В колонках играет - Scala And Kolacny Brothers - Smell Like Teen Spirit
Настроение сейчас - ну, что сказать. все и так понятно. я в бешенстве.

Для меня несколько лет назад наступило тяжелое время.
С появлением сияющего на солнце сказочного красавца, все изменилось. Не в лучшую сторону я вам скажу.
Сегодня же, когда вводишь в поисковик слово "вампир", видишь фото (или информацию, или что либо еще) с Эдвардом Каленым, и красавцев из "дневников вампира".
Мне плакать хочется! Ну, честное слово, я настолько трепетно и нежно отношусь к теме вампиров, что у меня сердце разрывается при виде этих ничтожных пародий! Видение вампиров и их жизни давно исказилось, спасибо Стефани Майер (!), и теперь блестящего в стразах мужика, который может выходить на солнце и ни хера не пьет кровь, мы называем вампиром.
Фраза из "дневников" поразила не меньше.
"Сумерки - это такое дерьмо! Даже Энн Райс написала хоть что-то немного похожее на нас!" (не дословно конечно)
ДАЖЕ ЭНН РАЙС!

А ведь раньше слово "вампир" было окутано волшебным, запретным свечением. Это было что-то с родни Дьяволу. Что-то что возбуждало с полуоборота. Благодаря Энн Райс в этом свечении появился еще и глубокий смысл, история...
Неужели все это безвозвратно канет в лету только из-за по настоящему дерьмовой книги "сумерки"?

В поисках "Вампирских хроник" я обходила весь город. Но и найдя, я не обрадовалась больше. Цены на литературу просто заоблачные. Но что самое главное, что на мусорное чтиво (опять таки сумерки и дневники вампира) цены в два раза больше!

Убейте меня, я не хочу больше видеть деградацию. Я хочу умных и настоящих вампиров, которые бы заложили смысл в свое существование.

Да простит меня Господь и фанаты всего этого дерьма!

Название: Unrequited
Автор: Gairid
Переводчик: T. Enfant
Бета: Yamamoto
Пэйринг: Луи/Арман
Рэйтинг: R (авторский)
Саммари: отношения между Луи и Арманом зашли в тупик




