Их физическая химия была очевидна. Они оба были необыкновенно красивы, и красивы вместе - она такая светлая, а он - такой тёмный. Они казались идеальным дополнением друг друга: тень и свет, Инь и Янь. Когда они начали проводить время вместе, они говорили о своих самых больших разочарованиях и страхах, и о том, что они оба надеялись найти в жизни. Он был более красноречив, чем она могла предположить, и она была удивлена, узнав, что он был глубоким мыслителем. Он рассказал ей о своём беспокойстве, о своём поиске внутреннего покоя, и они оба признали своё разочарование в собственной карьере. Сьюзан призналась: "были времена, когда я плакала, что никто не любит меня ни за что, кроме моего тела". Их связывала и вера. Они говорили о Священном Писании и о том, как "люди злоупотребляли религией", они вместе читали молитву Господа, одухотворенно, чувствуя каждое слово. ...
В основном они пытались отгородиться от мира. Когда-то между окончанием фильма и началом специального выпуска NBC он послал за ней и взял её для отдыха в Аризоне, где он снимался в "Stay Away, Joe". Позже у них была совместная поездка в Лас-Вегас". ...

_____________________________________________
Элвис... пять букв для имени, которое говорит само за себя.
Элвис - это гарантия стиля, элегантности, шарма, красоты. ...Его рост и манера ходить рядом с ним позволяли ему выделяться в толпе.
Он всегда отличался элегантным вкусом и уважительным отношением, особенно на сцене перед своей аудиторией. Вы видели, как он выходил на сцену решительным шагом, сопровождаемым улыбкой, которая озаряла сердца тысяч людей, даже если он скрывал беспокойство и напряжение.
Его движения и жесты всегда выражали ту энергию, которую он вкладывал в свои интерпретации, и трансцендентность, которую он излучал, вовлекала всех.
Несколько лет назад я опубликовал эту фотографию, и один поклонник сказал мне, что это вульгарное изображение.
Здесь... вульгарность - это то, что просто не относится к Элвису.
На этом снимке, кроме всего прочего, мне кажется, что он сидит 😊.
У него была та грация, которая свойственна красивым людям, которые при любом раскладе не могут показаться вульгарными, даже если бы захотели.
Элвис, конечно, не был идеальным... но гарантию "хорошего человека" у него никто не отнимет.
____________________________
На первом фото, то, что назвали вульгарным, а на остальных, Элвис как всегда.

Выдержки из статей, голливудский обозревательницы, Хедды Хоппер, которая, сначала ненавидела, а потом полюбила Элвиса Пресли.
_____________________________________________________
30 января 1965 года: “По стандартам своей золотой эры, в Голливуде осталась только одна настоящая кинозвезда с большой буквы, и Голливуд его почти не знает.У Валентино и Гарбо были культы поклонников по всему миру; они не могли появиться на публике без помощи полиции, чтобы предотвратить беспорядки. И эта пара туфель сегодня не подходит никому в городе, кроме человека, которого международное сообщество молодежи называет ‘Элвис Король’. В Голливуде, его нога никогда не ступала ни в один из его ресторанов, или ночных клубов. Он никогда не ходит на вечеринки и не посещает премьеры. Он снимает дом на время съемок картины, и устраивает там небольшие званые обеды, на которых редко бывают гости, чьи имена вы видите в освещении или заголовках. Когда картина заканчивается, он возвращается в Грейсленд. Там он скрывается с девятью молодыми приятелями, которые сопровождают его повсюду, выполняют все его желания и ревниво ограждают его от всех злоумышленников ”.

27 сентября 1965 года: “Элвис Пресли благодарен киноиндустрии и продолжает доказывать это. С тех пор, как он снимается в кино, он пожертвовал обычный один процент от своей зарплаты в фонд помощи кинопроизводителям — в сумме это составляет 130 000 долларов, — а несколько месяцев назад пожертвовал еще 50 000 долларов ”

В своей книге 1963 года “Вся правда и ничего, кроме” Хоппер рассказала, как ее отношение к Элвису и его менеджеру менялось от плохого к хорошему.

“Каждый раз, когда я выхожу на городской поворот, я тихо извиняюсь перед Элвисом Пресли. Когда я впервые увидела представление, я была в ужасе. Я так и сказала, громко и ясно. Но аудитория Элвиса почувствовала эмоциональное воздействие строк и кричала о своей вечной любви к величайшему явлению, которое я видела в этой стране. Он одно из немногих новых лиц в нашей индустрии, которое превратилось в живую легенду, и нам нужны такие люди мечты, как Элвис, чтобы выжить. Элвису тоже повезло, что у него есть такой агент, как "Полковник", чья жажда денег не превзошла талант его протеже. Хороший агент не позволяет своему клиенту брать на себя больше, чем он может выдержать ”.
На фото Элвис в разных фильмах, и справа: Хедда Хоппер и Элвис Пресли)

Элвису угрожал один тип. так вот в этой песне Элвис дает ответ, называя этого чувака, Джорджи- ты маленький членосос... и так далее... ну дает Король!

СЧАСТЛИВАЯ ЖЕНЩИНА! Не многие женщины могут похвастаться тем, что их поцеловал легенда музыки Элвис Пресли, но 79-летняя Роуз Нокс-Пиблз может, и вспоминает этот момент как один из лучших в своей жизни. Писательница и художница из Лондона отправилась в Лас-Вегас в 1970 году, чтобы посмотреть выступление Элвиса, и тут ей представилась такая возможность: он неожиданно сошел со сцены и прошел через зрителей.
Роуз запомнит это на всю жизнь. Роуз говорит: "Мы с моим мужем Брайаном были поклонниками Элвиса, и мы решили, что должны пойти посмотреть на его выступление. Мы поехали туда и попали на вечернее шоу с ужином. Мы сидели в самом конце". "Все остальные, наверное, дали чаевые метрдотелю и получили хорошие места, а мы нет, поэтому нас посадили сзади. Во время шоу Элвис сошел со сцены и начал ходить по залу. Я не могла поверить в это, он обхватил мое лицо руками и поцеловал меня!" По словам Роуз, она чувствовала себя подростком, хотя ей в то время было 30 лет.
Она пояснила: "Это было совершенно замечательно, и это было все, о чем я думала, - поцеловать Элвиса. Это было великолепно! Конечно, он поцеловал меня в губы! Я просто почувствовала давление его губ, и это то, что я помню. После этого я только подумала, не умыться ли мне?".

Джойс и Барбара. Часть 2.

Джойс еще не успела вылететь в Вашингтон, а Элвис уже искал клочок бумаги с номером Барбары Ли. Он не мог выбросить ее из головы. Высокая, с темно-карими глазами и индейскими скулами, она не только имела чувственность жгучей брюнетки, что любил Элвис, но и была южанкой, что делало ее еще привлекательнее.
«Я верю, ему нравилась моя простота в сочетании с моим соблазнительным образом. В реальности я была просто сельской девушкой, пытающейся выжить и принимающей все, что приносит жизнь, плохое и хорошее».

Следующим вечером, когда она вошла в свою квартиру, зазвонил телефон. Они с Джеймсом только что вернулись с пляжной вечеринки в Малибу. Она знала, это был Элвис.
«Я звонил тебе много дней, дорогая», услышала она знакомый голос. «Где ты была?»
«О, Элвис, меня не было всего один день», рассмеялась она.
«Да? Ну, я чувствую, словно тебя не было много дней!» Его голос был дразнящим, затем стал серьезным. «Я бы хотел увидеть тебя снова. Когда ты сможешь приехать?»
У нее как раз были съемки, поэтому она не могла уехать на неделю. Он настаивал. Как насчет выходных? У нее планы с Джеймсом. Наконец, они остановились на четверге, с тем, чтобы в пятницу она смогла вернуться.

Джо встретил ее в аэропорту и проинформировал, что она не сможет попасть на первое шоу, поскольку Джим Обри был там с актрисой Джо Энн Pflug. Барбара не имела права злиться – она делала то же самое, что и он – но все же она кипела. Джо поместил ее в номере, который Элвис держал специально для ожидающих леди. Там была круглая розовая кровать, покрытая пушистым розовым покрывалом. Она подумала, что это было место свиданий, хотя Элвису было бы удобнее принимать ее в своем собственном номере, «где были все его вещи. Ему было необходимо, чтобы поблизости были его книги и ребята».

Сняв туфли и включив телевизор, она думала о том, что она делает здесь и пыталась поднять свой ослабевающий дух. Наконец, пришел Чарли Ходж и проводил ее в пентхаус. Элвис взял ее за руки и нежно поцеловал. «Я растаяла».

Она была удивлена, что антураж никуда не подевался, и номер был полон роскошных женщин, соревнующихся за внимание Элвиса. Поскольку он сам пригласил ее, Барбара не думала, что ей придется делать то же самое, но Элвис именно этого и ожидал. «Элвис хотел безраздельного внимания женщины. Он хотел, чтобы женщина ждала его и заботилась о нем, и была рядом. Женщина должна была спрашивать разрешения отлучиться в ванную, потому что он все время хотел знать, где находится его женщина».

Она откровенно сказала ему, что ей не нравятся все эти девушки вокруг, что это утомительно и немного унизительно. Он сказал, что понимает, но ей придется либо смириться, либо уйти, и это был сложный расклад карт.

В 3 часа ночи он привел ее в спальню. На это раз пижама была красная, а не черная, и была вручена, а не брошена. В воздухе носился легкий аромат Олд Спайса. Он показал ей гостевую ванную, а сам ушел в свою, и когда она вышла, он ждал ее. Она села на край гигантской кровати, и затем Элвис достал сюрприз для нее.
«Я хочу, чтобы у тебя было это», сказал он, предъявив золотой медальон Иисуса.

Образ Иисуса мог уничтожить подходящее настроение у актрисы, которая приехала в Лас Вегас, чтобы провести ночь с царствующим Королем рок-н-рола. Но Барбара полагалась на религию со времен своего трудного детства, и сейчас Элвис делился с ней частью этого. Бог, Иисус, Библия стали основой их взаимоотношений. Иногда они опускались на колени и молились вместе, и наиболее простым она видела его, когда он сидел на кровати, читая писание и рассуждая о том, что Бог говорит ему. Но в этот самый момент слезы наполнили ее глаза, она прильнула и поцеловала его.

Той ночью он немного напоминал ей героя из Тюремного Рока. «Это была мечта: быть с ним, целовать его, ощущать его запах…»

Через час он начал спрашивать ее о нумерологии. Знает ли она, что это такое? Не имеет понятия, сказала она ему. «Хорошо», сказал Элвис с улыбкой. «Когда ученик готов узнавать, учитель готов учить». Они читали духовные тексты вместе, включая книгу Рам Дасса «Будь здесь и сейчас». «Он был мудр душой», говорит она. «Я любила проводить время с ним наедине, потому что именно тогда вы могли видеть настоящего Элвиса». Хотя в некотором смысле она держала себя в стороне от него. «Я любила его всем сердцем и душой, но не была влюблена в него, потому что по-настоящему я хотела быть с Джимом Обри. Но Элвис был даром, чем-то хорошим, что случилось со мной».

С самого начала он знал, что у нее есть шестилетний сын. Но они не говорили о нем, также как и он не упоминал Лизу Мари, потому что: «Я понимала, чего он хочет, и частью этого была фантазия. А наличие детей привносит реальность в любую ситуацию».

Единственный раз Барбара столкнулась с существованием Присциллы, когда увидела ее вещи в ванной. Но он рассказывал ей об Энн Маргрет, в основном о том, как он ревнует ее к Роджеру Смиту. Хотя он сам предпочел Присциллу той чувственной рыжей, «это заняло у него много времени, чтобы забыть Энн Маргрет. Я могу сказать, когда он говорил о ней, это ранило его чувства».

Элвис и Барбара виделись в течение двух лет и хранили свой роман втайне от всех. Он купил ей коричневый Мерседес, подарил оружие, чтобы она могла защитить себя, и нарядил в красивую одежду и украшения. «Мне понравился маленький коричневый Мерседес. Но Элвис был даже больше взволнован, потому что он по-настоящему любил дарить. Ему нравилось удивлять тебя, когда ты меньше всего этого ожидаешь».

