Сегодня чуть не потеряла сережку из уха - выпала. Нашла.
Вдруг вспомнила, что мне совсем недавно, может, пару дней назад, снилось, что у меня выпала сережка. Из другого уха, правда. и при других обстоятельствах, но точно так же - сама по себе.
Сразу вспомнилось Альпарисо, там есть один обряд с сережками, почти что идентичный алтайскому. Но не суть, не важно.
А потом в личке было упомянуто Альпарисо.
И иней на стеклах в электричке напоминал паруса.

А еще мой рыже-фиолетовый МыхЪ ныне в Сочи, смотрит на море, хоть его увидит, а то я не факт, что смогу ему это обеспечить. Даже не по причине финансовых затруднений, по несколько другой.
Но о ней я тоже не скажу в слух.

Строчка из песни Щербакова. Но я больше люблю ее в исполнении Чебоксаровой.
...
В Альпарисо есть традиция - зачастую, поздравляя кого-то с днем рождения - поздравляют и близких родственников именинника.

В колонках играет - Пикник - Одни и те же
Настроение сейчас - Сонное

Просто вот подумалось-вспомнилось недавно.
Вот слушай, такая штука. В Альпарисо на день рождение можно приходить вовсе без подарка, если не знаешь, что дарить, а можно прийти и приволочь еды и прочего, да даже если с подарком - можно прийти и помочь. И дарят обычно знаковые вещи, либо всякое полезное, но обязательно с тематикой из увлечений именинника. Амулеты дарят.
А еще передаривать можно, и в этом нет ничего зазорного - когда амулет теряет актуальность - его дарят другому, и он обязательно работает, с другими вещами проще, но тоже. Так что в домах Альпарисо нет захламления сувенирами-пылесборниками и прочим ненужным.
Там это называют так - вещи ищут хозяев.
А в Атлантиде дарят вообще когда угодно и что угодно, но только когда чуют, что правильная вещь, нужная. Там вообще понятие праздников смазано, очень уж они интуитивно живут. Как это у них получается, я... относительно понимаю, но объяснить не могу. А еще принято у них дарить события. Ну как я иногда делаю - бытовая поэзия в деле. Она у меня получается, пожалуй, лучше чем стихи.
Мне эти традиции очень нравятся, собственно, от них у меня и есть это мое все.
К чему я это? Да так, сегодня одну замечательную штуку нашла. Мву-ха-ха!

В колонках играет - Лидия Чебоксарова и Трио Брют – Навещая знакомый берег
Настроение сейчас - Ды-шать

Навещая знакомый берег, отрешенно гляжу на взморье,
Возвращаясь на пепелище, осязаю рубеж времен.
Ни о прошлом, ни о грядущем не рассказывает безмолвие -
Черепки отгремевших пиршеств, парафиновый Парфенон...
(с)

