял своему маленькому дому слишком долго стоять без свежего слоя краски. У людей на Лит-стрит было немного, и они знали, что, вероятно, никогда много не получат, но они пытались вести себя с достоинством.
Я никогда не помню, чтобы думал, что я был особенно беден, когда был маленьким. Я просто чувствовал себя не в своей тарелке. Другие дети жили с мамой и папой. Я этого не делал. Я научился справляться с этим чувством, потому что так уж получилось, что каждый божий день у меня возникало видение того, насколько хуже все могло быть. В конце Лит, всего в двух шагах от дома моей мамы, был забор из сетки, который отделял территорию приюта Портер-Лит. Через широкое поле по другую сторону этого забора я мог видеть само большое старое здание сиротского приюта в южной готике — похожее на то место, которое доктор Франкенштейн мог бы использовать, чтобы спрятать свою лабораторию. Вдалеке вы могли видеть небольшую игровую площадку, которую использовали сироты, и время от времени вы могли видеть нескольких из них там. Но за все годы, что я жил на Лите, я никогда не видел, чтобы эти дети играли на открытом поле. Дядя иногда дразнил меня: “Лучше веди себя прилично, Джерри, или мы отправим тебя в Портер-Лит”. Другие дети, возможно, знали, что это нереально, но я всегда чувствовал себя слишком близко к границе этих границ. Я отошел на пару кварталов в сторону, чтобы добраться до "Святых имен", полностью избегая Портер—Лит, чтобы не рисковать.
Дом мамы и папы на Лит—стрит был самым близким мне постоянным домом, но я также проводил много времени, мотаясь по домам всех моих тетей и дядей - от маленьких домиков, разбросанных по Северному Мемфису, до квартиры над гриль-баром недалеко от центра Мемфиса, до тети Джинкии дом дяди Бернарда на Джексон-авеню, оживленной улице, положившей начало северным кварталам Мемфиса.
Рядом с домом Джинки и Бернарда было одно из моих любимых мест в мире — Маленькая кухня Джона. Джон был дядей Джоном Джилки, братом моей мамы, и его заведением была лучшая закусочная с гамбургерами в Северном Мемфисе, популярная как место отдыха после школы для детей из Хьюмса. Маленькая кухня была крошечным сооружением, всего с несколькими столами и стойкой внутри. Там были мерцающие огни и отличный музыкальный автомат, и всегда пахло пьянящей смесью шипящего жира, кислым привкусом пустых пивных бокалов и запахом Клорокса от хорошо вымытого пола. У самого Джона были татуировки вдоль и поперек рук и отличное чувство юмора, и когда у него было свободное время на маленькой кухне, он сажал меня к себе на колени за один из немногих столов, иногда рисуя татуировку или две на моей руке одной из своих ручек. Он также время от времени угощал меня глотком пива вместе с моим бургером.
Кухня Джона была местом, где я чувствовал себя комфортно, даже особенным. Но в этом заведении была одна вещь, которая меня озадачила: всем его посетителям, похоже, одинаково нравились гамбургеры, но белые заходили внутрь через парадную дверь и ели за стойкой или за столиками, в то время как более темные клиенты должны были заходить через прилавок.

через боковую дверь с надписью "ЦВЕТНЫЕ" они могли есть только стоя у своего маленького прилавка. И по какой-то причине мой веселый, добродушный дядя Джон всегда казался нетерпеливым и раздраженным, когда ему приходилось иметь дело с этими “цветными” клиентами.
У Джилки было отличное чувство семьи, и многие тети и дяди часто собирались вместе в конце рабочей недели, чтобы поужинать бургерами дяди Джона, а затем посмотреть пятничные бои по телевизору Бернарда и Джинки. Я проводил меньше времени с семьей моего отца, и мне было немного не так комфортно в этих домах. Оглядываясь назад, я понимаю, что обе стороны семьи жили в паре миль друг от друга, и все усердно работали, чтобы свести концы с концами. Но Шиллинги добрались до солидных маленьких кирпичных домов с причудливыми трехколонными верандами, в то время как Джилки жили в маленьких деревянных домиках с верандами из цементных плит. На мой взгляд, это казалось разницей между особняками и лачугами.
В целом ко мне хорошо относились на протяжении всего детства, но, думаю, я также знал, что все эти переезды из дома в дом были не совсем правильными, и я чувствовал, что на самом деле я не принадлежу какому-то одному месту. Я всегда делил чужую комнату и чужие игрушки. Я помню, как однажды ночью, когда я засыпал в доме мамы, я услышал, как она на кухне разговаривает с одной из моих тетушек.
“Я люблю Джерри, как будто он был одним из моих”, - сказала она.
Я почувствовал, как меня пробрала дрожь, и я плотнее завернулся в одеяла. Я думал, что я один из ее собственных.