В отличие от Джойс Бова, она знала, что у Элвиса «была девушка почти каждую ночь и по каждому случаю. Но почему бы и нет? Он был Королем. Я не могу обвинять его. Это давало ему разнообразие. И он действительно любил всех женщин. Он ценил всех нас».
-------------------------------------------------------
Отрывок из книги Аланны Нэш «Baby, Let’s Play House»

20 февраля 1977 - Coliseum, Charlotte, North Carolina. Фотограф - Кит Алверсон.
Mexican Sundial suit, 12000 зрителей.

"В начале в Колизее здесь и там разбрасывались ноты, которые заставляли вас удивляться, когда, наконец, он собрался сделать это, но, как всегда, тянул, полагаясь на шутки и свою харизму до тех пор, пока, незадолго до 10:45, он пришел к госпел-классике, "How Great Thou Art"...
Когда он подошел к той части, где пропевались слова названия, он звучал как Марио Ланца, высекая целый ряд высоких нот, которые погнали мурашки по позвоночнику даже несгибаемых скептиков, и под крещендо вышел на песню под названием "Hurt".
Продемонстрировав свой диапазон коллекцией нот, которые могли бы порвать нормальный набор голосовых связок в клочья, он закончил тем, что, казалось, было его самым мощным стилем, но не был удовлетворен, и пробормотал группе, "Давайте сделаем эту последнюю часть снова".
И он сделал! И если был кто-нибудь среди плотной толпы, кто думал, что Элвис был случайностью, он, без сомнения, ушел обращенным."
"Charlotte Observer", 21 февраля 1977

Mexican Sundial suit, 12000 зрителей.

Билли Смит делится: "Элвис начал увлекаться верховой ездой. Присцилла всегда хотела иметь лошадь, и Элвис отправился искать ее для нее. Мы и не подозревали, что это послужило началом того, что все мы стали увлекаться лошадьми и одеждой в стиле вестерн". После того как Элвис и Присцилла нашли лошадь для нее, Элвис купил лошадь для Сэнди Шиллинг, чтобы Присцилле не приходилось ездить одной. Это привело к тому, что у всех появились лошади. Элвис решил, что они очень весело проводят время, и захотел, чтобы он сам и все остальные участвовали в этом веселье.

Из-за его успеха на шоу Louisiana Hayride Элвис обнаружил, что у него были забронированы счета с ведущими кантри-артистами, как и на этих концертах. В листовках по всему городу в качестве хэдлайнеров значились Фарон Янг, Марта Карсон и Ферлин Хаски, а внизу списка значилось “Собственный Элвис Пресли из Мемфиса”. Те другие действия ничего не значили для меня — я был там ради Элвиса. Большинство людей в аудитории, казалось, чувствовали то же самое — был шум и энергия, не говоря уже о изрядном количестве женского визга, который нельзя было спутать ни с чем, кроме возбуждения, вызванного Элвисом. Я мало что помню о выступлениях Фарона Янга или Ферлина Хаски, за исключением того, что толпа была настолько внимательной, насколько можно было ожидать, и хлопала там, где полагалось.
Когда Элвис вышел на сцену, зал чуть не взорвался. Я никогда не слышал такого рукотворного рева, как Элвис, в свободных брюках и модном сшитом на заказ пиджаке, пристегнул гитару и занял свое место перед микрофоном, в окружении Скотти с гитарой и Билла с басом. Но как только они начали играть — и как только Элвис начал двигаться — энергия, исходящая от этой сцены, была даже больше, чем все, что толпа отбрасывала на нее. Для парня, который еще не побывал на стольких больших сценах, и для парня, в котором так много дикой энергии, он справился с шоу как настоящий профессионал, виртуозно двигаясь и управляя толпой, следя за тем, чтобы все получили то, за чем пришли. Этот парень был не просто парнем  с несколькими записями: он был артистом.
Я слышал, как Элвис поет на записи и по радио, и я видел, как он двигается на футбольном поле, но музыкальность и физическая сила, которые я видел вместе на этой сцене, были чем-то другим. Я уже был впечатлен тем, как парень ходил и как он бросал футбольный мяч. И мне понравились его записи. Но для меня было шоком увидеть, как он полностью погрузился в музыку в качестве сценического исполнителя. Эти сумасшедшие ноги тряслись и дрожали, его руки вращались, он бросал свое тело, как будто он был не более чем тряпичной куклой с огромной головой из утиных хвостов. И он обращался со своей микрофонной стойкой так, словно она была объектом страстного соблазнения — иногда нежно прижимая ее к себе, иногда просто волоча по сцене, как возбужденный дикарь, тащащий свою пару в ближайшую пещеру. Его движения были более возмутительными, чем все, что я когда-либо видел или слышал, но они также были идеально рассчитаны и выполнены. Это произвело на меня впечатление — я не чувствовал, как во мне бурлит столько адреналина с тех пор, как я видел, как Рокки Марчиано нокаутировал Джо Луиса на пятничных ночных боях у тети Джинки.
Люди называли Элвиса “Деревенским котом”. То, что я увидел на сцене, было голодным тигром.
Толпа Эллиса наслаждалась каждой минутой этого. Все, что обещали записи, шоу выполнило. Мы даже испытывали трепет, видя, как старый добрый Дьюи Филлипс какое-то время делил микрофон с Элвисом. Возможно, вокруг меня были люди, которые только что пришли посмотреть на Ферлина Хаски, но я не помню, чтобы кто-то не улыбался в конце сета Элвиса из четырех или пяти песен. Это было похоже на первую большую встречу секретного клуба. Быть фанатом Элвиса в этот момент было немного необычно. Но все мы, “необычные” люди, собрались вместе в центре Мемфиса и впервые почувствовали судьбоносный грохот большого взрыва рок-н-ролла. Мы вышли из этой аудитории, абсолютно зная, что стали свидетелями начала чего-то нового и взрывного. Элвис больше не собирался быть просто голосом на радио или пластинках — он был в реальном мире, и для тех из нас, кто приветствовал его, этот мир стал выглядеть и звучать как гораздо более захватывающее место.
“Обычная” реакция на Элвиса была не такой позитивной. Толпа болельщиков регулярно приходила посмотреть, как Элвис играет в мяч в парке, но почти каждое воскресенье мимо парка проезжали машины, полные парней, просто чтобы подразнить его, причем что-то вроде “красавчик” было предпочтительным оскорблением. Я также слышал, что пару раз парни огорошивали Элвиса, притворяясь, что подходят к нему за автографом, а затем замахивались на него, когда подходили достаточно близко. Или подозвать его к машине за автографом, ударить, а затем уехать. Иногда целые вагоны молодых моряков с военно-морской базы Миллингтон к северу от Мемфиса совершали поездку в Гатри только для того, чтобы проехать мимо и крикнуть: “Эй, бакенбарды!” на дегенеративный рок-н-ролл, о котором они слышали. Подобные инциденты привели к тому, что Элвис все больше и больше полагался на таких парней, как Ред Уэст, которые оставались рядом с ним и защищали его в реальной жизни.
Весной 1955 года мы играли в одну из наших больших игр, когда появилась пара очень крупных мужчин и спросила, могут ли они войти в игру. Они объяснили, что они полупрофессиональные игроки, слышали об играх Элвиса и хотели стать частью этого. Остальные из нас не очень хотели играть с этими большими парнями, но, насколько Элвис был обеспокоен, эти игроки вступали на его территорию, и он не собирался отступать. Он хотел, чтобы они вошли. Мы снова разработали команды, чтобы включить их, и приступили к игре. Во время одной из первых атакующих атак Элвис взял перерыв в исполнении обязанностей квотербека и блокировал линию. Когда мяч был отбит, этот полупрофессионал весом более 200 фунтов сильно ударил Элвиса и пробежал прямо по нему. Элвис не торопился вставать — он явно был немного потрясен.
Так вот, мы играли жестко в эти игры, прилагая все усилия, и мы регулярно выбивали друг из друга дух. Но дело было в том, что все были сбиты с толку — никто никогда специально не нацеливался на Элвиса. Вы бы не подумали дважды, прежде чем ударить его, если бы так шла игра, но никто никогда не старался изо всех сил пытаться причинить ему боль. Судя по первому удару этого полупрофессионального игрока, казалось, что, возможно, этим парням было не так интересно играть в мяч ради развлечения — они собирались преподать “Красавчику” Пресли урок.
Когда мы снова собрались в кучу, стало ясно, что Ред Уэст в ярости. “Я уберу этого сукина сына”, - сказал он.
“Нет, Рэд”, - резко сказал Элвис. “Черт возьми, нет. Просто поиграй в игру”.
Мы сыграли еще несколько пьес, и каждый раз было одно и то же — Элвис получал потрясающий удар от этого атакующего носорога. Но Элвис взял за правило каждый раз вскакивать немного быстрее и просто отряхиваться. Дошло до того, что день больше не казался веселым. Все обычные игроки были в ярости, и мы все говорили Элвису, что так дальше продолжаться не может, но он этого не слышал. Он хотел играть до конца. Я оказался в очереди рядом с Элвисом, с тем же самым большим парнем, готовым снова напасть на него.
“Ударь меня с левой стороны”, - сказал Элвис.
“Что?” - спросил носорог.
“Ударь меня с левой стороны”.
“Почему?”
“У меня там есть несколько костей, которые еще не сломаны”, - сказал Элвис.
Большой парень начал смеяться, и к тому времени, когда мяч был отбит, он смеялся так сильно, что у него не было сил, чтобы раскатать Элвиса. После спектакля мы сделали перерыв, и парень подошел к своему приятелю носорогу. Через несколько минут они вернулись к Элвису. Теперь все большие парни улыбались.
“Извини, Элвис”, - сказал тот, кто сбивал его с ног. “Нам, конечно, понравилась игра. Надеюсь, нет никаких обид ”.
Ред все еще был готов наброситься на них, но Элвис только пожал плечами.
“Без обид”, - сказал Элвис. “Просто синяки. Удачи в вашем сезоне ”.
Их большие лица засветились, как будто их только что благословил Папа Римский. Они начали уходить, когда парень, который сбивал Элвиса с ног, развернулся и вернулся.
“Э-э, еще кое-что, Элвис? Наши жены там — можем мы привести их к вам познакомиться?”
“Конечно”, - говорит Элвис. “Приведи их сюда”.
Когда Элвис раздавал автографы своим женам, для меня все сошлось; если бы он позволил Реду и остальным из нас преследовать этих парней, тогда у него появилось бы еще несколько врагов. Вместо этого он получил небольшое наказание и в итоге обзавелся четырьмя новыми поклонниками. В Мемфисе было много людей, которые хотели сбить Элвиса с ног, в переносном и буквальном смысле, но то, что я видел на том поле с парнями из semipro, было тем, чему я был свидетелем снова и снова: многие люди думали, что у них что-то есть против Элвиса, но я никогда не видел никого, кто потратил бы какое-либовремя, проведенное с ним, уходит, не нравясь ему.
Когда начался мой восьмой класс, я