...В груди моей шумит соленый ветер, море сдавливает ребра, еще чуть-чуть - и я захлебнусь, солью его и глубиною, в горло мое больное уже от песен вольется, и все мое существо пропитает собою.
Полный вперед, капитан! Слышишь ли, как скрипит под ногами палуба, трепещут крыльями паруса, канаты звенят и поют, цепляясь за реи, а я - тонка, словно флагшток, и волосы вьются пламенным знаменем, звенят колокольчики и бусинки, перышки вплетаются в танец.
По самой кромке ватерлинии, вне корабля танцевать уже, сапогами вызванивая, разбрызгивая море, море, и ветер, и горло мое больное, посаженное песнями и говором.
Я слушаю, слушаю эту песню, подпеваю, и скоро море хлынет из меня, я и есть - море, я и есть - ветер, да что мне все эти границы, зеркала эти, взгляды, есть только бескрайняя лазурная степь и небо, небо, кровавый привкус на обкусанных губах.
Что там, за горизонтом, что там, может, край мира, край всех миров, они сливаются воедино, и падают в бесконечность, а там - кроме моря и неба ничего больше, ветер может, ну так держись, держись! Звалась я Мэвэ Моаной, и буду зваться там, где есть море, там, где - кажется свободой можно поперхнуться, словно отхватив слишком большой кусок, где штормов не так страшатся, как умереть от старости в постели, там, где вместо колец дарят звенящие серьги.
В том мире, друже, пьют во здравие моря и во славу его, там не хоронят мертвых своих в земле - их пепел развеивают над морем, с той стороны скал, чтобы ветер нес далеко-далеко, там множество часовенок и своих маленьких богов и духов, но нет там главнее бога, чем море, море там, друже, отражается в каждом взгляде, и чтобы и порадоваться, и погрустить - смотрят на море. Там все радости и все мертвецы, там все песни и вся их любовь, любовь жителей Альпарисо - Рая Храбрецов. В День Долгого Солнца прекрасные одинокие девушки ищут на берегу гальку с отверстием, промытым волнами, они продевают в эти отверстия разноцветные ленты - у каждой свой цвет - и кидают в море. Чей камешек вернется - той быть любимой и вдохновленной, музой быть, невесомой и звенящей металлическими сережками в ушах.
Там много праздников, да там на ярмарке каждый день - праздник, там всегда музыка, песни, голоса, смех, танцы, пересечение взглядов, где и знать-то не обязательно друг друга, а все - уже свои.
Корабли - любые - встречаются там с фанфарами, воплями, ношением на руках отважных капитанов и с поцелуем в запястья грозных морских колдуний - корабельных талисманов, которые говорят на языке моря, говорят, все они - жены его, и сердца их бьются тихо-тихо, чтобы не заглушать глубинных шорохов.
От сглаза там лечат соленой водой, а посылают к морскому дьяволу, морские водоросли подкладывают под пороги когда затихает ветер, там над крышами вьются сине-зеленоватые флаги, там чайки откормленные и наглые - по ним предсказывают погоду.
Я там вольна становиться ветром, соленым, режущим, смеющимся - совсем иначе, чем здесь, там я смотрю на море - и глаза мои синее, чем обычно. Могу бегать по крышам, а могу предсказывать будущее по выпадающим на кубиках точках, теряюсь, шатаюсь по портовому городу, кормлю котов и чаек, пытаюсь успеть переиграть в ладушки тамошних белозубых красавиц - ни разу не получилось! И каждый раз словно правила разные.
Вечерами там пьют грог и глинтвейн - темнеет быстро, а холодает внезапно, если только не лето, и разговоры там все о море да о море, столько рассказано было - а не иссякают их сказки, стихи и песни, наверное, пишут, много пишут, едва ли не все, потому что - море рядом, море. Опасное, нежное, безмятежное, грозное, свободное - как о нем не писать, как не любить это море?
Я засыпаю под эти стихи и песни, уютно устроившись в продавленном кресле в самом темном углу под керосиновой лампою, и снится мне море, и что я - лишь ветер над ним.
На свободный уголок кресла вспрыгивает кошка, а добрая хозяйка - Мирта, Марта? - укрывает меня цветастою рыжей шалью.
Но даже эта шаль пахнет морем, морем, которое везде здесь, и во мне тоже.
И, покуда ты здесь - и в тебе.

- Марь-яс... - тихо, на грани слышимости, зову я. Темнота окутывает веранду, солоноватый ветер с моря колышет белые занавески, но я почему-то не решаюсь войти, не могу, хотя знаю - мне двери всегда открыты.
Плывет пространство, смазываются звуки, все какое-то зыбкое, шаги - неуверенны, я будто вот-вот должна провалиться куда-то в изнанку мира, в изнанку Альпарисо.
Мар появляется на пороге бесшумно, смотрит - долго, даже изобразил некое подобие обиды, но мы-то знаем, что просто играется.
- Все хорошо, Шато Марго, все хо-ро-шо...
Спокойный, негромкий голос - Марьяс Тор щадит мои нервы.
Делает шаг вперед. Широкий. Еще два - чуть с запозданием - почему-то акцентирую внимание именно на этих фрагментах происходящего. А он босиком, светлые волосы не собраны, я знаю, что это чертовски красиво - но оплывает, смазывается.
- Не падай, - смешно и строго говорит пират, успевая ухватить меня за плечи. Стоим на месте, я - уткнувшись ему куда-то в ворот рубашки, полуобмякнув, вдыхая привычный запах, он - обняв за плечи, смотрит, скорее всего, хмурясь, пережидает.
Вокруг меня собирается удивительно много рационалистов, все они могут закормить меня до тошноты словами, которые якобы должны принести облегчение моей больной раздробленной душе, это иногда работает, срабатывает, но иногда - нет. Иногда мне просто нужно вот так - уткнуться в плечо, и молчать, молчать, чувствуя защиту вокруг себя.
Но - не принято, якобы, и никто, кроме Марьяса, так не делает, как бы я дорога кому не была. Просто потому что... не умеют, наверное.
Мар начинает ворчать что-то хмурое и успокаивающее, на тему, что везет мне то на самодовольных мудаков, то на бесчувственных чурбанов, его бы воля - никуда бы из Альпарисо не отпустил, впрочем, на ближайшие пару дней (- Минимум! Слышишь, Мэвэ, ми-ни-мум!) я отсюда никуда и не денусь, вот уж он об этом позаботится, и не надо убеждать себя, что, мол, в Замке может кто-то ждать кроме домовых - никто там не будет ждать, это уже ясно, ясно из последних дней.
Хватит простого автоответчика.
Я молчу, я много молчу, когда у меня вот так, и в такое состояние меня нужно обнимать и не грузить, потому что скоро Самая Длинная ночь в году, и в Реале и так тяжко от этого, что - бум, и все.
У Тора руки теплые, как море в солнечный день, рубашка, пропахшая солью, дополняет этот образ, и я греюсь, греюсь, так как промозглость эта - под кожей, надоела, надоела, хмарь над головой.
Теплое море рук на моих плечах убаюкивает меня, хотя тоска - тоска от страшных подозрений - все равно еще со мною, мне не страшно, но пока ничего не могу сделать с этим.
Марьяс перехватывает меня на руки, и долго стоит на веранде, слушая, как ветер доносит до нас шелест моря, шорохи в камнях, звуки города под боком - едва слышимые.
Я цепляюсь за эту родную и нужную мне реальность, вдыхаю, пропитываюсь.
- Все хорошо, Шато Марго, все хорошо...
Молчу, молчу, молчу - иногда бывает, когда мне нужны не слова, когда мне нужно что-то, доказывающее реальность слов и - обещаний.
И меня заодно.