Моей неуверенности не помог тот факт, что я был болезненным маленьким ребенком. Может быть, это были все те пончики и тосты с корицей, но я просто никогда не казался здоровым в течение какого-то приличного отрезка времени. У меня были такие сильные головные боли, боли в ушах и боли в животе, что я неделями просто не вставал с постели. Мой отец записал меня в первый класс школы Святых Имен после того, как мне исполнилось пять лет (тогда еще не было никакого детского сада). Но я был так болен и пропустил так много занятий в школе в тот первый год, что в итоге мне пришлось снова пересдавать оценки. Я был маленьким, но не настолько маленьким, чтобы не понимать, что я завалил первый класс. Мой первый опыт общения с академиками был опытом неудач, и это никак не способствовало повышению моего низкого уровня уверенности в себе.
Итак, на Лит-стрит я проводил много времени в одиночестве, слушая большое напольное радио Zenith от Mamaw. Я не мог насытиться "Одиноким рейнджером". Но в отличие от многих детей, которые слушали, я не представлял себя тем, у кого серебряные пули. Когда шоу заканчивалось, я выходил на задний двор Mamaw, одетый в церемониальные боевые тряпки, притворяясь Тонто. Я забирался на большую яблоню и часами сидел там, глядя на Северный Мемфис и гадая, с какой стороны приедет Одинокий рейнджер.
На протяжении всего моего детства я иногда оставался с отцом на выходные и все лето, но тем летом 1954 года я переехал к нему навсегда. Это был нелегкий переход. В домах моих бабушки и дедушки, тети и дяди мне разрешалось делать все, что мне заблагорассудится, но у папы были правила, которым он ожидал, что я буду следовать. Нужно было делать работу по дому, а овощи нужно было есть. Мой отец хотел сделать все, что в его силах, чтобы я был достаточно сильным и умным, чтобы чего-то добиться, но в то время я совсем не ценил такую заботу. Я злился, что мой отец был из тех парней, которые тратят мое субботнее утро на то, чтобы отвезти меня к дантисту. Годы спустя до меня дошло, что в той части города, где было много кривых, беззубых улыбок, он был из тех парней, которые пожертвовали бы своим собственным выходным, чтобы позаботиться о зубах своего ребенка.
Мой отец работал на близлежащей фабрике Firestone, месте с дымовыми трубами, которые возвышались над этой частью города. Он много работал в две смены, но в нерабочее время и в свободное от работы время, он был отличным костюмером и отличным танцором, и возможность выходить в город по пятницам и субботам была для него большим событием. По выходным он и его младший брат, мой дядя Джо, отправлялись в местные ночные клубы, где они могли найти симпатичных девушек, чтобы потанцевать с ними какое-то время, чтобы отвлечься от своих забот. Так что, когда я останавливался в доме моего отца в прошлом, дом часто оставался в моем распоряжении. Тогда, в той части города, нанять няню для мальчика моего возраста было бы немыслимой тратой денег — так поступали богатые люди. После того, как мне исполнилось девять, мой отец счел меня достаточно взрослым, чтобы оставить его одного, пока он уходит. Мне нравилось, когда на меня возлагали такую ответственность, но правда заключалась в том, что в девять лет мне не потребовалось много времени, чтобы привести меня в состояние страха.
Странные скрипы половиц, громкие удары из труб и тени в коридоре - все это могло заставить работать худшие части моего воображения. Даже ветерок, шелестящий кустами и деревьями снаружи, может показаться немного жутким. Несколько раскатов грома, время от времени накатывающего на реку Миссисипи, и одна-две вспышки молнии приводили меня в ужас. В глубине души я всегда знал, что если возникнет какая-то реальная чрезвычайная ситуация, помощь будет рядом. Уэйн Мартин, его мать и его тетя Беа жили по соседству, а у меня были родственники в нескольких кварталах отсюда почти во всех направлениях. И не важно, как громко скрипел пол и как сильно стучали трубы, я всегда в конце концов засыпал и переживал ночь.
В возрасте двенадцати лет, живя в доме моего отца полный рабочий день, меня было уже не так легко напугать, и я обнаружил кое-что, что сделало мои ночи в одиночестве в этом маленьком доме тем, чего я с нетерпением ждал. В моей спальне, на пыльном комоде, рядом с тяжелой деревянной кроватью, была единственная вещь в этой простой маленькой комнате, которая действительно сверкала — единственная вещь, которая намекала на мир волнений снаружи: мой ярко-белый пластиковый радиоприемник Silvertone на батарейках.
Это была красота, с формованной решеткой над динамиком, двумя большими ручками для настройки и громкости и гигантской красной стрелкой для настройки вашей станции. Иногда, днем и вечером, я переводил стрелки, чтобы включить трансляции "Тени", "Одинокого рейнджера" или "Выдумки МаКги и шоу Молли". Но шесть вечеров в неделю, с девяти до полуночи, эта стрелка была зафиксирована на месте в дальней левой части циферблата на 560, WHBQ. Станция Дьюи.