осенью 1955 года мне казалось, что я живу в двух мирах — там была школа, дом и все в обычном мире. Затем были воскресенья в парке Гатри.
Однажды, в начале учебного года, миры столкнулись. Я был на игровой площадке за школой во время обеда, почти ничего не делая (я стал более осторожным в играх с мячом на игровой площадке, так как один из моих футбольных пасов сбил головной убор с очень испуганной монахини). Когда я услышал рев мотора, едущего по Вудлон—стрит, я посмотрел в сторону улицы и увидел автомобиль, который где угодно повернул бы головы, но, безусловно, выделялся среди Святых Имен - большой, красивый, розовый Кадиллак. На водительском сиденье сидел Элвис, держа одну руку на руле. Я был удивлен и очень рад, увидев, как он резко свернул налево на Луни—авеню — улице, которая граничила с детской площадкой Святых имен, - и остановился у обочины.
“Эй, чувак”, - позвал Элвис.
Не похоже, что был какой-либо другой ученик начальной школы Святых Имен, к которому он мог бы обратиться. Я сделал пару шагов к нему. Он вышел из машины и прислонился к ней, барабаня пальцами по капоту и глядя мимо меня на школу. Я почувствовал, что игровая площадка позади меня стала немного тише.
“Привет, Элвис. Что ты здесь делаешь?”
“Только что пришел от Хьюмса. Смотрю, как держится это место.” Элвис улыбнулся мимо меня и помахал кому-то. Я услышал хихиканье.
Я стоял всего в нескольких ярдах от первоклассников и классиков, ломая голову над тем, что сказать, чтобы я звучал солидно, старше — просто немного круто.
“Я слышал, что ваши концерты проходят отлично”.
Элвис рассмеялся. “Да, ну— мы просто немного развлекаемся”.
Мы стояли там еще несколько мгновений, не говоря ни о чем. Он продолжал улыбаться мимо меня. И я продолжал слышать эти смешки. Он сильно ударил по машине и развернулся.
“Мне пора. Увидимся позже, шеф”, - сказал Элвис.
“Увидимся. В следующей игре”, - сказал я.
Он обошел машину, распахнул водительскую дверь и, прежде чем сесть, небрежно помахал детской площадке. Я услышал еще больше смешков позади меня.
Той осенью Элвис еще несколько раз называл себя Святыми именами, и я всегда гордился тем фактом, что я был тем ребенком, с которым Элвис приходил поговорить. Годы спустя мне пришло в голову, что, хотя, с моей точки зрения, эти посещения детской площадки были посвящены мне и Элвису, с его точки зрения, эти посещения служили другой цели. "Святые имена" были начальной школой для мальчиков и девочек, но средней школой для девочек. Для тех из нас, кто слишком молод, чтобы ходить в такие заведения, как "Орлиное гнездо", самая крутая музыка, которую вы могли услышать, была на танцах в средней школе Святых имен по субботам. Первая девушка Элвиса была из Holy Names, и во время учебы в Humes он ходил на множество танцев Святых имен. Начальная и средняя школа находились в двух отдельных кирпичных зданиях на одном участке, но у них была одна и та же игровая площадка. Дело в том, что когда Элвис подъехал к обочине, он не думал о том, чтобы поговорить со мной. Он думал о том, чтобы проверить игровую площадку, полную католических старшеклассниц.
Прямо через Томас-авеню от опасной деревни Херт была маленькая лачуга с дробовиком, которая была превращена в закусочную с гамбургерами и кондитерскую под названием the Stand. Это было всего в паре кварталов от "Святых имен", но мне казалось, что это более суровая часть города, и мне нравилось ходить туда, чтобы перекусить. Холодным мартовским днем 1956 года я был на трибуне, собираясь снять крышку с бутылки кока-колы с помощью встроенной открывалки на большом металлическом поп-автомате, когда в музыкальном автомате заиграла новая песня. Голос был безошибочным. Богатый. Уверен. Мягкий и сильный одновременно. Это был Элвис, поющий новую песню под названием “Я был единственным”.
Она жила, она любила, она смеялась, она плакала…
Я привык слушать рок Элвиса, но здесь была песня Элвиса, которая захватила меня совершенно по-другому. Это было прямо на эмоциях и ударило, как кулак в живот. Недавно меня бросила моя первая “подружка” — Лоретта Кучча, настоящая красавица из конкурирующей школы святых имен "Маленький цветок", и вот Элвис поет обо всех тех запутанных чувствах, которые я не мог выразить словами.
Кто усвоил урок, когда она разбила мне сердце — я был единственным.
Это было именно то, что я хотел сказать Харви Воану, крутому чемпиону "Золотые перчатки", к которому перешла моя девочка. Я застыл у автомата с кока-колой, пока песня не закончилась. Красивая мелодия, наполненная правдой, поется от всего сердца. Я сделал глоток кока-колы и вернулся к своему бургеру за стойкой. Мне пришло в голову, что Элвис Пресли не просто сводил концы с концами. Этот парень действительно мог петь.
Несколько дней спустя на стенде я услышал А-сторону сингла “I Was the One” — песню под названием “Отель разбитых сердец”. Если сторона "Б" захватила меня, сторона "А" просто взорвала меня. С “Отелем разбитых сердец” Элвис, казалось, изобретал свою собственную музыку с нуля — эта песня не походила ни на что другое в музыкальном автомате. Это потрясло, но и не давало покоя. Когда Элвис пел “feel so lonely” таким странным, прерывистым тоном, это пронзало тебя насквозь. И я был не единственным, кого поразила песня — в течение нескольких недель она была на вершине поп-чартов, дав Элвису его первый хит номер один.
Я не следил за политикой звукозаписывающих лейблов в 1956 году, но выпуск “Heartbreak Hotel” ознаменовал дебют Элвиса в качестве звукорежиссера RCA, после ухода с Sun Records и продюсера Сэма Филлипса. Обычно о Сэме говорят, что он “открыл Элвиса”, но это не совсем отдает должное Сэму за заботу и наставления, которые он проявил к молодому певцу. Элвис появился в Sun Studio, желая спеть баллады — первое, что он записал там, была милая, не рокирующая “My Happiness”. Элвис думал, что это та мелодия, которую должны петь серьезные певцы. Сэм уловил потенциал в голосе Элвиса и призвал молодого певца отойти от стандартного поп-подхода. Когда вы возвращаетесь и слушаете “Good Rockin’ Tonight” или “Mystery Train”, в звуке есть волнение и загадочность, которые все еще сохраняются после десятилетий прослушивания. Музыка, которую Сэм поощрял и записывал в скромном, без излишеств магазине Sun Records, по-прежнему звучит необыкновенно.
Предполагается, что Сэм сказал: “Если бы я мог найти белого мальчика, который мог бы петь как чернокожий, я мог бы заработать миллион долларов”. На цитату иногда ссылались так, как будто это была какая-то хитрая стратегия со стороны Сэма. Но если он и сказал что-то близкое к этому, это была просто констатация факта о расе и музыке в Мемфисе 1950-х годов. Сэм знал, что существует огромная аудитория белых детей, жаждущих волнения, которое они слышали на black R & B records, и он также знал, что, учитывая глубоко укоренившийся гнев и страх, которые испытывало белое общество, когда дело касалось вопросов расы, для этого потребуется белый голос смрачное ощущение, что музыка когда-либо полностью “перейдет”.
Но я думаю, люди забывают, как сильно Сэм любил R & B, и каким бесстрашным первопроходцем он был, вкладывая всю свою энергию в создание отличных записей для таких артистов, как Руфус Томас, Хаулин Вулф, Айк Тернер и Би Би Кинг. Сегодня эти артисты считаются блестящими талантами, а Sun Records достигла уважаемого, культового статуса. Но в те времена, когда Сэм Филлипс проводил долгие ночи в той маленькой студии с группами чернокожих музыкантов, он делал то, что делало его мишенью для самых жестоких личных нападок. Сэм не потратил самые тяжелые годы своей жизни, записывая всех этих великих чернокожих артистов, мечтающих быть белыми. Его страсть к захватывающей музыке была сильнее любого отношения к цветовым линиям или “разумному” карьерному пути, а его преданность этой музыке и этим артистам сделала его презираемым изгоем для большей части делового сообщества Мемфиса. Любому, кто смотрит на мир музыки сегодня, трудно представить, через что он прошел, но встать и сделать то, что он сделал, делает его, по крайней мере, для меня, главным героем рок—н-ролла.
У меня была возможность снова увидеть выступление Элвиса в отеле Chisca в марте 1956 года, после того, как я услышал о специальном шоу, которое Дьюи Филлипс устраивал в подвальном холле отеля, Чикасо Бальном зале. Элвис выступал в качестве специального гостя с группой Sy Rose. Я потащил с собой моего старого свидетеля Фрэнки Гризанти, чтобы посмотреть на Элвиса в действии, пообещав ему, что — после того, что я видел в Ellis Auditorium — это будет стоить того.

поездка в центр города. Но когда мы добрались до Чиска, мы сразу столкнулись с серьезным препятствием: алкоголь должен был подаваться в Бальном зале, а несовершеннолетним билеты не продавались.
Я провел достаточно времени, ползая по канализационным трубам Северного Мемфиса ради субботних пинков, чтобы знать, что обычно существует более одного способа попасть туда, куда ты хочешь попасть. Итак, Фрэнки и я отступили от главного входа в Чикасо и случайно проскользнули в служебный коридор. Мы пробирались мимо лотков для белья и водонагревателей, пока не добрались до небольшого помещения на другой стороне бального зала — коридора с большим автоматом с газировкой и дверью, которая вела прямо на сцену.
Мы смотрели столько первого шоу, сколько могли, через щель в этой двери, но самое большое волнение пришло после того, как Элвис закончил свое первое шоу, когда он направился за сцену прямо к нам. Мы бросились врассыпную, как только он вошел.
Он сильно потел и немного запыхался — похоже, он получил более интенсивную тренировку, чем на любом из футбольных матчей. Я не знаю, кивнул ли он нам или просто поправлял волосы, но он вел себя так, как будто для нас с Фрэнки было самым естественным в мире находиться в том подвальном коридоре. Сесть было негде, поэтому он просто прислонился к одной из больших колонн в подвале.
“Принеси мне Пепси, хорошо?”
“Конечно, Элвис”.
Я принес ему холодную бутылку, и он откинул голову назад и выпил. С него просто лил пот. И я помню, как заметил, что, каким бы крутым он ни выглядел в своих черных брюках и красной куртке, у него все еще было сильное пятно от прыщей на шее. Он был человеком.

В какой-то момент серое небо стало настолько темным, что ребята просто перестали играть. Пара из них кивнула мне и сказала: “Хорошая игра”. Элвис и Рэд зашаркали к общественному центру.

Я раздумывал, стоит ли мне воспользоваться моментом и выпалить “Мне нравится ваша песня”, когда Элвис повернулся к остальным и сказал: “Мы снова встретимся здесь в следующее воскресенье”.

Ребята кивнули и пробормотали: “Да”. Я тоже кивнул.

Пару дней назад я был одиноким ребенком, у которого не было ничего, кроме радио, чтобы пережить лето. Теперь я стоял здесь, в парке Гатри, чувствуя, что стал частью чего-то захватывающего. В следующее воскресенье должна была состояться еще одна игра, и не было никаких сомнений, что я там буду.

Я был бы готов играть в футбол в команде Элвиса Пресли.

 Глава  2 стр 4

_______________-

Я БЫЛ ТЕМ

Музыка всегда обладала для меня магией. Одно из моих самых ранних воспоминаний - это звук радиопередач Grand Ole Opry, доносящийся со съемочной площадки в Mamaw's house. Когда мне было, наверное, всего три или четыре года, мне пришло в голову, что в перерывах между выступлениями люди на радио делали что-то очень необычное со своими голосами. Когда я спросил маму, что это было, она сказала мне: “Это пение, Джерри — люди поют”. С моей скромной точки зрения, разговоры не имели особого смысла, но пение было ясным и сильным.

Я увидел, что музыка тоже имеет определенную власть над взрослыми вокруг меня. До того, как я остался один в доме моего отца, он иногда просто брал меня с собой, когда уходил ночью, сделка, которая избавила его от необходимости искать другое место, чтобы высадить меня, и позволила мне заглянуть в тот тайный мир взрослых, которые веселятся. Одним из любимых мест моего отца был верхний этаж отеля Peabody, где был большой бальный зал с панорамным видом на Мемфис и реку Миссисипи. Тамошние группы играли свингующую, джиттербаг-танцевальную музыку, которую любил мой отец, и иногда там выступали ведущие артисты страны, такие как Гарри Джеймс или Томми Дорси. Стены бального зала были черными, с крошечными лампочками, установленными на потолке, так что можно было почти поверить, что ты на вечеринке где-то среди звезд. Я помню, как счастливо сидел под столами в том танцевальном зале, потягивая бесконечные порции газировки и наблюдая, как взрослые танцуют и танцуют на утопленном танцполе с улыбкой и огоньком в глазах, которого вы просто больше нигде не видели.