Он сидит спиной ко мне, позволяя проводить щеткой по его шелковистым волосам цвета полуночной тени. Сегодня он не стал коротко подстригать их, как делает почти каждую ночь, кромсая черные пряди в лихорадке искупления. Меня едва не сводит с ума удовольствие от одних только прикосновений, но он почти не реагирует на мои действия. Я заметил, что он разрешает мне прикасаться к нему в моменты наибольшей отстраненности.
Наибольшей отстраненности.
Он всегда такой; его зеленые глаза большую часть времени рассеянны и смотрят в никуда. Странно, пронзительными они бывают в те моменты, когда я сталкиваюсь с ним, после того как он насытился и позволяет приблизиться к себе. Он не разрешает мне насладиться его кровью, как не делает ничего, чтобы утолить свою собственную жажду, выпив моей крови. Ему не нужна та сила, которую я мог бы дать ему, и ему наплевать на мою непреодолимую, болезненную тягу к нему.
Я люблю тень.
Я люблю призрак.
-Ты не любишь меня, Арман, - говорит он. - Ты нуждаешься во мне". Он почти ничего не знает о том, что я сделал, чтобы удержать его.
-Как ты можешь говорить так? - спрашиваю я и содрогаюсь от стыда, слыша жалобные нотки в собственном голосе.
Он застывает под моими руками, его плечи деревенеют, когда он медленно поворачивается, чтобы взглянуть на меня.
-Я говорю правду. Почему ты возражаешь? Хочешь сказать, ты настолько любишь меня, что отнял у меня все, чтобы обладать мною? Ты ничего не чувствуешь, Арман… ты ничего не чувствуешь.
Он поднимается, плавно подходит к окну нашей квартиры в Грамерси парке и смотрит наружу, на снег, падающий в свете уличного фонаря, стоя, как я уже привык его видеть – выпрямившись и сложив руки за спиной.
-Ты не можешь получить меня, Арман, - медленно произносит он. - Твои эксперименты с моим телом бессмысленны, а попытки добраться до моего разума… ты, конечно, можешь там что-то найти, но среди этого не будет ничего, даже отдаленно похожего на то, что тебе хотелось бы увидеть, - он поворачивается и улыбается мне безмятежной улыбкой. - Не так ли?"
Когда он вот так издевается надо мной, я хочу разорвать его на части… я хочу медленно сжечь его, я хочу заставить его страдать… я просто знаю, что он не может страдать больше, чем сейчас. Все, что ему нужно, это Лестат; все, что ему когда-либо было нужно - это Лестат. Убить его значило бы подарить ему свободу. Убить его значило бы признать поражение. Убить его значило бы сделать мой провал полным.
Он снимает рубашку, открывая фарфоровую плоть моему жадному взору, его движения намеренно небрежны, рука время от времени слегка касается гладкой кожи.
Глубоко во мне поднимается отчаяние. Он поступает так со мной снова, и снова, и снова, позволяя мне эту небольшую близость, перед тем как вновь плотно захлопнуть железные ворота, отделяющие его душу от моей. Это делается с искренней и глубоко продуманной целью, я в этом не сомневаюсь. Возможно, эти ворота отделяют его душу от всего… но здесь лежит та истина, с которой мне не хотелось бы столкнуться.
-Ты сожалеешь о тех, кого ты потерял, Арман? - спрашивает он меня.
-Я ни о чем не сожалею, - отвечаю я, придвигаясь ближе и кладя голову ему на плечо. Он позволяет мне это, но не обнимает меня в ответ.
-Я так и думал, - задумчиво говорит он.
Он слегка поворачивается и прижимается ко мне, обманчивый в своем сладострастии, и я обвиваю руками его шею. Я не обманываю себя. Я знаю, что когда он рядом со мной, в его мыслях только боль, ярость и пепел его потерянной дочери. Он никогда не утруждает себя тем, чтобы скрыть от меня эти мысли. Он знает, что я могу найти все, что мне хочется, исследуя серые извилины его мозга до тех пор, пока не смогу извлечь тот самородок, который ищу. Я прижимаю к себе иллюзию, следуя пальцами за очертаниями длинных, гладких мускулов на его спине, проводя по его позвоночнику, но я не смотрю ему в глаза. Это бы разрушило момент.
В его глазах всегда холод.
Он поднимает руку, проводит ею по моей спине и захватывает в кулак мои волосы. Моя голова оказывается грубо запрокинута вверх, так, чтобы я мог видеть зеленый лед в его взгляде и открытые взору изящные, сияющие белизной клыки.
-Я голоден, - рычит он, отпуская меня и отодвигаясь в сторону. Я остаюсь стоять, дрожа и в ярости, пока он натягивает через голову свитер. Он снова пристально смотрит на меня. - Ты?
Не столько приглашение присоединиться к нему, сколько насмешка. Я ничего не отвечаю, и он без лишних слов уходит из квартиры, а я, спустя несколько секунд, направляюсь к окну, чтобы посмотреть, как он уходит. Он не спеша пересекает улицу по диагонали, и хотя он и старается имитировать движения смертных вокруг него, в каждом его движении есть что-то зловещее, что полностью соответствует его природе.
Когда-то, на один короткий миг, Луи поверил, что я буду тем, кто даст ему ответы, которые он искал. Я верил, что он сможет любить меня. Он не любит меня…. Я бы сказал, что у него даже нет желания ненавидеть меня. Его равнодушие режет меня без ножа, а все вопросы, которые у него когда-то были, давно исчезли, подобно засохшим листьям на ветру. Каждый раз, когда он уходит, я спрашиваю себя: "Вернется ли он?" Но в этот раз он возвращается, порозовевший от выпитой крови, и когда он проходит мимо меня, я снова абсолютно заворожен им. Тающие снежинки мерцают как драгоценные камни в черной паутине его волос. Я представляю себе, что когда он посмотрит на меня, его взгляд будет менее холодным, чем обычно, и что когда он будет отвечать на мои вопросы, его голос станет чуточку теплее.