Я покажу тебе море, брат, возьми меня за руку, слышишь, и не отпускай, вцепляйся не пальцами - своим существом всецело, я покажу тебе море, брат!
Я проведу тебя между коралловых рифов, алых, как кровь, хлещущая на снег, мы не разобьемся, не бойся, не захлебнемся, знаешь, я у моря - приемная дочь, значит и ты ему - сын приемный.
Вокруг нас будут крутиться смешные рыбки и скаты, и все затопленные сокровища мира - на, смотри, не отпускай руки, не отпускай только моей руки.
И синяя глубина не давит, и пузырьки воздуха - не в холостую, и этот золотисто-белый песок, эти души, пожелавшие остаться на дне, не в силах расстаться с морем, потому что они были больны им при жизни - больны им остались и за гранью смерти. Все это - смотри, впивайся зрачками в зеленовато-карих глазах, не упускай, и ничего не бойся - я стою слева от тебя, смеющаяся полупрозрачная фигура, и волосы мои - цвета коралловых рифов, твои же - белый песок глубин, смешанный с развеянным серебром.
Смотри же на море, видишь - оно цвета стали, дыбится, ярится, вот-вот обрушиться, но не бойся - смейся со мною, брат, ведь мы оба безумны!
Я научу тебя языкам моря, языкам Атлантиды, и говорить ты с ним будешь, не шевельнув губами, единым, целостным движением сердца, горячим и страстным, и море будет понимать тебя, отвечать, и петь свои вольные песни о прекрасных пиратах, которые многим на берегу кажутся ужасными по виду своему и деяниям своим.
Но они больны морем, и я больна им, и эта самая прекрасная болезнь, существовавшая в моей жизни, прекраснее любви, потому что видишь, за любовь я отдала свое безумное сердце, и не получила ничего взамен, море же - вдыхает в меня жизнь, и обещает подарить мне новое сердце, раковинку с золотистой жемчужиной внутри. И пусть, и пусть я буду принадлежать морю, и пусть! Ведь я уже принадлежу ему, остальное - лишь видимость.
Смотри в это море, брат, и знай, что всегда можешь спросить у него совета и помощи, оно - не человек, чтобы уметь предавать тебя, и оно - умнее и мудрее меня, оно знает, какая помощь тебе нужна. Море не знает предательства, но знает и понимает законы наивысшей любви.
Я научу тебя говорить с ним, петь с ним, потому что это одно из немногих сокровищ, которые по-настоящему ценны, а больше, брат мой, ничего не бывает ценным в этом смешном и странном мире людей, за которых отдаешь свое сердце и получаешь только звенящую, страшную, пожирающую пус-то-ту.
Смотри - танцует, сребрится, тянется, говорит, всегда, всегда, и - умеет безвозмездно любить.
Вот только слышишь, брат, получив однажды любовь моря - никогда не станешь прежним, эта та самая страшная болезнь, сгубившая моряков и пиратов, что покидали дома и уходили, чтобы остаться навеки молодыми и опьяненными морем и ветром.
И мы тоже будем вот так - на этих невозможных берегах, под этим палящем солнцем, лихо повязав банданы, стесывая руки о канаты и мачты, таская воду из трюма, заговариваю бурю и бить по губам, когда свистишь, чтобы не накликать ее - запомни, брат, на море нельзя свистеть, потому что прилетает ветер, и уносит паруса.
И чайки будут нашими лучшими друзьями, потому что предвещают хорошую и ясную погоду, и учиться говорить с ветрами, и напиваться свежей водой, как ромом - потому что ничего нет ценнее на палубе, чем пресная вода.
Мы будем вопить с мачт "Земля, земля!" - и сходить с нее, чтобы посмеяться над этими людьми, девушками, которые будут приставать к тебе, мужчинами, щерящими зубы мне вслед "девчонка на корабле!", наесться до отвала свежих фруктов и не переперченного мяса, и чтобы проснуться утром под грозный рык капитана "Подъем, сосунки, свистать всех наверх, полный вперед!" - и рваться с берега в лихих звериных прыжках, и все равно, что воду из трюма таскать, палубы драить, есть странную стряпню, захлебываться солеными брызгами, все равно!
Ведь это море - оно под кожей моей, я покажу тебе этот вид счастья, один из тех, что доступен мне, не отпускай руки, и мы - пройдем этот путь под парусами, лихими криками, рыком, воем, демоническим хохотом, пьяными от пресной воды воплями и песнями, блеском сабель и ножей, рваными концами головных платков и рукавов рубашек
Ты будешь влюбляться до гроба каждый выход на берег, и девчонки будут смотреть вслед уходящему фрегату, мять бандану, очередную, которую ты оставил на память, и думать, что ты вернешься, ты может и в самом деле вернешься, если вспомнишь ее лицо, впрочем, ни ты - ни одна из них не будет долго печалиться, у нее - твоя старая оборванная с концов бандана, у тебя - недолговечный венок из ярких цветов.
А я буду любить море и только море, я взлетать буду на самый нос, стряхивать с отросших, неаккуратно стриженных волос, платок, и, позвякивая бусинами и бубенцами, целовать солоноватый ветер, и сердце мое быстро-быстро будет биться, сердце - золотая жемчужинка в раковинке, подаренное морем, чтобы я жила, жила и не печалилась ни о ком больше.
Ну что же, брат.
Возьми мою руку. В самых кончиках пальцев - душа моя, полная морем.