Дьюи Филлипс был полубезумным, быстро говорящим диким диск-жокеем, который стал самой популярной вещью на вечернем радио в Мемфисе. В его шоу Red, Hot & Blue звучала вдохновенная смесь R & B записей, кантри-буги, хард-кор-блюза, чистого госпела и нескольких песен о любви от самых шелковых групп harmony. Для верности он мог бы добавить менее известную мелодию из большого поп-номера того времени. Проведите ночь с Дьюи, и вы, возможно, услышите песню Рут Браун “Мама, он плохо обращается с твоей дочерью”, новую версию the Clovers, затем Джонни Эйс поет “Клянусь в любви”, а затем Хэнк Баллард и Полуночники исполняют “Работай со мной, Энни”. Возможно, вы даже получите би-сайд Дина Мартина, за которым последуют “Странные вещи, происходящие каждый день” сестры Розетты Тарп.
“Хиииии боже!” Дьюи кричал. “Ты просто катишь тачку, полную— полную—полную бешеных собак, просто вкатываешь ее прямо через большие парадные двери вон там; ты ложишься на пол и задираешь ноги в воздух — И ГОВОРИШЬ ИМ, ЧТО ТЕБЯ ПРИСЛАЛ ФИЛЛИПС!! Ты слышишь меня там? Ах, я знаю, что ты. Просто нет трех вариантов — не так ли, Миртл?”
Миртл, воображаемая корова, которая иногда служила Дьюи боковым ударом, отвечала низким, несчастным “Му-у”.
Уэйн по соседству рассказал мне о шоу Дьюи, но когда я впервые начал его слушать, я с трудом понимал, что он говорит — в отличие от других радиолюбителей, он, казалось, совсем не пытался сгладить свой глухой теннессийский говор. Но когда он сыграл “Sixty Minute Man” the Dominoes, я попался на крючок. Ни Уэйн, ни я точно не знали, что человек с титулом делал в течение шестидесяти минут, но в песне было такое ощущение безумного веселья и счастливых секретов, а то, как парень с низким голосом спел “Пятнадцать минут, чтобы взорвать мой верх”, было таким кайфом, что я не мог дождатьсячтобы услышать это снова.
К тому лету 1954 года, всякий раз, когда дом на Бридлав был в моем распоряжении, я слушал Red, Hot & Blue. Постепенно я стал немного лучше понимать, о чем говорил Дьюи. И, черт возьми, он говорил. Он проговаривал некоторые песни, пробирался сквозь рекламные объявления, выкрикивал новости о местных концертах и
я постоянно сыплю надтреснутыми деревенскими мудростями (“Эй, добрые люди, суббота не за горами, и не забывайте, что сейчас день зарплаты И банный день!”). На обычных радиошоу популярной музыки ди-джеи звучали так гладко, так спокойно, так скучно. Дьюи весь напрягся и грохнул своим оборудованием — вы почти могли слышать, как он вспотел. Он был взрослым, но его едва можно было контролировать. Дьюи и его музыка казались забавными и опасными одновременно. И если ребенок хотел услышать что—то другое, кроме неинтересного потока хитов, подобных тем, что были в телешоу Your Hit Parade, - если вы хотели услышать Лаверна Бейкера, The Drifters, Big Joe Turner, Howlin’ Wolf, и смеяться до упаду, шоу Дьюи было шоу, на которое вы настроилиськ. То есть это было шоу, на которое вы настраивались, если были белым ребенком.
Мемфис также был домом для WDIA, первой радиостанции во всей стране, у которой был чернокожий персонал в эфире (хотя сама станция принадлежала белым).). Вы также могли услышать некоторые из тех же песен, которые Дьюи играл на некоторых концертах WDIA, на которых играли такие люди, как очень молодой гитарист по имени Би Би Кинг и блюзмен Руфус Томас. Но это была черная станция, предназначенная для черных слушателей, а для белого ребенка — для любого белого человека - повернуть стрелку радио на 1070 было бы немыслимо. На безоговорочно изолированном Юге вы никогда, никогда не должны были переступать очень четкие границы цвета. И я знал, что цвет - это серьезный бизнес. В детстве меня отшлепали за то, что я пил воду ТОЛЬКО из ЦВЕТНЫХ фонтанов, и наказали за ошибку, когда я стрелял шариками с несколькими чернокожими детьми во время прогулки на Лунное озеро.
Это не помешало мне слушать WDIA — многие песни были такими же замечательными, как и на Red, Hot & Blue, и их можно было услышать днем, задолго до того, как появился Дьюи. Но даже в детстве я чувствовал, что в музыке было что—то совсем другое - язык, который я не совсем понимал, описывающий мир, который я не совсем узнавал. Теперь я знаю, что это были просто черные голоса, говорящие о черном Мемфисе — обсуждающие церковные события, возможности трудоустройства или распространяющие “призывы к действию”, которые помогали людям, попавшим в беду, находить группы или агентства, которые могли бы им помочь. Возможно, вы даже услышите, как такой ди-джей, как преподобный “Gatemouth” Мур, рассказывает о том, как безумно, что местные компании скорой помощи разделены по расовому признаку: он видел, как белая женщина умерла, потому что чернокожей машине скорой помощи, которая добралась до нее первой, не разрешили с ней справиться. Слушая WDIA, я не лучше понимал логику цветовых линий в моем городе, но я не мог не знать о них.