Мне нравилось ощущение мира и спокойствия, которое я получал от музыки, звучавшей во время ежедневной мессы в церкви Святых Имен. Конечно, я был католиком только до тех пор, пока не прозвенел последний школьный звонок — когда я вернулся домой к маме, я был частью баптистского дома (я провел три года в католической школе, будучи некатолическим ребенком, и я не мог дождаться, пока, наконец, не прослушал достаточно уроков катехизиса, чтобы принять первоеобщение с моими одноклассниками). Что касается моего баптистского воспитания, я не часто ходил в церковь, но мама и некоторые другие родственники со стороны моей мамы иногда брали меня с собой на воскресные пробуждения — многие из них проходили под навесом на том же поле в парке Гатри, где я в конечном итоге играл в подковыи футбол. В то время, когда телевидение еще не было широко распространено, и когда даже близко не было доступных сегодня видов досуга, пробуждение было не просто больше церковным — это было грандиозное зрелище и энергичное развлечение. Я помню, как волнующая душу музыка, которая играла под этими палатками, могла заставить толпу взрослых подняться на ноги, хлопать и кричать вместе, и иногда эта толпа становилась настолько возбужденной, что улыбки и огоньки в глазах, которые вы видели вокруг себя под палаткой, на самом деле не сильно отличалисьиз тех, что вы увидите в верхней части Пибоди.

Конечно, в доме Дулиттлов я узнал, что есть музыка, которая вызывает совсем другую реакцию, едва улыбается и подмигивает. Я думаю, что эпизод с Дулитлом, должно быть, был в глубине моего сознания, когда я впервые услышал запись Элвиса, потому что к тому времени я знал, что если ты нашел что-то хорошее, тебе лучше держать это в секрете.

Итак, я никому не рассказал о записи, которую я слышал от парня из школы Хьюмса, или о том, что я встретил самого парня в парке Гатри. Ни мой папа, ни дядя Джон, ни даже Уэйн Мартин. Держать все это при себе казалось лучшим способом сохранить это особенным. Я решил, что мне повезло с одной маленькой молитвой — я не хотел ничего делать или говорить, что могло бы сглазить мои шансы снова играть в мяч с Редом Уэстом и Элвисом Пресли. Кроме того, сам Элвис не придавал большого значения своей записи — на самом деле он не сказал об этом ни слова. Если бы он собирался сохранять хладнокровие и молчать об этом, я бы сделал то же самое. Я провел только половину дня, ловя его пасы, но, думаю, я уже почувствовал некоторую преданность этому моему новому квотербеку.

Тем не менее, я продолжал слушать. Дьюи Филлипс играл “Все в порядке”, по крайней мере, один раз каждый вечер на Red, Hot & Blue, и чем больше я слушал песню, тем больше я прокручивал в голове последние несколько мгновений на том футбольном поле: сам Элвис сказал, что хочет играть снова, не так ли? Он имел в виду там, в Гатри, в то же время, в следующее воскресенье — не так ли? И — самый большой вопрос из всех — он хотел, чтобы я снова стал частью игры, не так ли?

К субботе после той первой игры, я думаю, я был достаточно взвинчен, что, несмотря на мое желание ничего не сглазить, я должен был кому-нибудь рассказать. Мне нужен был свидетель. И где-то в тот день мои пути пересеклись с Фрэнки Гризанти, парнем из футбольной команды "Святые имена", который был на год старше меня в школе. Фрэнки был невысоким, коренастым парнем, но он был быстрым и жестким игроком, и несколько раз, когда мы разговаривали, я обнаружил, что с ним достаточно легко ладить. Мне было больше интересно общаться со старшими детьми, чем с младшими, но у Фрэнки была особая связь — его брат Ронни, на несколько лет старше меня, был надежной кирпичной стеной центра Holy Names.

Я не сказал Фрэнки о том, что слышал песню, и не стал вдаваться в подробности о встрече с Элвисом. Я просто сказал ему, что у меня была возможность поиграть в футбол со старшими детьми из Хьюмса и я отлично провел время. Старшие ребята сказали, что завтра снова будут играть в Guthrie, и если Фрэнки пойдет со мной, возможно, он тоже сможет сыграть. Это звучало хорошо для Фрэнки. Он сказал, что зайдет ко мне домой, и мы вместе пойдем в парк.

Фрэнки появился точно в назначенное время ранним воскресным днем, и мы направились по Декейтер-стрит в сторону Гатри. Когда мы добрались до парка, я увидел на поле пару ребят постарше, с которыми встречался неделю назад (после всех этих лет я все еще не уверен точно, кто был на тех первых играх — я знал Реда, но после того, как увидел Элвиса, мне было все равно, кто еще там был). Я подошел к ним и получил пару кивков, с облегчением увидев, что, по крайней мере, эти ребята меня помнят. Мы немного постояли, пока не услышали смех, доносящийся с другого конца поля, рядом с общественным центром. Я обернулся и, конечно же, увидел его, идущего рядом с Редом, выглядящего так же круто, как и в прошлый раз. Мне пришлось бы использовать гораздо больше крема для бритья, чтобы получить такой хвостик.

Когда я поближе посмотрел на Элвиса и Рэда, мое настроение упало. На этот раз было, может быть, шесть или семь парней постарше, готовых играть. Все ребята, в которых они нуждались, играли в равную игру. Черт. Меня собирались выбить из команды этого парня всего после одной игры.

Ред начал объяснять некоторые основные правила Гатри новым парням, когда Элвис заметил нас с Фрэнки, стоящих там. Он сделал пару ленивых шагов в нашу сторону, проверяя хватку мяча, который он держал. Он направил мяч на Фрэнки.

“Эй, Пенрод, выйди погулять”.

Фрэнки рванулся, как испуганный бульдог, размахивая окороками быстрее, чем я когда-либо видел, а Элвис отступил и выпустил одну из своих пуль. Я надеялся, что Фрэнки заставит команду «Святых Имен» гордиться и держаться за это. Конечно же, он сделал это, хотя сила мяча, казалось, действительно подняла его в воздух и переместила немного дальше по полю.

“Вот так, Пенрод”, - позвал Элвис. Он начал отворачиваться. Я подумал, что мне лучше поговорить с ним, пока вокруг снова не собрались старшие ребята, и я потерял шанс.

“Почему ты назвал его Пенродом?” Я спросил.

“Ой, просто имя, которое я увидел в этой книге, которую я читаю”, — сказал он.

Он год назад закончил школу и все еще читал книги, что казалось мне странным. В Северном Мемфисе чтение чего-либо, кроме открыток и

Библия была, возможно, даже более радикальной, чем прослушивание Дьюи Филлипса. Парень был не только крутым — он был читателем.

“Ты собираешься снова публиковать эти милые посты?” Элвис смотрел на поле, но разговаривал со мной.

“Конечно. Я сделаю все, что ты захочешь, ” сказал я.

Может быть, я надеялся на похлопывание по спине. Но он просто повернулся, чтобы уйти, окликнув одного из старших парней на другом конце поля.

Я мог видеть, что Элвис Пресли был не из тех парней, которых можно было очень быстро узнать.. Я тоже не был. Но у меня было много времени.

В итоге мы играли шесть на шесть, в игре участвовали я и Фрэнки. Я уверен, что большинство старших парней были бы так же счастливы, если бы в игре не было младших детей. Но каким-то образом Элвис, никогда не делая из этого большой проблемы, включил нас. Он снова собирался стать квотербеком, он хотел, чтобы я был одним из его приемников, и это означало, что другая команда заставила Фрэнки выстроиться против меня. Он вел себя так, как будто так и должно было быть, и никто другой, казалось, не был заинтересован в том, чтобы с ним не соглашаться. Я знаю, что Элвис мог бы с такой же легкостью послать нас подальше, но казалось очевидным, что, несмотря на то, что он выглядел и двигался как бунтарь, и даже несмотря на то, что он держался немного особняком, немного отстраненно — в нем не было той подлой черты, которую я видел в других ребятах постарше.
Из того, что я знал о Рэде Уэсте, у него не было бы проблем с тем, чтобы сказать нам убираться, и быстро. Но Элвис хотел, чтобы мы были рядом. 
Опять же, это была отличная игра. Элвис был немного серьезнее, чем неделю назад, руководил сборищами, как военный. Но всякий раз, когда мы ставили одну из его пьес, он загорался широкой улыбкой. И эти улыбки много значили, потому что их было не так уж много. Было несколько других случаев, когда он позволял своему серьезному игровому лицу ускользнуть; если кто-то особенно неловко падал, получал удар по заднице жестоким блоком или иным образом оказывался в неловкой позе на поле, Элвис просто сгибался от смеха. Было здорово смеяться вместе с ним.

Мы сыграли вторую игру в Гатри, а затем третью в следующее воскресенье, и казалось, что игры на этом поле будут регулярной частью каждого уик-энда. И казалось, что Элвис Пресли станет регулярной частью радиопрограмм. “Все в порядке” продолжали играть на шоу Дьюи, и другие шоу тоже начали подхватывать его. Это даже воспроизводилось на WDIA. Довольно скоро сама пластинка вышла в виде сингла, а обратная сторона, улучшенная кавер-версия песни Билла Монро “Blue Moon of Kentucky”, тоже начала звучать на радио. В Poplar Tunes была большая раскрашенная вручную вывеска, гордо рекламирующая тот факт, что у них в наличии много пластинок новой местной сенсации, Элвиса “Кота” Пресли (“доступно в 45 или 78”).).

Также было совершенно ясно, что я был не единственным, кто был в восторге от звука и личности Элвиса Пресли — на каждой игре тем летом появлялось еще несколько парней, желающих поиграть, и все чаще появлялись группы людей, просто чтобы посмотреть.

Я слушал песни Элвиса по радио, но он и его группа — гитарист Скотти Мур и басист Билл Блэк — начинали делать себе имя и в качестве живых выступлений. 30 июля 1954 года Элвис сыграл свой первый крупный концерт в Мемфисе в концертном зале Overton Park bandshell, будучи добавленным в качестве аттракциона к составу кантри-исполнителей, хедлайнером которого был Слим Уитмен. К концу лета трио регулярно выступало по пятницам в небольшом танцевальном клубе под названием "Орлиное гнездо". Осенью Элвис, Скотти и Билл собирались на крупные концерты, такие как Grand Ole Opry и Louisiana Hayride, а к концу года они давали концерты даже в Техасе. Трио также было занято работой с Сэмом Филлипсом в звукозаписывающей компании Memphis Recording Service на Юнион—стрит, и записи, последовавшие за их дебютом — “Good Rockin’ Tonight”, “Milkcow Blues Boogie” - доказали, что восторг от “That's All Right” не был случайностью.

Его карьера начинала набирать обороты, но если Элвис был в Северном Мемфисе в воскресенье, он собирал еще один футбольный матч. Тем летом не проходило и воскресенья, чтобы я не слонялся по парку, ожидая, не появится ли он. Я продолжал думать, что игры становятся достаточно большими, чтобы они не хотели, чтобы там был ребенок, но я всегда делал ставку. Элвис видел, что я околачиваюсь поблизости, и, возможно, бросал мне мяч, пока разогревался, или как—то давал понять, что хочет, чтобы я играл - хотя, опять же, мало что было сказано.

Осенью 1954 года мы обычно играли шесть на шесть, и хотя команды, как правило, были определены, иногда составы смешивались, просто чтобы было интереснее. Я помню, как мне было немного неловко в первый раз, когда я был в команде, играя против Элвиса. И поскольку я был хорошо знаком с его стилем игры, я оказался в странном положении, перехватывая Элвиса Пресли. Это было неправильно, но очень, очень хорошо.

На одной из тех осенних игр я получил первое открытое подтверждение того, что я официально стал частью команды Элвиса. Игры привлекали достаточно большие толпы, и Элвис подумал, что было бы неплохо, если бы игроки носили майки. Однажды я пришел в парк и увидел, как один из парней постарше раздает зеленые пуловеры без рукавов — такие можно надеть поверх футболки на уроке физкультуры. Я думал, что это может быть момент, когда меня вытолкнут — никому не придется ничего говорить, я просто не получу майку.