- А ты знаешь, что становится со Зверем, когда его покидает Хозяин? - спрашивает Марьяс, разглядывая серые клубящиеся тучи, прислонившись к перилам.
- Нет. И что?
- Вот и я не знаю. Зато увидим на практике, - он усмехается, а я жалею, что у меня под рукой ничего подходящего нет, чтобы в него запустить.
- Отвянь. И так настроение паршивое, - тихо рычу я. В самом деле - с самого утра я была не в духе, а еще эта странная погода - тучи и полное безмолвие. Марьяс говорит, что грядет шторм, и, в общем-то, я и сама это вижу.
- Наверное, я самый неудачливый Зверь, который только существует, - сплевываю в воду, кривюсь.
- Не плюй в воду. Иначе чайка на голову нагадит. А чайки это тебе не голуби - может и сотрясение мозга быть, - невозмутимо отвечает Марьяс, будто бы игнорируя мое последнее замечание.
А в груди противно ноет, тянет, и такое ощущение, будто подкатывает легкая тошнота. И отвратительное настроение.
Марьяс Тор, видимо, все же изволил обратить внимание на мою кислую физиономию.
- Нну, Нэнс. Представь только - он чисто на зло назначит своей девушкой эту, как ее, Мудину, в любовницы возьмет Анечку-псевдолису, а через месяцок свихнется от собственного лицемерия.
Улыбаюсь - криво, неискренне.
- Спасибо за поддержку. Только у меня сейчас такое препоганейшее состояние, что и ничего делать не хочу, и радоваться не получается, - сажусь на доски пристани, гляжу в даль - серое, как небо и мои глаза, море, спокойно и бездвижно, но в нем чувствуется некоторое напряжение, как у зверя перед прыжком.
А Марьяс стоит и улыбается. Странно так, задумчиво. А потом говорит:
- Прыгая в бездну не бери с собой ничего, кроме себя. И только тогда ты сможешь выбраться.
Смотрю на него долгим и, как надеюсь, пронизывающим взглядом. И смутно ведь понимаю, что к чему.
Смутно, но понимаю.