-Тебя долго не было, - говорю я. Он сидит в противоположном конце комнаты, глядя, как льется дрожащий свет уличного фонаря за окном. Его влажные волосы слегка завиваются на концах.
-Я ходил к Волдорф-отелю. Там играл оркестр, и смертные, одетые в красивые одежды, пили и танцевали, - говорит он. - И я пошел посмотреть на мост.
Его голос в самом деле теплее, потому что его мысли заняты чудом Вильямсбургского моста. Как-то ночью я последовал за ним, и наблюдал, как он легко, будто танцор, идет по одному из огромных, тяжелых тросов. Он забрался по нему на башенку на бруклинской стороне моста и сидел там несколько часов на холодном ветру, глядя на огни внизу.
В этом городе мы оставались дольше, чем в каком-либо другом месте, и здесь Луи был не таким замкнутым, как во время нашего путешествия по Европе. Меня беспокоит это проявление жизни в нем, оно кажется мне предвестником перемен.
-Ты не замерз? - спрашиваю я. – Там очень густой снег.
Я поднимаюсь и ворошу угли в камине, но он не обращает на это никакого внимания.
-Странно слышать такое от тебя, - говорит он насмешливо. - Какая разница, замерз я или нет? Разве ты согреешь меня?
Вся видимость тепла исчезает из его голоса, и меня окатывает волна его так хорошо мне знакомого яростного отчаяния.
-И вытаскивать тебя, отбивающегося и сопротивляющегося, из твоей депрессии? Как глупо, - с раздражением отвечаю я.
-Да. Глупо, - соглашается он. – Все твои попытки бессмысленны, oui? Я только трачу твое время, мой маленький херувим? Но ведь у нас его так много, не так ли?
Он смеется, очевидно, находя сказанное им чрезвычайно смешным.
-Зачем ты вообще остаешься здесь? - кричу я. Оконное стекло дрожит от моего крика, а изящная хрустальная люстра издает мелодичный звон.
-Я жду, - говорит он серьезно.
В глазах зверя можно прочитать больше, чем в кукольном блеске его зеленых глаз, и я чувствую, как по мне прокатывается дрожь. Его неподвижный взгляд – это взгляд хищника, готового к прыжку. Но он, конечно, не делает ни единого движения, застыв, подобно каменному изваянию, хотя я чувствую, как его злость вихрями кружится вокруг меня, как будто ей заряжен воздух в комнате.
-Злость? - его тон выдает то, с какой простотой он извлек это слово из моих мыслей. - Слишком сильное слово. Злость предполагает гнев, а я не испытываю к тебе столь сильных чувств.
-Луи, всем известно, что ты черпаешь жизненные силы из страданий. Но я не могу не задаваться вопросом, не доставляет ли тебе определенного удовольствия мучить меня?
На пару секунд, пока он обдумывает этот вопрос, лед в его глазах дает трещину.
-Peut-etre (2), - говорит он, глядя мне прямо в глаза. - Хотя я не могу сказать, что это доставляет мне такое уж большое удовольствие, как ты выражаешься. Скорее, я делаю это, чтобы скрасить ожидание.
Я не уверен, что понимаю, что он имеет в виду, но у меня нет больше сил гнаться за потоком его мыслей. Странно, как могло получиться, что я провел десятилетия рядом с ним, но почти не понимаю его внутренней логики. Путешествуя незваным гостем по его разуму, я так и не нашел ответа на свой вопрос, к тому же понял, что меня раздражает его безразличие к подобным вторжениям. Единственным ясно различимым в его мыслях было сияющее золото волос Лестата, невыносимо яркое в темных закоулках его сознания.
Он вновь смеется. Я только недавно заметил, что он нашел способ обходить мои ментальные барьеры, стоит мне только лишь слегка ослабить их. Он встает и без единого слова выходит из комнаты, и пару секунд спустя я слышу, как он спускается по лестнице в подвал. У Луи есть собственная, надежно укрытая от солнечных лучей спальня, но в большинстве случаев он предпочитает спать в тяжелом дубовом гардеробе. У меня самого есть роскошная кровать, несуразно большая для кого-то моего роста.
Она предназначается для двоих.

Сейчас читаю "Интервью с вампиром", и думаю что это не правильно. Самую первую книгу я читаю одной из последних. Воспринимается оочень сложно. А именно потому что до этого много раз посмотрела фильм. Актеры были ужасны. И теперь во время прочтения я мучаюсь! Этот уродливый Бред Питт перед глазами! Но самое главное, что ни один актер (кроме Клодии) не подходит на роль.

В фильме вырезали целый кусок из жизни Луи и Клодии. Возникает множество вопросов. Например : почему Лестат в первой книге подонок и эгоист, а во всех последующих просто ангел неземной?

Конечно же стараюсь рисовать собственную картинку, но к сожалению это получается лишь в тех моментах, которых не было в фильме. Вот, скоро их приезд в Париж. Они встретятся с Арманом (моим любимчиком между прочим) и вместо семнадцатилетнего большеглазого наивного мальчика моему взору предстанет старый кошмарный Антонио Бандерас.

Без фильма все воспринималось совершенно иначе. Даже "Царицу проклятых" было читать проще.