Элвис позаботился о том, чтобы я получил его. Не сказал “Добро пожаловать в команду” или “За все ваши отличные уловы”. Просто бросил мне футболку и сказал: “Она большая — постарайся не споткнуться об нее”.

Я слышал, что он жил со своими мамой и папой на Алабама-стрит возле Лодердейл-Кортс, но для меня его присутствие не совсем соответствовало улицам, к которым я привык. Я не мог представить, что у Элвиса есть работа, или он выносит мусор, или отвечает перед мамой и папой. Мне показалось, что он вышел прямо из радио и попал в парк Гатри. Но он был настоящим парнем из Северного Мемфиса, и однажды в начале 1955 года я заметил его в моем квартале на Бридлав-стрит.

Через дорогу от дома моего отца и через пару домов жила девушка на пару лет старше меня по имени Мередит Гласс. Она тоже слушала Дьюи, и у нее был проигрыватель, и пару раз мы с Уэйном Мартином ходили туда, чтобы послушать с ней музыку (я помню, что был очень впечатлен тем, что у нее была собственная копия “Sixty Minute Man”). Мередит училась в средней школе Хьюмса и где-то по пути стала девушкой Реда Уэста.

Я сидел в гостиной Бридлава, почти ничего не делая, когда случайно заметил, как к дому Мередит подъехала потрепанная черная машина сороковых годов выпуска - машина, в которой я сразу узнал Элвиса и Реда Уэста, приехавших на игры. Конечно же, они оба вышли из машины и направились прямо в дом Мередит. Я ничего так не хотел, как выскочить за дверь, перебежать улицу и быть частью того, что там делали дети постарше. Но я ни за что не собирался делать такой смелый шаг. На поле я мог проявить себя как игрок. Стучась в дверь Мередит, я был бы просто маленьким ребенком с соседней улицы. Я ждал в гостиной, и через некоторое время Ред и Элвис вернулись — похоже, они позаимствовали стопку пластинок у Мередит. Они уехали, и Бридлав снова стал той же скучной старой улицей.

Но было приятно знать, что Элвис действительно был там, живя своей жизнью в моей части города. Возможно, никому в квартале не было дела, кроме меня и Мередит, но Элвис был частью нашего района. Это было довольно круто.

С “That's All Right”, поднимающимся в чартах, и всевозможными прессами, окружающими его живые выступления, Элвис Пресли был на подъеме. Но было бы ошибкой думать, что он нравился всем, кто слышал или видел его в те первые дни.

Миссис Дулиттл была не единственным человеком в Мемфисе, обеспокоенным смешением рас или угрозой роста черного населения — одна из самых злобных монахинь в "Святых именах" пыталась напугать нас, говоря, что, поскольку так много белых приняли безнравственность контроля над рождаемостью, черные возьмут на себя контроль над рождаемостью.земля (хотя им еще не удалось проникнуть в состав белых студентов Holy Names). Такие чувства были распространены, и для многих людей Элвис

Пресли был не более чем белой швалью, играющей черную музыку.

Некоторые из ранних сообщений в прессе относились к Элвису с интересом и энтузиазмом или, по крайней мере, относились к нему как к феномену, на который стоит обратить внимание, но общее ощущение консервативного Мемфиса старой школы заключалось в том, что город должен больше стесняться Элвиса, чем гордиться им. Из ранних концертных клипов, которые мы видим в наши дни, можно предположить, что даже если олдскульный Мемфис не получил Элвиса, это сделали дети. Но это тоже не совсем так. Дети Мемфиса не были автоматически поклонниками Элвиса. Он был бедным белым мальчиком, и это было то, на что многие люди в Мемфисе привыкли смотреть свысока (считалось, что чернокожие бедны, потому что такова их природа, но белые, которые были такими же бедными, как и чернокожие, были поистине презренными).). Многие дети, которые привыкли смотреть свысока на таких людей, как Элвис, не собирались внезапно менять свое мнение из-за того, что у него вышла популярная пластинка. Во всяком случае, теперь они невзлюбили его еще больше, потому что им было чему завидовать.

Это были первые дни того, что вскоре назовут “молодежной культурой”. И для всех детей, которые пришли в восторг от первых звуков рок-н-ролла, было по крайней мере в два раза больше тех, кто думал, что это звучит просто ужасно. Те из нас, кто был в восторге от Элвиса, были частью андеграунда, с которым многие из нашего поколения все еще не хотели иметь ничего общего.

Реакция моего брата Билли Рэя на Элвиса, вероятно, была довольно типичной для того времени. Когда он узнал о моем продолжающемся участии в играх в Гатри—Парке, Билли Рэй - серьезный, чистоплотный, трудолюбивый спортсмен — не смог скрыть своего крайнего презрения, когда спросил: “Почему ты всегда крутишься вокруг ЭТОГО парня?”

По мере того, как Элвис становился все больше и больше, у меня появилось несколько подробных представлений о разделенных чувствах к нему. Я увидел положительную сторону в значительной степени 6 февраля 1955 года — в день, когда я стал официальным подростком, и в день первого большого шоу Элвиса на главной концертной площадке в Мемфисе, Ellis Auditorium. Я угостил себя на день рождения тем, что потратил часть своих с трудом заработанных денег на доставку бумаги на пару билетов на оба шоу в 3:00 и 8:00 вечера в Ellis. Это был мой первый шанс увидеть Элвиса Пресли в качестве исполнителя на сцене.

первая стр.2

“Хорошо, теперь — как тебя зовут? Джерри?” - спросил квотербек.
“Да”.
“Ты можешь поймать футбольный мяч?”
“Да”.
“Ты знаешь, как управлять уклоном?”
“Конечно”.
Он вытянул руку ладонью вверх и набросал план. “Ты бежишь по боковой линии примерно на десять ярдов — беги легко, не на полной скорости. Рыжий, ты поднимаешься посередине и нажимаешь кнопку. Джерри, когда ты увидишь, что Рэд делает свой поворот, жми на газ, чувак, и двигайся по наклонной. Если ты пройдешь мимо того, кто тебя прикрывает, мяч придет к тебе ”.
“Да, сэр”.
Серьезное выражение лица квотербека немного изменилось. Он посмотрел на меня в упор. У него были льдисто-голубые глаза, и когда он смотрел прямо на вас, вы это чувствовали. На его лице появилась легкая полуулыбка.
“Сэр?’ Эй, Рэд, мне нравится отношение этого парня ”, - сказал квотербек.
“С ним все в порядке”, - сказал Рэд, хлопнув меня по спине, от чего у меня чуть не перехватило дыхание.
Ред нас не представил. Я не слышал, чтобы его имя произносил кто-либо из других парней. Но мне не пришлось это слышать. Я знал, кто он такой.
Это был мальчик из школы Хьюмса по имени Элвис Пресли.
Моя мать, Дороти Шиллинг, умерла, когда мне было чуть больше года. Вскоре после моего рождения она заболела ревматизмом и большую часть года провела в постели, угасая. Тогда болезнь была близка к смертному приговору, но это не всегда было быстро. Из того, что мне позже рассказали моя бабушка и мои тети, моя мама держала меня столько, сколько могла, столько, сколько могла. Но в конце концов ее кожа стала настолько чувствительной, что даже вес простыней причинял боль, и я могу только представить, какую душевную боль она, должно быть, испытывала, не имея возможности прижать к себе своего новорожденного ребенка.
Предсмертная просьба моей матери к своей матери, моей маме Джилки, заключалась в том, чтобы заручиться обещанием, что нас с братом будут любить и о нас будут заботиться, когда ее не станет. Мама чудесно выполнила это печальное обещание. Я рос в полной растерянности по поводу того, как именно я вписываюсь в свою семью, но я ни на секунду не сомневался, что моя мама любила меня всем сердцем.
Из обрывков разговоров — маленьких приглушенных фрагментов разговоров взрослых, которые я иногда слышал в детстве, у меня сложилось впечатление, что моя мама была счастливой, красивой и таким человеком, который в первую очередь заботился обо всех остальных. Миротворец и ободряющая речь, которая заставляла всех вокруг чувствовать себя особенными. Она была одной из семи детей, а мой отец был одним из четырех детей, и, взрослея, я слышал много ворчания и жалоб от каждой стороны семьи. Но я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил что-то плохое о моей матери. И я не думаю, что это было только потому, что она ушла — я думаю, это было потому, что все, кто ее знал, считали ее действительно особенным человеком.
Мой отец, Билл, вырос в Мемфисе, и из того, что я знаю о ранних годах моего отца, у него вообще не было детства. Он был старшим сыном, и когда его отец бросил семью, ему пришлось бросить среднюю школу и начать работать, чтобы помогать готовить еду на стол. Он начал в продуктовом магазине и, как только научился водить, перешел на более высокооплачиваемую работу водителя грузовика. До того, как он женился, он получил работу на фабрике Firestone.
Я думаю, что мой отец, возможно, заметил мою маму на танцполе на каком-то местном мероприятии в Мемфисе. Оба они любили танцевать, и оба участвовали в конкурсах, когда могли, так что логично, что именно там их пути пересеклись. Я знаю, что мои мать и отец поженились, когда ему был двадцать один год, а ей девятнадцать. В течение года у них родился мальчик — мой старший брат Билли Рэй. Моя мама родила меня, когда ей было двадцать шесть, а в двадцать семь ее не стало.
Мой отец жил мечтой скромного рабочего — постоянная работа с несколькими льготами, красивая жена и пара маленьких мальчиков. Внезапно эта мечта разбилась вдребезги. Я думаю, что единственное, о чем он мог думать, это продолжать работать изо всех сил, чтобы обеспечить своих детей. Это означало дополнительные смены на фабрике, а значит, он не мог воспитывать нас самостоятельно. Моего брата отправили в школу—интернат в паре часов езды отсюда, в Сирси, штат Арканзас - возможно, мой отец решил, что ему будет легче вдали от всего, что может напоминать ему о нашей матери. Меня перевезли в дом моих мамы и папы на Лит-стрит в Северном Мемфисе, аккуратный маленький дом из белой вагонки в бедном, но ухоженном районе. Довольно долго в детстве я предполагал, что я единственный ребенок. Я помню, как говорил маме, что хотел бы, чтобы у меня был брат, и она сказала: “Почему, Джерри, у тебя есть. Билли Рэй. ” Я и не подозревал, что старший ребенок, который появился на неделю на Рождество, на самом деле был моим родственником.
Мама и папа, которые зарабатывали на жизнь маляром, открыли для меня свой дом так тепло и с любовью, как только могли. Иногда у них едва хватало денег, чтобы накрыть на стол любой ужин — белый хлеб и патока из сорго не были редкостью на ужин. Но они позволили мне, их маленькому внуку, полакомиться всеми пончиками и засахаренными тостами с корицей, которые мог вместить мой живот.
Люди вокруг нас по соседству были такими же бедными, а некоторые дома были не намного больше, чем классическая южная лачуга с дробовиком. Но все, казалось, гордились тем немногим, что у них было. Гордость за то, что у меня есть работа. Гордость за то, что удалось преодолеть депрессию и войну. Газоны были ухожены, машины вымыты и сияли — никто не позволял своему маленькому дому слишком долго стоять без свежего слоя краски. У людей на Лит-стрит было немного, и они знали, что, вероятно, никогда много не получат, но они пытались вести себя с достоинством.
Я никогда не помню, чтобы думал, что я был особенно беден, когда был маленьким. Я просто чувствовал себя не в своей тарелке. Другие дети жили с мамой и папой. Я этого не делал. Я научился справляться с этим чувством, потому что так уж получилось, что каждый божий день у меня возникало видение того, насколько хуже все могло быть. В конце Лит, всего в двух шагах от дома моей мамы, был забор из сетки, который отделял территорию приюта Портер-Лит. Через широкое поле по другую сторону этого забора я мог видеть само большое старое здание сиротского приюта в южной готике — похожее на то место, которое доктор Франкенштейн мог бы использовать, чтобы спрятать свою лабораторию. Вдалеке вы могли видеть небольшую игровую площадку, которую использовали сироты, и время от времени вы могли видеть нескольких из них там. Но за все годы, что я жил на Лите, я никогда не видел, чтобы эти дети играли на открытом поле. Дядя иногда дразнил меня: “Лучше веди себя прилично, Джерри, или мы отправим тебя в Портер-Лит”. Другие дети, возможно, знали, что это нереально, но я всегда чувствовал себя слишком близко к границе этих границ. Я отошел на пару кварталов в сторону, чтобы добраться до "Святых имен", полностью избегая Портер—Лит, чтобы не рисковать.
Дом мамы и папы на Лит—стрит был самым близким мне постоянным домом, но я также проводил много времени, мотаясь по домам всех моих тетей и дядей - от маленьких домиков, разбросанных по Северному Мемфису, до квартиры над гриль-баром недалеко от центра Мемфиса, до тети Джинкии дом дяди Бернарда на Джексон-авеню, оживленной улице, положившей начало северным кварталам Мемфиса.
Рядом с домом Джинки и Бернарда было одно из моих любимых мест в мире — Маленькая кухня Джона. Джон был дядей Джоном Джилки, братом моей мамы, и его заведением была лучшая закусочная с гамбургерами в Северном Мемфисе, популярная как место отдыха после школы для детей из Хьюмса. Маленькая кухня была крошечным сооружением, всего с несколькими столами и стойкой внутри. Там были мерцающие огни и отличный музыкальный автомат, и всегда пахло пьянящей смесью шипящего жира, кислым привкусом пустых пивных бокалов и запахом Клорокса от хорошо вымытого пола. У самого Джона были татуировки вдоль и поперек рук и отличное чувство юмора, и когда у него было свободное время на маленькой кухне, он сажал меня к себе на колени за один из немногих столов, иногда рисуя татуировку или две на моей руке одной из своих ручек. Он также время от времени угощал меня глотком пива вместе с моим бургером.
Кухня Джона была местом, где я чувствовал себя комфортно, даже особенным. Но в этом заведении была одна вещь, которая меня озадачила: всем его посетителям, похоже, одинаково нравились гамбургеры, но белые заходили внутрь через парадную дверь и ели за стойкой или за столиками, в то время как более темные клиенты должны были заходить через прилавок.

