История книги «Галантный век или Жизнь великосветской дамы» полна увлекательных тайн. В конце XIX века известный французский художник-иллюстратор Морис Лелюар создал цикл рисунков, посвященных великосветскому быту XVIII столетия. Он же написал текст, сопровождающий иллюстрации и подобно им выдержанный в стилистике галантного века. В 1899 году книга была отпечатана с гравированных досок издателями-типографами «Жаном Буффо, Манци, Жуайаном и К0». При этом только что сошедшую с типографского станка книгу с первого взгляда вполне можно было принять за издание столетней давности.Есть предположение, что рисунки, содержащиеся в книге «Галантный век или Жизнь великосветской дамы», принадлежат деду Лелюара, происходившему из семьи потомственных иллюстраторов. Сам Морис, вполне возможно, был только автором текста.

   Вам угодно, Мадам, чтобы я, уподобясь соглядатаю господина Сартина, представил Вам час за часом отчет о том, что делает и как располагает собой наша восхитительная графиня? Судя по всему, Вы желаете разузнать все о жизни нынешней модной парижанки, но сознайтесь: сама дама занимает Вас весьма мало, Вы лишь ищете образец для совершенствования собственной привлекательности и надеетесь подсмотреть новые способы прельщать ближних. Я делаю все, чтобы Вам угодить; силюсь елико возможно не упускать ее из глаз, а те часы, что ускользают от моего внимания, не могут Вас заинтересовать, коль скоро именно они не принадлежат всему свету и, насколько могу судить, над ними никто, кроме нее, еще не властен. 

 

ПРОБУЖДЕНИЕ

Купание

 Истый парижанин, бог солнца Феб, выглянул в это на диво погожее утро из-за Бастилии, осыпая по пути золотой пудрой Сен-Шапель, лавровый венок, осеняющий бронзовую статую доброго короля Анри Четвертого, изящный купол церкви Валь-де-Грас и наконец достиг окон особняка де Лимэй, где за все еще затворенными ставнями спит наша юная графиня. Меж тем часы отбили одиннадцать ударов 

 

 

 

 

 

 

 

Горничная Линотта слышит, как за стеной кто-то тихонько скребется: это Тюрлюпен, любимая обезьянка графини; ночь для нее затянулась, ей скучно в своем гнездышке среди зеркал, поставленных друг напротив друга.
«Как спали, Мадам?»
«Прескверно, Линотта. Видела ужасный сон. На меня теперь, должно быть, и взглянуть-то боязно.»
«Что вы, Мадам! Вы свежи, как святоша после благостного сна…»
«Неужели? Знаешь, я нынче утром никого принимать не собираюсь. Эта кровать чудовищна, в ней смерть как тошно, и к тому же… я почти проголодалась. Линотта, быстро ванну! И немедля чашку шоколада!»

Женщины принесли ванну и установили ее в каркасе на резных ножках, украшенном плетенкой из тростника и ажурными резными гирляндами. В воду выливают склянку ароматического уксуса, настоянного на иссопе, в то время как Линотта приносит батистовый купальный пеньюар; графиня (зовут ее Арманда), поднявшись с постели, накидывает его и ныряет в теплую благоухающую ванну. Она держит на коленях чашку пенистого шоколада и бисквиты, меж тем как Тюрлюпен, взгромоздившись сверху на крышку своей клетки, пресерьезно вкушает завтрак, причем ему прислуживают так же, как и его хозяйке. Затем, подобно Венере, выходящей из пучины морской, наша новая богиня во всем блеске очарования, сияя жемчужным отсветом водяных брызг, выпархивает, словно из перламутровой колыбели, из своей серебряной ванны.

 

Ткань пеньюара, нескромно розовея, туго облекает обворожительные формы красавицы, служанки поднимают суету, и вскорости ни единой капельки уже не поблескивает на бархатистой коже. Линотта подает ей тончайшего полотна рубаху, которая выглядит так, будто ее соткала сама древняя рукодельница Арахна, и вот уже графиня де Лимэй, закутавшись в подбитую горностаем длинную накидку, уютно устроилась в мягком кресле, позволяя себя обуть. На коленях перед пылающим камином субретка греет у огня мягкие туфельки пунцового бархата с выложенной изнутри серебром подошвой и жемчужно-серые шелковые чулки. Как счастливы эти чулочки! Еще миг, и их нежнейшая ткань облечет царственные щиколотки, а дальше вверх ножку прихотливо обовьют вытканные золотом цветочки… 