"Он творит какую-то ересь - общается с тем, с кем не стал общаться бы еще месяц назад. Тащит к себе то, что не стал бы тащить ранее. Поступает так, как не поступал вообще никогда. Словно бы мне назло, словно бы пытаясь сделать так, чтобы я его возненавидела," - строчки нервной вязью вьются по светло-бежевой бумаге, вздрагивают - и становятся печатными буквами. Этот дивный блокнот мне некогда подарил Марьяс, прекрасно зная, что спустя некоторое время я могу сама свой почерк не разобрать. В открытое окно до меня дотягивается солоноватый ветер, несет крики чаек и смех людей. А мне все равно холодно, хотя на улице - замечательная погода, я сижу, укутавшись в плед, потому что не спасает.
Строчки вздрагивают, меняют очертания.
"Я не понимаю, зачем он это делает. Расстались - и ладно бы, и пусть бы, я бы подсматривала за его жизнью некоторое время, оценивая его превращения в человека, ну и все бы, а что делать, и искала бы потом уже не здесь. Но такое ощущение, будто делая то, чем я обычно брезгую, он так же пытается привлечь мое внимание к чему-то. Но зачем?"
И тут я понимаю, что за спиной кто-то стоит, опершись о высокую спинку плетеного кресла, и читает через плечо. Впрочем, этот кто-то мне хорошо знаком.
Марьяс Тор, обитатель и владелец дома в порту Альпарисо, высокий, жилистый, светловолосый - с реакцией не кошки, но тигра.
- Тебя не учили, что читать чужие записи нехорошо?.. - я вздыхаю, чувствуя его взгляд затылком, но не закрываю блокнот.
- Учили. Но понимаешь, во-первых - это чертовски интересно. Во-вторых - ты бы все равно дала мне прочитать, - невозмутимо парирует он, и я, не видя, знаю, как он вскидывает выгоревшую бровь, кривит рот в улыбке-усмешке.
- В-третьих. Я могу тебе кое-что подсказать...
Оборачиваюсь на Марьяса, смотрю на него, ловлю отражения в серых глазах. Он стоит, опершись локтями о спинку кресла, в самом деле. Улыбается мягко и тепло, этого даже не портит небольшой шрамик на губе.
- Знаешь, ты права - он хочет вызвать твою ненависть. А все отчего... - он щелкнул пальцами - А потому что чувствует себя виноватым. Вот и бесится, и ярится, и творит вот такое. Нат тебе сказал свои подозрения на счет его становления людвой?
Киваю, хмурясь, глубже закутываясь в плед.
- Натаниэль, в общем-то, прав... - тянет Марьяс - ...но отчасти. Пока что Бенафейн просто забыл. Забыл, что такое чувствовать себя оторванным от Ирреальности. Ну а как же - вокруг столько людей всяких, прикольных девчонок, вкусной еды, видеоигры, что там еще? А еще работа. И прочая бытовуха. В виду того, что ты никогда и не забывала чувства Ирреальности, как это бывало почти у всех, рожденных в Реальности, то тебе не грозит такое. В плане - когда тебя тянет быт у тебя срабатывает самозащита. Любая. Агрессия, истерика, перепады настроения. Но лишь бы Реальность от тебя отстала. Вместо того, чтобы Бенафейну поддержать тебя, и самому вспомнить об Ирреальности - он испугался. Просто напросто. А он, как я понимаю, из того типа личностей, которые пугаясь, переходят в агрессию. В данном случае постепенную. Но вместо того, чтобы ответить на унижения - агрессией, ты переступила свою гордость. Это его тоже испугало. Он не привык к такой жертвенности.
Я слушаю Тора внимательно, а он улыбается, щурится, и говорит-говорит-говорит. Я его не перебиваю.
- Ну вот. Он тебя выпер, думал, что все. Ан нет. Он же чувствует, что поступил как-то... нечестно, наверное. Не знаю точно, как это назвать. И потому взбесился пуще прежнего. Чтобы как-то оправдать свой поступок - он пытается вызвать в тебе негативные эмоции, любые - презрение, ненависть. А не получается. Они гаснут, сталкиваясь с твоими эмоциями. Ты же ни разу на него так и не разозлилась серьезно, верно?
Киваю - да, за все то, что он творит в последнее время - я не разу не почувствовала приступа злости или ярости на него. На некоторую людву - да, но на Феню - нет. Одну лишь печаль.
- Вот он и лезет вон из кожи. К тому же. Ему скучно - потому и лезет ко всякой такой людве. И старается убедить всех, что все отлично, слава богу и прочее такое. В общем, он в порядке, но все равно временами чувствует себя неуютно. Потому и посылает свою людву эту к тебе окольными путями.
- То есть сам не понял, что и почему сотворил? - хмурюсь, ежусь, вздыхаю - разом.
- Можно сказать и так, - Марьяс осторожно присаживается на подлокотник кресла - Вернее, он еще не ощутил всего происходящего. Учитывая, что сейчас в Реальности начинает творится что-то странное, на что реагируешь не только ты, как я понял - ему скоро вообще не до шуток будет. А пока он ходит гордый, как баран с новыми воротами на рогах. Но посмотрим, через сколько ему станет с ними неудобно.
Марьяс безмятежно улыбается, поправляет цветную растрепанную косичку, выбивающуюся из светлого хвоста, на его руках блестят искусственные кристаллы. Некогда я сама сплела из них фенечки. Марьяс, как и любой моряк, верит в силу амулетов. А именно он - в сотворяющую силу моих рук и моей удачи.
- А вообще, не парься, - Мар щелкает меня по носу - Вот Бенафейн сейчас тебе все назло делает. Ну так пусть становится голубым, сразу, радикально. Пидаром, короче, по всем параметрам - серьги-стразики, блестки, манеры... думаю, это хотя бы вызовет в тебе брезгливость хоть какую-то. Больше я не знаю, что может тебя пробрать.
А я уже ржу, неприлично совершенно, в полный голос, и мне наконец-то не холодно, и Марьяс осторожно меня по плечу поглаживает, как нервного больного ребенка.
- А... он сверху или... иии... снизу? - отфыркиваюсь я.
- Поперек. Впрочем, тебе это должно быть лучше известно, - все так же безмятежно парирует Марьяс.
Не просто краснею - пунцовею до корней волос, не от стыда или смущений - просто смеяться уже нет сил, вот-вот проберет икота, но смешно мне, до кошмарности смешно. Наверное, это нервная реакция на последние дни напряжения.
Марьяс, близость моря, умение читать по глазам и жестам - это сильно спасает меня сейчас, в неспокойное время, когда не только со мной - со всем вокруг - творится что-то странное.
- Сплети мне фенечку... - просит он, разглядывая бусинки на других браслетах - Только из ниток. Оберег какой-нибудь.
И внезапно я порывисто его обнимаю, за плечи. Марьяс широк, но если обеими руками - а руки у меня длинные - я его обхватываю, сжимаю, и сижу, закрыв глаза, уткнувшись ему в плечо. Он пахнет морем, парусиной, деревом оснастки, порохом и множеством пряностей, чей запах привязывается накрепко, стоит только пройтись по базару.
Спасибо тебе, Марьяс, что бы я без тебя делала?..