через боковую дверь с надписью "ЦВЕТНЫЕ" они могли есть только стоя у своего маленького прилавка. И по какой-то причине мой веселый, добродушный дядя Джон всегда казался нетерпеливым и раздраженным, когда ему приходилось иметь дело с этими “цветными” клиентами.
У Джилки было отличное чувство семьи, и многие тети и дяди часто собирались вместе в конце рабочей недели, чтобы поужинать бургерами дяди Джона, а затем посмотреть пятничные бои по телевизору Бернарда и Джинки. Я проводил меньше времени с семьей моего отца, и мне было немного не так комфортно в этих домах. Оглядываясь назад, я понимаю, что обе стороны семьи жили в паре миль друг от друга, и все усердно работали, чтобы свести концы с концами. Но Шиллинги добрались до солидных маленьких кирпичных домов с причудливыми трехколонными верандами, в то время как Джилки жили в маленьких деревянных домиках с верандами из цементных плит. На мой взгляд, это казалось разницей между особняками и лачугами.
В целом ко мне хорошо относились на протяжении всего детства, но, думаю, я также знал, что все эти переезды из дома в дом были не совсем правильными, и я чувствовал, что на самом деле я не принадлежу какому-то одному месту. Я всегда делил чужую комнату и чужие игрушки. Я помню, как однажды ночью, когда я засыпал в доме мамы, я услышал, как она на кухне разговаривает с одной из моих тетушек.
“Я люблю Джерри, как будто он был одним из моих”, - сказала она.
Я почувствовал, как меня пробрала дрожь, и я плотнее завернулся в одеяла. Я думал, что я один из ее собственных.
Моей неуверенности не помог тот факт, что я был болезненным маленьким ребенком. Может быть, это были все те пончики и тосты с корицей, но я просто никогда не казался здоровым в течение какого-то приличного отрезка времени. У меня были такие сильные головные боли, боли в ушах и боли в животе, что я неделями просто не вставал с постели. Мой отец записал меня в первый класс школы Святых Имен после того, как мне исполнилось пять лет (тогда еще не было никакого детского сада). Но я был так болен и пропустил так много занятий в школе в тот первый год, что в итоге мне пришлось снова пересдавать оценки. Я был маленьким, но не настолько маленьким, чтобы не понимать, что я завалил первый класс. Мой первый опыт общения с академиками был опытом неудач, и это никак не способствовало повышению моего низкого уровня уверенности в себе.
Итак, на Лит-стрит я проводил много времени в одиночестве, слушая большое напольное радио Zenith от Mamaw. Я не мог насытиться "Одиноким рейнджером". Но в отличие от многих детей, которые слушали, я не представлял себя тем, у кого серебряные пули. Когда шоу заканчивалось, я выходил на задний двор Mamaw, одетый в церемониальные боевые тряпки, притворяясь Тонто. Я забирался на большую яблоню и часами сидел там, глядя на Северный Мемфис и гадая, с какой стороны приедет Одинокий рейнджер.
На протяжении всего моего детства я иногда оставался с отцом на выходные и все лето, но тем летом 1954 года я переехал к нему навсегда. Это был нелегкий переход. В домах моих бабушки и дедушки, тети и дяди мне разрешалось делать все, что мне заблагорассудится, но у папы были правила, которым он ожидал, что я буду следовать. Нужно было делать работу по дому, а овощи нужно было есть. Мой отец хотел сделать все, что в его силах, чтобы я был достаточно сильным и умным, чтобы чего-то добиться, но в то время я совсем не ценил такую заботу. Я злился, что мой отец был из тех парней, которые тратят мое субботнее утро на то, чтобы отвезти меня к дантисту. Годы спустя до меня дошло, что в той части города, где было много кривых, беззубых улыбок, он был из тех парней, которые пожертвовали бы своим собственным выходным, чтобы позаботиться о зубах своего ребенка.
Мой отец работал на близлежащей фабрике Firestone, месте с дымовыми трубами, которые возвышались над этой частью города. Он много работал в две смены, но в нерабочее время и в свободное от работы время, он был отличным костюмером и отличным танцором, и возможность выходить в город по пятницам и субботам была для него большим событием. По выходным он и его младший брат, мой дядя Джо, отправлялись в местные ночные клубы, где они могли найти симпатичных девушек, чтобы потанцевать с ними какое-то время, чтобы отвлечься от своих забот. Так что, когда я останавливался в доме моего отца в прошлом, дом часто оставался в моем распоряжении. Тогда, в той части города, нанять няню для мальчика моего возраста было бы немыслимой тратой денег — так поступали богатые люди. После того, как мне исполнилось девять, мой отец счел меня достаточно взрослым, чтобы оставить его одного, пока он уходит. Мне нравилось, когда на меня возлагали такую ответственность, но правда заключалась в том, что в девять лет мне не потребовалось много времени, чтобы привести меня в состояние страха.
Странные скрипы половиц, громкие удары из труб и тени в коридоре - все это могло заставить работать худшие части моего воображения. Даже ветерок, шелестящий кустами и деревьями снаружи, может показаться немного жутким. Несколько раскатов грома, время от времени накатывающего на реку Миссисипи, и одна-две вспышки молнии приводили меня в ужас. В глубине души я всегда знал, что если возникнет какая-то реальная чрезвычайная ситуация, помощь будет рядом. Уэйн Мартин, его мать и его тетя Беа жили по соседству, а у меня были родственники в нескольких кварталах отсюда почти во всех направлениях. И не важно, как громко скрипел пол и как сильно стучали трубы, я всегда в конце концов засыпал и переживал ночь.
В возрасте двенадцати лет, живя в доме моего отца полный рабочий день, меня было уже не так легко напугать, и я обнаружил кое-что, что сделало мои ночи в одиночестве в этом маленьком доме тем, чего я с нетерпением ждал. В моей спальне, на пыльном комоде, рядом с тяжелой деревянной кроватью, была единственная вещь в этой простой маленькой комнате, которая действительно сверкала — единственная вещь, которая намекала на мир волнений снаружи: мой ярко-белый пластиковый радиоприемник Silvertone на батарейках.
Это была красота, с формованной решеткой над динамиком, двумя большими ручками для настройки и громкости и гигантской красной стрелкой для настройки вашей станции. Иногда, днем и вечером, я переводил стрелки, чтобы включить трансляции "Тени", "Одинокого рейнджера" или "Выдумки МаКги и шоу Молли". Но шесть вечеров в неделю, с девяти до полуночи, эта стрелка была зафиксирована на месте в дальней левой части циферблата на 560, WHBQ. Станция Дьюи.
Дьюи Филлипс был полубезумным, быстро говорящим диким диск-жокеем, который стал самой популярной вещью на вечернем радио в Мемфисе. В его шоу Red, Hot & Blue звучала вдохновенная смесь R & B записей, кантри-буги, хард-кор-блюза, чистого госпела и нескольких песен о любви от самых шелковых групп harmony. Для верности он мог бы добавить менее известную мелодию из большого поп-номера того времени. Проведите ночь с Дьюи, и вы, возможно, услышите песню Рут Браун “Мама, он плохо обращается с твоей дочерью”, новую версию the Clovers, затем Джонни Эйс поет “Клянусь в любви”, а затем Хэнк Баллард и Полуночники исполняют “Работай со мной, Энни”. Возможно, вы даже получите би-сайд Дина Мартина, за которым последуют “Странные вещи, происходящие каждый день” сестры Розетты Тарп.
“Хиииии боже!” Дьюи кричал. “Ты просто катишь тачку, полную— полную—полную бешеных собак, просто вкатываешь ее прямо через большие парадные двери вон там; ты ложишься на пол и задираешь ноги в воздух — И ГОВОРИШЬ ИМ, ЧТО ТЕБЯ ПРИСЛАЛ ФИЛЛИПС!! Ты слышишь меня там? Ах, я знаю, что ты. Просто нет трех вариантов — не так ли, Миртл?”
Миртл, воображаемая корова, которая иногда служила Дьюи боковым ударом, отвечала низким, несчастным “Му-у”.
Уэйн по соседству рассказал мне о шоу Дьюи, но когда я впервые начал его слушать, я с трудом понимал, что он говорит — в отличие от других радиолюбителей, он, казалось, совсем не пытался сгладить свой глухой теннессийский говор. Но когда он сыграл “Sixty Minute Man” the Dominoes, я попался на крючок. Ни Уэйн, ни я точно не знали, что человек с титулом делал в течение шестидесяти минут, но в песне было такое ощущение безумного веселья и счастливых секретов, а то, как парень с низким голосом спел “Пятнадцать минут, чтобы взорвать мой верх”, было таким кайфом, что я не мог дождатьсячтобы услышать это снова.
К тому лету 1954 года, всякий раз, когда дом на Бридлав был в моем распоряжении, я слушал Red, Hot & Blue. Постепенно я стал немного лучше понимать, о чем говорил Дьюи. И, черт возьми, он говорил. Он проговаривал некоторые песни, пробирался сквозь рекламные объявления, выкрикивал новости о местных концертах и
я постоянно сыплю надтреснутыми деревенскими мудростями (“Эй, добрые люди, суббота не за горами, и не забывайте, что сейчас день зарплаты И банный день!”). На обычных радиошоу популярной музыки ди-джеи звучали так гладко, так спокойно, так скучно. Дьюи весь напрягся и грохнул своим оборудованием — вы почти могли слышать, как он вспотел. Он был взрослым, но его едва можно было контролировать. Дьюи и его музыка казались забавными и опасными одновременно. И если ребенок хотел услышать что—то другое, кроме неинтересного потока хитов, подобных тем, что были в телешоу Your Hit Parade, - если вы хотели услышать Лаверна Бейкера, The Drifters, Big Joe Turner, Howlin’ Wolf, и смеяться до упаду, шоу Дьюи было шоу, на которое вы настроилиськ. То есть это было шоу, на которое вы настраивались, если были белым ребенком.
Мемфис также был домом для WDIA, первой радиостанции во всей стране, у которой был чернокожий персонал в эфире (хотя сама станция принадлежала белым).). Вы также могли услышать некоторые из тех же песен, которые Дьюи играл на некоторых концертах WDIA, на которых играли такие люди, как очень молодой гитарист по имени Би Би Кинг и блюзмен Руфус Томас. Но это была черная станция, предназначенная для черных слушателей, а для белого ребенка — для любого белого человека - повернуть стрелку радио на 1070 было бы немыслимо. На безоговорочно изолированном Юге вы никогда, никогда не должны были переступать очень четкие границы цвета. И я знал, что цвет - это серьезный бизнес. В детстве меня отшлепали за то, что я пил воду ТОЛЬКО из ЦВЕТНЫХ фонтанов, и наказали за ошибку, когда я стрелял шариками с несколькими чернокожими детьми во время прогулки на Лунное озеро.
Это не помешало мне слушать WDIA — многие песни были такими же замечательными, как и на Red, Hot & Blue, и их можно было услышать днем, задолго до того, как появился Дьюи. Но даже в детстве я чувствовал, что в музыке было что—то совсем другое - язык, который я не совсем понимал, описывающий мир, который я не совсем узнавал. Теперь я знаю, что это были просто черные голоса, говорящие о черном Мемфисе — обсуждающие церковные события, возможности трудоустройства или распространяющие “призывы к действию”, которые помогали людям, попавшим в беду, находить группы или агентства, которые могли бы им помочь. Возможно, вы даже услышите, как такой ди-джей, как преподобный “Gatemouth” Мур, рассказывает о том, как безумно, что местные компании скорой помощи разделены по расовому признаку: он видел, как белая женщина умерла, потому что чернокожей машине скорой помощи, которая добралась до нее первой, не разрешили с ней справиться. Слушая WDIA, я не лучше понимал логику цветовых линий в моем городе, но я не мог не знать о них.