 

Наконец мадам приготовилась к малому утреннему туалету; облачившись в канифасную юбку и освободив волосы от ночного чепца, она проходит в туалетный кабинет, где препоручает свои крошечные ладошки и точеные пальчики притираниям, пилочкам и щеточкам ловкой камеристки. Перед ней выстроились рядком и всеми цветами переливаются в хрустальных гранях благородные примочки, вытяжки из майорана и благовония, привезенные из Рима. Затем приходит черед личика, перламутровой шеи и летающих вокруг нее белокурых прядей, которые, кажется, со смехом щебечут и трепыхаются на свободе, радуясь, что их пока не усмирили прической. Чу! Кто скребется в дверь? То негритенок Скарамаммуши в чалме с плюмажем, с ожерельем вкруг шеи, на котором висит серебряный вензель графини. Чернокожий лакей принес письма на вермелевом подносе.

 

 

Малый туалет закончен. Выпрямившись, молодая женщина с улыбкой оглядывает себя в высоком венецианском зеркале, а проворная рука уже дергает за шелковый снурок и помаленьку затягивает розовый парчовый лиф — а это истинный доспех, коим обороняют себя нынешние грации, он на целый долгий день прикроет от чужих глаз твердым чехлом на китовом усе двух столь соблазнительных пленниц. 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

УТРЕННИЙ ТУАЛЕТ

 

Главный туалет

Если я смог, Мадам, описать вам первый утренний туалет, пользуясь только словоохотливостью прислуги (а этому товару я цену знаю), то уж со вторым туалетом все будет иначе, ибо я неизменно при сем присутствую, с того самого мига, как двери отворяются для посетителей. При мне Клодина расставляет кресла, Фаншетта выстраивает в ряд пузырьки и коробочки с пудрой и поправляет складки завесы, обрамляющей зеркало на туалетном столике.

 

 

 

 

 

 

 

Вскоре входит графиня, впереди нее дурачится Скарамаммуши: ползет на четвереньках с Тюрлюпеном на спине. Едва облаченная в муслиновый пеньюар чаровница усаживается, как выстраивается очередь друзей дома, обожателей, лощеных пети-метров, ни на что не способных, но именно потому умеющих выставить себя необходимыми.
«О, как этот Леонард испытывает мое терпение! Он всегда опаздывает.»
«Да вот он, мадам! — восклицает Линотта. — Он делает вид, что задыхается от бега, хотя спускается наземь с коляски.»
«О чем вы думаете, когда заставляете меня ждать? Разве я — какая-нибудь буржуазка?»
«Мадам графиня, прошу меня извинить! Я безутешен, вконец уничтожен!»

  

Эти придворные дамы укоротят мои дни. Все желают прическу, которую я создал для Ее Светлости, а это большая работа…»
«Но это же просто смешно! Не хотите ли вы сказать, что стоит Ее Светлости появиться с новой прической, как все… Не та ли это прическа, что была в Опере?»
«Именно та, госпожа графиня.»
«Черт подери! Хотелось бы все-таки посмотреть, пойдет ли она мне. Впрочем, можно попробовать.»
Парикмахер, этот прирожденный артист, принимается за работу, и Вы, Мадам, были бы весьма удивлены, если бы видели, как под его ловкими пальцами помаленьку проступает благородство черт милого лица с четырьмя отдельно выступающими буклями и завитой прядью с темени, спускающейся спереди уха на прямые волосы, остриженные выше ушной мочки, с взбитым надо лбом шиньоном, который поддерживает бант, и ниткой жемчуга в виде перевязи, облегающей понизу корону волос, выступающих на затылке.

 

 

Меж тем болтовня продолжается. Поминают новоявленный роман, скандал дня, модную песенку — целый фейерверк остроумия и злословия. Когда Леонард собирается уйти, входит тучный доктор Лорри.
«Нечистый вас, верно, попутал! — вопит он. — Что это у вас на голове? Какая громоздкая постройка, похоже на соборный купол! Сбросьте прочь это гнездилище головных болей, да поторопитесь!»
«Не слушайте его! — прерывает маркиз. — Мода прежде всего. Доктор так пещерно устарел, что жуть берет.»
И все же после долгих колебаний мнение доктора Лорри и боязнь мигрени берут верх.
«Бедняжка Леонард! Но кончено! Он ушел! Давай, Линотта, придется разрушить его шедевр; сделай-ка мне обыкновенного дикобраза, перевитого крест-накрест ниткой розового жемчуга, а здесь вот взбей хохолок, и готово.»
Истинный триумф простоты.