Знаешь ли ты, из-за чего солоно море? Море солоно из-за русалочьих слез, из-за растраченной и забытой любви.
Знаешь ли ты - все настоящие моряки никогда не умирают на суше, их забирает море, баюкает, усыпляет, и забирает к себе, спать в глубине обломков от кораблей и забытых всеми сокровищ. И возлюбленная моряка, та, которая любит его больше жизни, больше земли и неба - она становится русалкой - море зовет ее каждый день, и однажды дева уходит. И становится русалкой. Русалки ищут, заглядывают в лица, и плачут, плачут - эту соль уносят волны, потоки, и они же уносят память. Русалки не помнят, кто они, кого они ищут, и сердце их становится осколком льда, они могут лишь мимолетно влюбиться - лишь для того, чтобы утащить неосторожного с собой на дно, и там последним поцелуем испить его любовь - и насытиться, чтобы искать то, о чем они не помнят.
Говорят только, что если русалка полюбит вновь - ее сердце растает, станет морской пеной, разобьется о скалы, а чешуйки станут золотистым песком.
Но ты не бойся, и никогда не влюбляйся в моряков, дитя, и быть может море не позовет тебя.

Серия сообщений "Минутные сказки":
Часть 1 - И всю ночь говорить про космос
Часть 2 - Это существо
...
Часть 5 - Демиурговы маски
Часть 6 - Ды-ха-ни-е
Часть 7 - О русалках
Часть 8 - Уходящий за Солнцем
Часть 9 - Теньк
...
Часть 28 - 04. Холод.
Часть 29 - 35. Голос над мирами
Часть 30 - 43. Видишь город в темноте... (с)

Я рождена у моря, я провела первые годы жизни подле него, омываемая, ласкаемая им, учила его язык, ловила его настроения раскрытым ртом, и соленый ветер пропитывал длинные волосы. Сейчас я - как пламя, и живу в вечно-замкнутом пространстве каменных джунглей, но иногда, будто прибой, накатывает ощущение - море, море, море...
И сердце мое - пламенное, горячее, злое иногда, быстрое, нервное - успокаивается, омываемое пенной волной. И становится чем-то другим, а именно...
Прижмись ухом к моей груди, там, чуть левее, ты услышишь шум моря, крики чаек, и ты поймешь - мое сердце стало звучной, гулкой ракушкой, раковиной, и полнится морем, ветром, свободой, песнями. Мое сердце вмещает целое море, ракушка, только послушай - прижмись, и глаза мои становятся морем, мои кровь и слезы - солоны, солоны, как никогда, я смеюсь и плачу потому что во мне бушует море. Море, которое то смеется, то плачет солоно, то затихает перед новой бурей, гонит корабли на гребне волны, слушает песни русалок и баллады менестрелей, бьется о скалы и никогда, никогда не остается равнодушным.
Я люблю тебя, море, мое сердце бывает в твоей неразделимой власти, ведь сердце мое - твое порождение, море, выглаженное и отточенное чуткой рукой.
Ты чувствуешь на губах своих море? А я чувствую.
Это море бушует во мне, и я не сопротивляюсь, ведь я - это тоже море, я - это ветер над ним, ласкающий сияющие на солнце паруса.
Я умею в такие моменты говорить на языке морей, но не буду выспрашивать о сокровищах или утонувших кораблях, я спрошу лишь:
- Море, ты заберешь душу мою?
А море будет смеяться.
- Нет, дочь моя, ты сама принесешь ее мне.
И омоет ласково и ноги и душу.
Море, я иду к тебе, но пока - с пустыми ладонями. Мое сердце - в моей груди, и ты, если захочешь, захлестнешь меня с головой ради него.
Я не боюсь.
А пока ты оставляешь его мне, и всем тем, кто слышит его ритм и песни.
- Я люблю тебя, море.
- Твое сердце полно моей любви.