  1

ЕСЛИ Я МОГУ МЕЧТАТЬ

11 июля 1954 года началось как жаркое, ленивое воскресенье, просто еще один липкий летний день в Северном Мемфисе. А я был тощим двенадцатилетним ребенком, живущим в маленьком кирпичном дуплексе, который мой отец снимал на Бридлав-стрит, и искал какой-нибудь способ побороть скуку еще одного знойного дня.

Мой отец работал в длинные смены на фабрике Firestone, и в то воскресенье, в его выходной день, он спал. Мой самый близкий друг — соседский парень Уэйн Мартин — уехал куда-то на прогулку со своей семьей. Казалось, что я буду один в течение дня, поэтому я решил убить немного времени, прогулявшись до парка Гатри.

Парк находился примерно в полумиле от дома моего отца, вниз по Челси-авеню, открытое поле с чахлой травой и пыльными участками, разбитое перед начальной школой и общественным центром. Рядом с улицей был детский бассейн, а чуть дальше была игровая площадка, несколько баскетбольных колец и поле для игры в подковы — где я научился наслаждаться приятным звоном обуви, ударяющейся о железный столб.

Когда я прибыл в парк, дневную жару нарушил легкий ветерок, дующий с реки Миссисипи. Там было несколько мам, наблюдавших за своими плещущимися малышами в детском бассейне, и куча ребят постарше на траве. Я решил прогуляться до общественного центра, чтобы посмотреть, не происходит ли внутри чего-нибудь интересного. Небо было туманным, по-летнему серым, и я думаю, что я потерялся в собственной дымке. Мне потребовалось мгновение, чтобы понять, что мое имя выкрикивают с другого конца парка.

“Джерри! Привет, Джерри. Иди сюда!”

Это был один из старших ребят на траве. Я узнал в нем местного парня по имени Ред Уэст, одного из самых крутых парней, которых я знал в Северном Мемфисе. Рэд был свирепым игроком в мемфисский футбол в средней школе Хьюмса, и он и его семья жили в малоимущем жилом комплексе с очень подходящим названием Hurt Village. Просто знание того, что парень был из Херта, придавало ему своего рода авторитет на поле боя в Северном Мемфисе. Ребята в моем районе шепотом рассказывали истории о грубых бандах, которые скрывались вокруг Херта, и о том, как тебе повезет выбраться оттуда живым, если ты когда-нибудь будешь настолько глуп, чтобы ходить по проектам в одиночку ночью.

Я не был уверен, откуда Ред знает мое имя, но я подумал, что он может знать моего старшего брата, Билли Рэя, который был довольно сильным футболистом в частной средней школе, которую он посещал на другом конце города. Возможно, Ред слышал, что я становлюсь приличным широким слушателем в команде из моей католической начальной школы, "Святые Имена". Футбол был единственной вещью, в которой я чувствовал себя хорошо. Мои оценки были паршивыми, у меня было мало друзей, но на футбольном поле Святых имен я впервые почувствовал вкус личного успеха. На самом деле не имело значения, откуда Ред знал меня — я не собирался игнорировать звонок. Я начал с группы старших мальчиков, пытаясь добавить в свою походку нотку Брандо из The Wild One.

“Привет, Рэд”, - сказала я, когда добралась до них, сразу возненавидев тот факт, что мой голос звучал так слабо, так молодо. Совсем не Брандо.

Я не знал других парней и не обращал на них особого внимания. Я предположил, что они были либо от Hurt, либо от Humes.

Рэд на мгновение пристально посмотрел на меня.

“Джерри, нам не хватает игроков для игры вшестером. Хочешь поиграть в мяч?”

Из всех вопросов, которые, как я думал, может задать мне Ред, я не предвидел этого. Шанс поиграть в футбол с Ред Уэстом и несколькими детьми постарше? Конечно, я был в.

“Конечно, Рэд. Я буду играть”.

“Тогда ладно”, - прорычал он. “У нас есть игра. Полная блокировка. Прикосновение двумя руками. Давайте очистим  поле ”.

Рэд и еще пара парней ушли, чтобы выяснить, что происходит за пределами поля и на линии ворот. Два других игрока начали разминаться, делая длинные передачи друг другу. Я не сводил глаз с Реда, который не был по-настоящему большим парнем, но в любом случае был внушительной фигурой. У меня было ощущение, что с ним даже игра в футбол будет жесткой и грубой.

С набором поля ребята перегруппировались.

“Наш мяч”, - сказал Рэд. “Мы возьмем Джерри. Остальным вернуться к защите ”.

Трое парней отделились и заняли позиции в конце поля. Я последовал за Редом и еще одним мальчиком, и мы тесно прижались друг к другу за нашей стартовой линией схватки. Рэд передал мяч другому мальчику.

“Что за игра, чувак?” Рэд спросил его.

Я посмотрел на этого парня, которого Ред только что сделал нашим квотербеком — действительно посмотрел взглянул на него впервые — и почувствовал толчок.

Это был он.

В этом другом парне не было ничего такого, что сразу поразило бы вас. На нем были простые рабочие брюки и белая футболка. У него были прыщи на лице и шее. Он был довольно худым. Он, конечно, не выглядел круче, чем Ред Уэст.

Но он был крутым, которого я никогда раньше не видел лично. Его волосы были смазаны бриалином и зачесаны наверх и собраны в очень впечатляющий "утиный хвост - именно такой образ я хотел, как только смог уйти от неодобрительных монахинь из школы "Святых Имен". Тебе пришлось немного поработать над такими волосами, и ты должен был знать, что это делает тебя вероятным малолетним преступником в глазах взрослых жителей Северного Мемфиса.

Было что—то в том, как этот парень встал и наклонился к толпе - беззаботный, но серьезный. Что-то немного развязное, но тоже дерзкое. Это выглядело так, как будто он изображал Брандо, даже не пытаясь.

Это должен был быть он.

За пару ночей до этого я услышал по радио совершенно новую песню - настолько новую, что пластинка еще даже не вышла — и был поражен, узнав, что вокалистом был мальчик из средней школы Хьюмса в Северном Мемфисе. Это казалось мне удивительным — как у парня из моего района могла быть песня на радио? И при этом отличная песня — песня, которая действительно выделялась среди всех горячих R & B записей, которые я слышал на шоу в тот вечер. Последние два дня я задавался вопросом — какой парень в Северном Мемфисе мог бы сделать такую запись и получить ее на радио? Этот парень напротив меня в толпе выглядел так, как будто он мог, сделать это.

GEORGE KLEIN делится: "Мы поднялись на служебном лифте, поднялись на этаж Элвиса и начали идти по коридору к его номеру, когда с лестничной площадки выскочил парень с фотоаппаратом и сказал: "Мистер Пресли, можно вас сфотографировать?".
Это был молодой парень, и сразу было неясно, был ли он просто фанатом или профессиональным фотографом. Однако для охранников это не имело значения, потому что они тут же схватили его, прижали к стене и скрутили ему руки. Кто-то схватил его фотоаппарат и был готов открыть его, чтобы уничтожить пленку.
"Стоп, стоп, стоп", - кричал Элвис. "Не делайте этого. Отпустите его". Все замерли. Этот парень мог быть как сумасшедшим с жвачкой, так и парнем с камерой, а охрана считала, что они просто выполняют свою работу.
Элвис дал сигнал всем оставить парня в покое и собраться вокруг него. Это было похоже на то, как если бы он был квотербеком, управляющим группой.
"Смотрите", - сказал он. "Этот парень выскочил и удивил нас - я это понимаю. Но он сказал: "Мистер Пресли, можно вас сфотографировать". Он не начал делать снимки и не попытался убежать. Он уважительно попросил и сказал "пожалуйста". Я не хочу, чтобы вы так грубо обращались с этими людьми".
Он вышел из объятий и обратился к парню с лестничной площадки. "Мистер, вы профессиональный фотограф?"
"Нет, сэр, мистер Пресли", - ответил парень.
"Сколько снимков у вас есть в камере?"
"Двадцать четыре".
"Послушайте, сэр, поскольку вы вежливо спросили меня, можете ли вы меня сфотографировать, я собираюсь оказать вам ответную услугу. Итак, что вы хотите? Экшн-снимок? Улыбка? Приемы карате? Пойдемте".
Парень заулыбался, как счастливый ребенок, и начал щелкать пальцами для частной фотосессии с Элвисом. Элвис принимал всевозможные позы, даже предлагал ракурсы, с которых парень должен сниматься. Когда ролик был закончен, Элвис протянул парню дружеское рукопожатие и еще раз поблагодарил его за то, что тот вежливо попросил фотографии. Он сказал окружающим его парням, что хочет, чтобы этот инцидент стал уроком.
Большинство людей, которые хотели приблизиться к нему, были хорошими людьми, не заслуживающими автоматической грубости.
Я часто думаю об этом инциденте, потому что считаю, что это отличный пример того, как сильно Элвис любил и ценил своих поклонников". 

Из книги "Элвис: Мой шафер" Джорджа Кляйна.

Кузен Билли-Джо Смит рассказывает редкую историю об Элвисе и Рождестве 1967 года. Билли делится, что у Элвиса было несколько тракторов, но один был меньше, к нему сзади была прицеплена повозка. Элвис решает совершить редкую поездку на тракторе за ворота Грейсленда. Билли на капоте трактора, Элвис за рулем и женщины в задней части повозки, Джо Смит и Присцилла, мемфисская мафия сначала поют "У старого Макдональда была ферма", а затем переходят к "Рождественской песне". Люди у ворот не могли в это поверить. Затем мы направились по дороге Олд Хикори. На Олд Хикори было много украшенных к Рождеству домов. Элвис подошел к одному дому, в котором проходила вечеринка. У него было открытое большое окно, через которое можно было видеть всех гостей внутри. Элвис остановился перед окном, и Мемфисская мафия и Элвис спели Jingle Bells. Элвис даже добавил свой собственный куплет к Jingle Bells, которым Смиты не хотели делиться. Гости были потрясены увиденным. Когда они начали выходить на улицу, Элвис решил, что пора уезжать, но не успели гости опомниться, как Элвис и вся мемфисская мафия пожелали им "Счастливого Рождества!". Элвис сказал: "Завтра они подумают, что слишком много выпили, или зададутся вопросом, действительно ли это был я, которого они видели."????⚡????