 

«Вы не собираетесь обедать в городе? — спросил я у графини, показывая, который час. — Если вы еще раз будете менять прическу…»
Она отсылает все общество, кроме меня, ее ближайшего друга. Приносят платья, и пока мадам выбирает, Линотта развязывает корзинки. Я никогда не упускаю случая заглянуть, что ныне заполняет эти тесные клетки, вошедшие в моду семь десятилетий назад; им недостает ни грации, ни удобства, ума не приложу, почему их еще не выкинули. Но что я говорю! Чтобы вытеснить это старье, потребно какое-нибудь эксцентрическое изобретение. Вот платья по новейшей французской моде, открытые и закрытые, а также в подражание моде польской украшенные шелковыми блондами, букетами и кистями, имеются два - в австразийском стиле и одно а ля Жанна д’ Арк с подобающим в сем случае широким поясом. 

Арманда решается и выбирает платье а ля франсэз с рубиновыми пуговицами по оторочке и с фалбарками, поверх которых наперекрест — гирлянды. Мехельнские кружева манжет охватывают запястья алебастровых рук, а из черной газовой вставочки в стиле «Медичи» выглядывает букетик живых роз. Мадам графиня, наконец, готова выйти в город.

 

 

 

 

 

 

 

 

  

ОБЕД

Приглашение к столу

Жермен и Батист ждут у крыльца с носилками, пока графиня де Лимэй сойдет вниз, звонко цокая по ступеням высокими каблучками. Она испытывает слабость к этому портшезу, он сделан по ее наброскам, каретник Варен лишь следовал ее указаниям. Цветы на матовом бледно-зеленом шелке, золоченые рамы, покрытые патиной, — все отмечено новизной и отменным вкусом. 

 

 

 

 

 

 

 

 

Внутренность этого обитого светло-зеленым и лазоревым бархатом паланкина великолепно оттеняет цвет кожи нашей блондинки. Обручи на шарнирах (введенное графиней новшество) позволяют складывать, как книжки, и одним движением раскладывать удобные подлокотники глубоких плетеных сидений. Графиня устраивается в своем портшезе с легким шорохом вспорхнувшей пташки, и теперь за двумя горами хрустящего шелка виднеются только ее личико и самое прелестное в мире декольте. И вот она отъезжает, укачиваемая поступью двух крепышей-пикардийцев, составляющих вместе одно человекообразное вьючное животное, передвигающееся мягко и никогда не топающее. Она отправляется к собственному отцу на обед, куда приглашена и почти вся ее многочисленная родня. Двор старинного особняка полон карет и прислуги в разномастных ливреях.

 

Мадемуазель д’Эльрош, которую ради торжественного дня привезли из Пантемонского монастыря, бросается на шею своей старшей сестре. После приветственных слов, поцелуев и объятий дамы следуют в столовую, где сервирован (и, к слову, весьма недурно сервирован) обед. Надобно заметить, Мадам, что согласно новейшей парижской моде по скатертям во множестве рассыпают яркие рисунки, выполненные у Дефоржа. Целые цветочные клумбы расстилаются у дормана, к которому примыкают два затейливых храма: Счастья и Любви, где колонны из стеблей дягиля венчают купола из марципанов. Обед весьма изыскан и, думаю, Вам будет небезынтересно узнать его меню. Итак…

 

 

На первое подавали супы а ля Брюней и а ля Гамо, за коими сразу же последовали молодая индюшатина под соусом Режанс и головизна молодой семги под черепаховым соусом. Среди множества перемен перечислю лишь следующие блюда: пулярда, запеченная в шкуре поросенка; телячьи мозги а ля д’Артуа; галантир — заливное из ягненка, вареного в пузыре, — подавался в папильотках; цыплята «в малом трауре»; форель с пушистыми веточками пряных трав; а кроме всего прочего мозговая колбаса с угрями в трюфелях, от коей и сами боги пали бы жертвами несварения желудка. Среди всех блюд имелись два сугубо примечательных: рейнский карп, отваренный попросту с солью, и паштет из полевых жаворонков, отловленных в Литивье, которых поставляет Порваншер. Что до жарких, то имелось блюдо из молодых красных куропаток, а желающий мог получить и парочку крольчат. С трудом припоминаю, какие были закуски — для истинного гурмана здесь обед и заканчивается.