[22-08-2011]

Рисуй, рисуй на моей спине - море рисуй, города вдоль прибрежных волн. Рисуй, видишь, спина моя - белый холст, нетронутый, обнаженный.
Рисуй на ней маслом, акварелью, царапинами вырезай, рисуй, пусть рождается новый мир на нежной глади спины.
Рисуй, кистями, пальцами, лезвиями рисуй, крылья рисуй, перья для ловцов снов и для написания сказок, рисуй на спине моей, Господи, не останавливай кисти своей, коснись позвонков мазками новых историй, линии жизни и судьбы мне рисуй на ладони, стирай полночью и рисуй снова.
Рисуй, бога ради, мира ради, вырежи меня из картона мироздания, не оставляй кроткой картинкой с новыми жизнями на спине.
Господи, если вся жизнь - в вине, дай мне его испить, к крыльям ангелов прикоснуться.
Господи, слышишь, позволь мне проснуться с новыми линиями на ладонях в мире, рисованном на спине.

Корабли - мечта под парусами.
Волны боли килем рассекая,
Плывут вдали меж облаками,
Тени якорей на дно бросая.

Я хочу на палубу к пиратам,
Кровожадным, смелым, добродушным.
Я хочу почувствовать в фрегате
Непокорную... мою больную душу.

Синим морем в небе отразиться,
Слив их вместе на стыке-горизонте,
И грозою в штиле разразиться,
Я молю вас... позвольте же, позвольте!

Ах, позвольте мне вздохнуть ветров,
И, поспоря с розой направлений,
Показать всю дерзость, весь норо'в,
Морским воякам всем на удивленье!

Ну позвольте ж взлететь под паруса,
По мачтам, реям, Эльма огоньками.
Зажечься путеводной точкой в небесах,
И нарисовать на сердце ваше знамя.

Ах, дайте в руки мне мушкет и порох,
Из акульей кожи в серебряном футляре.
И дайте шпагу, и упоенья ворох,
Мы будем обходить брега кругами...

Стать лишь пеной зыбкой на волнах,
Омывая доски корабля-фрегата.
И остаться с вами ветром в волосах,
Вот это мне желанная награда...

[18 Января 2008]

Моя жизнь, это - мачты и паруса.
Скрип снастей, и доски родной каюты.
Почему так? Ты знаешь всё сам.
Мне не хватает тебя, и простого уюта...

Боги Ветров, какая же синь над нами!
И вечное лето, и привкус солёной воды.
Упиваясь морем, и пиратскими чудесами,
Я живу, улыбаясь, до последней беды...

До последней беды, до смерти за океаном.
До поцелуя в шторме отчаянных брызг.
Давай же запомним летнюю синь над нами...
Ведь когда-нибудь море выпьет мою
никчёмную
жизнь.

[22 Сентября 2008]

Портовый город и океан.
Небесной синью умыта пристань.
Наполняя ветрами паруса,
Мы с тобой прожигали жизни.

И застыв на корме - как роста!
Сквозь себя пропускать моря.
И познать, как бывает просто
В синеве потерять себя.

В синеве - под кормой и над нами
Отражение душ моряков.
Тех, кто крещен океаном,
Горьким бризом его стихов.

И в печаль, и в унынье, и в скорби
Ты прими меня, мой океан.
Ты прими меня веселой и вольной...
Каждый будет тобою пьян...

[ 11 Сентября 2009]