Питтсбургские воспоминания об Элвисе Пресли
Новогодний концерт 1976 года подогревает мое благоговение перед рок-иконой, автор Тим Уэсли:
"Для протокола, я плакал, когда Элвис умер. Я снова плакал, когда впервые посетил Грейсленд, его дом в Мемфисе, штат Теннесси. И каждый раз, когда я слышал, как он поет "Don't Cry Daddy" - так что я просто перестал слушать эту песню.
Вы понимаете, о чем я: я большой поклонник Элвиса Пресли, и его музыка, личность и харизма заставили меня "всколыхнуться", как и миллионы других людей. Будучи подростком в 1970-х годах, я поздно узнал о феномене Элвиса, но быстро стал его поклонником и коллекционером.
В моей коллекции десятки альбомов, 45-х пластинок и даже 78-я пластинка "Jailhouse Rock". У меня есть номер газеты "The Commercial Appeal" от 17 августа 1977 года, выходящий в Мемфисе, в котором Лоуренс Бузер написал следующее простое первое предложение: "Элвис Пресли умер во вторник, по-видимому, после сердечного приступа в особняке Грейсленд". У меня также есть книги, фотоальбомы, карманные календари, киноплакаты и много других памятных вещей.
Один из этих предметов - мой фаворит № 1: бутлег-альбом с записью его новогоднего концерта в питтсбургской "Сивик Арене" 40 лет назад, 31 декабря 1976 года. Для меня, одного из 16 000 с лишним зрителей, этот концерт был матерью всех новогодних праздников.
Для Элвиса это был конец еще одного бурного года и его последний Новый год. Большую часть предыдущих 12 месяцев он провел на гастролях, отыграв более сотни концертов по всей стране. В остальное время он жил в Грейсленде или лечился от различных болезней. Средства массовой информации рисовали картину падения короля рок-н-ролла, а его выступления с перерывами давали почву для спекуляций. Появится ли вялый и понурый Элвис на 50-минутном прощальном концерте? Или фанатам повезет, и Элвис примет вызов?
Что ж, в тот канун Нового года в Питтсбурге нам всем повезло.
На улице дул зверски холодный ветер, и мы наблюдали, как вдохновленный Элвис встречает Новый год, что неофициально, но неоспоримо считается его последним великим выступлением.
Когда вы говорите поклонникам Элвиса из любой точки мира, что вы из Питтсбурга, они хотят знать, были ли вы на этом концерте", - сказала Присцилла Паркер, президент фан-клуба "Мы помним Элвиса" и одна из тех, кто присутствовал на этом незабываемом выступлении.
Со своего места высоко над сценой справа и примерно на полпути к противоположному концу арены - с биноклем, ввинченным в глазницы, - я была очарована. Примерно в 11:25 вечера Элвис вышел на сцену, и арена взорвалась какофонией вспышек и криков. Следующие 90 минут Элвис владел сценой, смешивая старые и новые хиты, играя на пианино и гитаре, и исполняя высокие ноты, которые отражались от основания куполообразного здания. Он был сенсационен. Худее, чем он выглядел в последнее время, он был полон энергии и веселился вместе со своей группой и публикой.
На полу у центральной сцены 22-летний охранник арены Джим Паккони был занят своими делами."Моя работа заключалась в том, чтобы следить за тем, чтобы люди не подходили к нему на сцене, но женщины кричали и сходили с ума", - сказал мистер Паккони, рост которого составляет 6 футов 4 дюйма. "Элвис наклонялся, чтобы пожать руку, и я заметил огромные бриллиантовые кольца почти на каждом пальце. Я был просто заворожен этими кольцами".
Во время шоу Элвис бросил в толпу десятки шарфов, и один из них упал на плечо г-на Паккони.
"Я отдал его беременной женщине, которая просто сидела и плакала", - сказал он. "Наверное, сегодня он стоит несколько тысяч долларов".
Я не получил сувенирного шарфа, но мои воспоминания о той волшебной ночи бесценны, и они остаются свежими благодаря тому альбому, который был выпущен и продавался нелегально. Названный "Rockin' with Elvis New Year's Eve", этот набор из двух пластинок был записан одним из зрителей, поэтому качество звука значительно ниже профессиональных стандартов, шум толпы иногда перекрывает основное событие. Но для тех, кто видел шоу, эта запись - чистое золото.
Шоу включало в себя множество стандартов Элвиса, сотрясающие арену исполнения "Trying to Get to You" и "Hurt", энергичную "Polk Salad Annie" и множество игривых шуток с публикой.
"Потрясти?" - сказал он в ответ на просьбу одной женщины. "Дорогая, я просто пытаюсь ее разбудить". Его нога дернулась, и другая женщина в зале сказала: "Конечно, я проснулась".
Элвис исполнил сильную песню "My Way" с ее леденящей душу начальной строкой: "И вот, конец близок, и вот я стою перед последним занавесом...". Он спел "Funny How Times Slip Away", свою последнюю песню этого года, затем исполнил "Auld Lang Syne" и предложил свои первые мысли на 1977 год: "Я хотел бы пожелать всем вам очень счастливого и процветающего нового года, надеюсь, у вас будет здоровье и счастье, и да пребудет с вами Бог". Он сыграл на пианино потрясающую версию "Unchained Melody", затем начал свою единственную известную концертную версию "Rags to Riches", и его голос снова достиг впечатляющих высот.Для меня эта запись запечатлела невероятную ночь.
Для Элвиса это было последнее великое выступление, и это мнение выразили многие, включая Ларри Геллера, его давнего друга, парикмахера и духовного наперсника, который видел сотни его концертов.
"Это было грандиозное шоу", - сказал мне г-н Геллер. "В тот вечер я увидел в нем искру, которую давно не видел. Он с нетерпением ждал нового года и хотел что-то изменить, чтобы стать здоровее".
Мистер Геллер рассказал две истории, которые произошли позже, когда он остался с Элвисом и его командой в Питтсбурге после шоу. Когда они сидели в гостиничном номере звезды, примерно в 2:15 ночи зазвонил телефон.
"Могу я поговорить с Элвисом?" - сказал звонивший. "Это Джимми Картер".
"Хорошо, кто это?" спросил мистер Геллер. Действительно, это был избранный президент Картер, звонивший, чтобы попросить Элвиса стать представителем молодежи.
Через несколько часов, когда температура была около нуля, а ветер порывами достигал 30 миль в час, Элвис созвал свою свиту и приказал всем ехать в аэропорт, чтобы лететь домой, вспоминает г-н Геллер.
"Мы сели в самолеты, но пилоты не смогли их сразу завести", - сказал он. "Так что мы все, закутавшись в одеяла, ждали, пока самолеты запустятся и нагреются. А потом мы получили сообщение об угрозе взрыва, поэтому нам все равно пришлось подписать бумаги, разрешающие взлет". Когда самолеты покатились по взлетной полосе, мы все просто сидели молча, смотрели друг на друга и думали, будет ли это все".
Если бы это было "все", Элвис ушел бы на высокой ноте. Вместо этого, его выступления в 1977 году в основном были скудными.В День памяти 1977 года, через пять месяцев после концерта в Питтсбурге, я посетил концерт Элвиса в Балтиморе. Он выглядел намного тяжелее и покинул сцену в середине концерта на 20 минут. Вернувшись, он слабо усмехнулся и сказал: "Мне жаль, что я ушел со сцены, но когда природа зовет...". Перед последней песней он сказал: "С моим здоровьем все в порядке".
Он умер менее чем через три месяца.
Сейчас, спустя 40 лет, я все еще фанат Элвиса. Несколько лет назад мы всей семьей отправились в Мемфис, чтобы осмотреть Грейсленд, студию Sun (где он записал свою первую пластинку) и место его рождения в Тьюпело, штат Миссис. Моя жена и дочери наслаждались путешествием в прошлое, узнавая об этом давно ушедшем певце, который держит меня и миллионы других людей в кунг-фу.
Его музыка рассказывает историю Элвиса лучше, чем что-либо другое. Девочки добавили несколько мелодий Элвиса в свои плейлисты, и даже мой двухлетний внук любит покачивать бедрами под "Jailhouse Rock". Интернет предоставляет целую библиотеку видеозаписей концертов Элвиса, рассказов и фотографий. Я могу сидеть за ноутбуком и смотреть на YouTube видеозаписи концерта в Питтсбурге, размещенные фанатами, которые пронесли в здание свои 8-миллиметровые кинокамеры.
Как и у моей бутлег-записи, качество звука на этих кадрах просто отличное. Качество видео тоже ничего. Но Элвис был великолепен в тот вечер.
И, просто для записи, воспоминания до сих пор могут заставить меня плакать".????⚡????.

.
.

Ларри Геллер, парикмахер, который себя считает духовником Элвиса Пресли и близким другом, рассказал интересную историю.

Отец Элвиса, Вернон переписывался с дамой из Швеции. Она и ее сын (я не помню его имени, но ради истории назову его «Джон») отправились в Мемфис в надежде встретиться с Элвисом. Как продолжил Вернон, дедушка Джона недавно умер, завещав мальчику свое состояние: 500 000 долларов наличными, плюс два отеля, один в Стокгольме, другой в Германии, и ювелирный магазин в Швеции. Молодой человек был полон решимости отдать все, все… Элвису! Вернон был так впечатлен  искренностью мальчика что договорился о частной встрече с Элвисом на следующий день. надо сказать, что случай был из ряда вон, пожтому Вернон навел справки об этой семье.

Элвис попросил меня сопровождать его, и мы все встретились внизу в гостиной. Мальчик лет шестнадцати был хилый и почти истощенный; он так трепетал перед Элвисом, что едва мог смотреть ему в лицо. Элвис был его героем: он превратил свой дом в Стокгольме в святыню, час за часом слушал его записи и день за днем смотрел его фильмы. «Понимаете, — сказала мать, — он живет для вас». Мать Джона немедленно попросила поговорить с Элвисом наедине; они вдвоем прошли в столовую, оставив мальчика, Вернона и меня в гостиной на несколько минут. То, что произошло между ними, весьма примечательно. Мать умоляла Элвиса принять все, что мальчик хотел дать ему, потому что деньги для нее ничего не значили, а ее ребенок значил все. Она объяснила, что за год до этого, другой ее сын — на два года старше Джона — покончил жизнь самоубийством. Джон был всем, что у нее осталось, и она боялась, что Джон может сделать то же самое, если Элвис отвергнет его. Позже Элвис сказал мне, что история о брате действительно тронул его и задела очень глубокую струну. Он знал, что должен найти способ помочь им, но он, конечно же, не мог и не стал бы забирать их состояние.

Элвис и мать присоединились к нам, и Элвис отвел Джона в сторону, чтобы поговорить наедине в течение следующих 45 минут. Когда они вернулись, Элвис обнял мальчика, который светился от счастья, его голубые глаза сверкали. 

Элвис обратился к матери, сказав ей не беспокоиться о сыне. Он сказал ей: «Я сказал Джону, что если он действительно хочет сделать меня счастливым, он завершит свое образование, послушает свою мать и научится заботиться о своей семье с помощью этого чудесного наследства, которое он получил. И если он действительно заботится обо мне так, как говорит, он будет делать то, что я говорю,а я в свою очередь буду гордиться  им. Так что, если вам что-нибудь понадобится, просто свяжитесь с папой, и он свяжется со мной».

Отказавшись принять денежный подарок от Джона, Элвис сделал ему гораздо больший подарок:  он подарил ему свою дружбу, восхищение и поддержку величайшего героя и кумира молодого человека... повод жить и радоваться жизни.. На протяжении многих лет я часто задавался вопросом, что случилось с Джоном. Я поражен, осознав, что ему уже почти 50… вау!»