 

Однако не следует пренебрегать цветной капустой а ля Маонез, сладкими лепешками а ля Жанно, ванильными корзиночками, лимонным желе и прочими вкусностями. Не буду здесь говорить о замечательных винах, подаваемых к столу у господина д’Эльроша. Хотя Вам известно, что я — проникновенный ценитель. Благодаря токайскому и шампанскому десерт сопровождался всеобщим оживлением, и сочинителям галантных куплетов представились все возможности показать себя. После кофе, давая прислуге время расставить столы для игры, любезный виночерпий предлагает гостям прогуляться по своим садам, коими очень гордится. Там имеются боскеты, гроты, лабиринт и бельведер.

 

Там благоухающий зеленью салон увит плетистыми розами и весь полон цветов. Вскоре на корсаже каждой дамы появляется душистый букет, и все это благодаря стараниям молодого д’Эльроша, карабкающегося по решеткам с вьющимися растениями, рискуя порвать свой красивый сюртук

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПОКУПКИ

У мадемуазель Бертен

Возвращаясь в особняк де Лимэй, я замечаю во дворе берлину с подножкой для лакеев на запятках; ее как раз запрягают. Я быстренько взлетаю по лестнице наверх. «Вы как раз вовремя, господин аббат! — восклицает графиня, надевая перчатки. — Меня ждет тысяча дел, и я беру Вас с собой. Возьмите мой веер и спускайтесь.»

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Мы трогаемся; на десять шагов впереди ее испанских жеребцов бланжевого оттенка бежит Крокиньоль, расталкивая бродяг длинной тростью с золотым набалдашником, на котором вырезан графский герб. Мы останавливаемся перед нотной лавкой на улице Гренель-Сент-Оноре, где покупаем ноты «Земиры и Азора»; потом заехали на улицу Капуцинов и зашли в модный магазин «Источник совершенной любви», чтобы оттуда послать в особняк рассыльного с помадой, доставленной в столицу с острова Барбадос, да еще с архиепископским ликером, не забыв прикупить и благовонных слезок из Португалии. Наконец мы на улице Сент-Оноре, перед лавкой «Великий Могол». Я протягиваю руку мадам де Лимэй, и та легко спрыгивает наземь. Уже когда мы внизу вступаем на лестницу, до нас сверху доносятся обрывки жаркого спора. Самый зычный голос явно принадлежит мадемуазель Бертен.

 

 

«Повторяю, Мадам, я объявила самой королеве, что новые чепцы доставят не ранее следующей недели. Ежели вам неугодно удовольствоваться теми, что остались с прошлого месяца, придется обойтись без покупки.» В лавке этой девицы Бертен мы застреваем надолго. (Вы не можете вообразить, как обстоят дела с чепцами в «Сердечной преграде», в «Триумфе Граций», в «Аргусе», в «Союзе Флоры и Зефира». Но я отсылаю Вас к «Галерее мод», которую печатает Рапильи. Там Вы обнаружите все те экстравагантные безумства, что сводят сума здешних прелестниц.) Девица Бертен, которую у нас прозвали Министром моды, царит в кругу двух десятков работниц и выглядит вконец измученной, несмотря на помощь мадемуазель Аделаиды, ее личного секретаря.

 

Мадам де Лимэй с трудом отрывается от вороха милых сердцу безделок, и вот мы уже направляемся во дворец к мадемуазель Гранье. Проходя через двор Дофина, мы попадаем на выставку живописи — подлинное пиршество для глаза. На стенах домов, затянутых тканями в честь праздника тела Господня, развешены картины, чьи авторы в ожидании, пока их примут в академию, довольствуются этой выставкой на вольном воздухе. Здесь немало очень красивых вещиц, и графиня покупает несколько полотен. Не буду утомлять Вас описанием нашего визита к упомянутой Гранье, у которой мы обзавелись блестками для бальных нарядов, скажу только, что, выйдя из дворца, мы направились на набережную Конти, что напротив Нового моста, и зашли в лавку «Маленький Дюнкерк».

 

Она полна народу, ибо, если туда войдешь, выйти не так легко. Неутомимый Гранше расхваливает свои многообразные товары. Это люстры из граненого хрусталя, индийские веера, фонтанчики для чая, бонбоньерки слоновой кости, альманахи в инкрустированных эмалью переплетах, а также фарфор из Клиньянкура, друзы из разноцветных камней для дамских рединготов а ля полонэз, настольные часы с фигурками, весьма искусно изображающими любовные сцены. Наконец графиня выходит из лавки в восторге от сделанных там покупок и, чтобы достойно завершить этот день, отправляется в лавку у Бурбонского дворца. Теперь представьте себе модного сапожника в парике, словно изморозью покрытом толстым слоем пудры, грациозно пододвигающего к ногам дамы низенький табурет, готовясь к беседе о важных материях.