...Он открыл дверь, замер на пороге комнаты, совершенно внезапно, неожиданно. Помещение было почти пустое, с деревянным дощатым гладким полом, стены выкрашены мягко-янтарным, из огромного окна лился неяркий свет - день в Альпарисо выдался пасмурный, впрочем, не мрачный. В этом странном мирке вообще редко бывают мрачные дни.
...У дальней стены находился цветастый гамак, с него свешивался уголок тонкого пледа - нигде в городе невозможно найти теплые одеяла, так как холодно здесь не бывает и климат очень и очень мягкий.
В гамаке же спала девушка - рыжие волосы язычками спящего пламени разметались по второму свернутому пледу, служившего ей подушкой, бледное веснушчатое лицо - спокойно и чуть хмуро, словно бы задумчиво. Она была в длинной тунике огненных цветов, наполовину укрытая пледом.
- Тише, не буди Мэвэ. - раздался знакомый голос. В комнату вела еще одна дверь, и в проеме замерла знакомая долговязая и длинноволосая светлая фигура. Король воров, Марьяс Тор, как всегда, появился бесшумно и незаметно.
- Так это она?.. - у его гостя лицо чуть вытянулось - он мельком слышал от своего давнего друга и союзника об этой странной девочке, но никогда не видел ее, а Марьяс ее не описывал. Он так и не смог представить Мэвэ - слишком ускользающий был образ.
- Она. - кивнул Тор - Пойдем, не мешай ей...
- В чем?.. - гость говорил весьма негромко, потому никак не мог разбудить рыжую.
- Видеть сны. - светловолосый бог отозвался своей знаменитой, хитрой, ехидной и печальной одновременно улыбкой. Не смотря на то, что Тор - вор, у него невероятно приметная внешность.
- Э... а какие?.. - он смог шагнуть сквозь Врата Храбрецов совсем недавно, но сразу почувствовал, что в Альпарисо ничего не может быть обычного. Даже сны.
- Она видит себя морем и ветром... - вновь - ироничная улыбка.
- Как это?
Марьяс чуть ухмылялся, о чем-то раздумывая. Потом кивнул - похоже, самому себе.
- Тебе будет полезно увидеть ее сон. - он подошел к гамаку, взглядом поманил гостя, протянул ему что-то. Тот осторожно повертел в пальцах оказавшийся амулет - якорь с глазом - на кожаном шнурке.
- Смотри... - Марьяс ухмыльнулся, заставил положить гостя свою ладонь на лоб спящей.
- Сожми амулет. И ни о чем не думай. Совершенно ни о чем...

...Я была волной, я была ветром - совершенно невероятное, неописуемое чувство. Мэвэ Моана - Ветер Морей. Я и просоленный бриз, и шторм, и ураган, танцующий свои пляски на гладких отполированных гранях волны. Море - мой друг, мой возлюбленный, подставляет свои ладони под мою удивительную, отточено-нежную, пляску, и я чувствую каждый извив себя, незримо отражающийся от серо-синего, или же - лазурного тела океана. Ведь море - это не просто вода, не просто мировой чан с жидкостью, это нечто большее - огромное, живое, мудрое, вечно молодое. С морем можно договорится - оно выслушает, но его и несложно обидеть. Дурное слово, дурная даже мысль - и море обрушится девятым валом, оно вольется в горло в самом кошмарном сне, и вы будете на дне, погребенные под ним.
А я танцую. И я тоже слышу ваши мысли, ведь я - ветер над морем, просоленная, веселая, быстрая, острая, нежная. И море танцует тоже, каждым всплеском, каждым валом, я несу его бриз далеко-далеко вокруг, и все ощущают море у себя на губах, в волосах, особо чуткие - или особо влюбленные в море? - ощущают его в себе.
Ветер из Альпарисо, лихой и вольный, свободный. Я танцую в снастях статных кораблей, подхватываю паруса, щекочу их, и те раздуваются от смеха и гордости, что их коснулся Ветер Альпарисо...
Мы - я и море - неотделимы. Ветер и океан. Там, где нет меня, где штиль - море зло, мертво и печально, оно напоминает огромную страшную пасть, незримо, неспешно сжирающее корабли и души. Оно не танцует...
Океан слышит, понимает, и я не боюсь говорить с ним - когда волна накатывает на берег, смывает корабли с курса, я говорю с ним, говорю, и оно поет мне свои странные беспокойные песни. У нас на двоих единый гнев, я не люблю когда море обижают, оно ведь в чем-то как дитя игриво и обидчиво...
А когда океан спит - он мурлычет мне свои удивительные сказочные сны. Оно рассказало мне, как хочет обняться с небом, но от неба - только кусочком я, и море мне радо.
Я смеюсь в мачтах, играясь с потрескивающими огоньками, я пою свои песни в рифах, и море их тоже слушает, и поет, поет тоже...
Рокочет, говорит, шуршит, переливами с моими перевивами, вместе, вместе.
Даже когда море становится цветом похожим на нож - да и по остроте тоже - я не боюсь, я лишь слушаю его, как оно вздыхает и стонет, недоуменное из-за непонимания. Потом, когда океан успокаивается, я засыпаю на его бескрайней груди, слушая, как где-то там, внутри, бьется что-то, невероятно похожее на сердце. Море шуршит и дремлет, слушая что-то во мне, в ветре, просоленном насквозь...
У нас с морем на двоих - одна соль. Почти что как одна кровь...
Но море очень хочет обняться с небом. Я знаю.
Расчесывая невидимым гребнем спутанные волны, я помню об этом. Потом взлетаю очень и очень высоко, передаю небу привет от моря.
Небо тоже очень скучает, и иногда море все же пытается дотянуться до него огромным валом. А небо грустит. Но не плачет - улыбается морю, и тот отражает улыбку неба.
А я смеюсь, как нерадивое дитя.
И продолжаю утешать море как могу, как умею. Я не хочу, чтобы море грустило, чтобы ему было больно.
Мы вместе - ветер и море. Сцеплены, переплетены.
Ветер и море.
Мэвэ Моана...