 

Он походил бы на модного фата, если бы не рожок в его руке. Туфельки, которые он примеривает, изготовлены из павлиньей кожи и украшены расшитыми изумрудами бантиками, так что и Вам стоило бы на них посмотреть. Если бы, Мадам, Вы прислали мне свою мерку, льщу себя надеждой, что я бы раздобыл для Вас подобные драгоценные изделия его рук.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ВЕЛИКОСВЕТСКИЙ САЛОН

Салонная беседа

Дни в Париже значительно короче, нежели в провинции. Здесь у Вас всегда тысяча дел, и все срочные. Разъезды, беготня по лавкам, визиты — так неприметно проходят часы. Наступает ночь, а ничего еще не сделано! Сколько времени тратится в салонах! Как много занятий удерживают Вас там! Одно щипание корпии отнимает немалую долю в дамском препровождении времени.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Каждая дама вынимает из сумочки особую шкатулочку, извлекает оттуда множество кусков ткани с шитыми золотом паяцами и птичками, каковые будут превращены в корпию. И принимается трудиться на манер настоящей работницы. По сути, это грациозное занятие оставляет полную свободу уму. Но такая мода, более полутора десятка лет царящая в салонах, уже породила своих ниспровергателей; так, безжалостный крестовый поход против нее объявила мадам де Жанлис. То-то она пришла бы в восторг, когда некий герцог пожертвовал дамам свой золототканый сюртук и, лишь наблюдая, как их пальцы чернеют от меди, признался, что золото было поддельным!

 

Чтобы не отставать от моды, надо иметь свой портрет, вырезанный женевцем Юбером, о коем Вы, должно быть, наслышаны. Его быстрые ножницы вырезают на бумаге кружевные профили, портреты получаются такие же похожие, как у Кармонтеля. Особенно ему удается голова господина де Вольтера. Здесь он творит чудеса. Кстати, высылаю Вам машинку для рисования силуэтов, она очень облегчает задачу, так что Вы сможете заниматься этим дома. Вы сомневаетесь, что у графини де Лимэй достает времени играть во все это? Но нет такого занятия, какому бы она не отдавалась со всей страстью.

 

 

 

То она — за большим столом для игры в баккара, то занята обычными мелкими приятными заботами: тут и кадриль, и брелан, и вист, и реверси — она играет в любые игры, в шашки, например, и даже в шахматы. Не позавидуешь ей и в литературном салоне, когда видишь, что она, рискуя прослыть женщиной со странностями, внимает тамошним острословам, а зевоту скрывает под веером. Произведениям, трактующим о морали, нежным идиллиям, благородным трагедиям она предпочитает шумные игрища, тем самым, как утверждает она сама, следуя примеру Ее Величества. Да здравствуют жмурки, догонялки и погони за ряжеными индейцами! Вот что за душу хватает! От таких занятий отрываются со вздохом сожаления лишь при виде кипящего чайника и подноса с печеньем.

 

Дамы надевают фартуки и обслуживают себя сами, как дети, играющие в поваров. Мадам де Лимэй, опять-таки в подражание королеве, обожает бильярд. И выказывает тут немалую ловкость. Поглазеть на ее игру приходят завсегдатаи других салонов. На нее стоит полюбоваться в кружке поклонников ее мастерства, с молоточком из слоновой кости в руках, а как хороши сухие удары ее кия и манера лихо вертеться на одной ноге и скакать вокруг стола! Она обыгрывает самых искусных, самых виртуозных игроков, даже меня самого. От всех этих бурных подвигов она находит отдохновение в собственном будуаре. Здесь, вдали от всего, так приятно забыться, полулежа на софе!

 

 

Именно там обожатели нашей дамы расточают ей мадригалы, расписывают муки своей страсти, тайком любуясь в зеркалах собственными элегантными профилями. Она мило внимает их пустословию, но ее слабая улыбка отнюдь не ободряет, скорее, обескураживает воздыхателей и окорачивает глупцов.

 Продолжение следует...

 

 

Галантный век или Жизнь великосветской дамы (II часть)