В колонках играет - Alizbar & Ann'Sannat – "Романс Коломбины"
Настроение сейчас - Тихо-тихо-тихо...

Пространство струится сквозь меня, тихое играет - "Романс Коломбины" на стихи Бродского, и время крадется мимо. Я лежу на зеленом, как зацветающее болото, пледе, рядом - кошки, и тихий гитарный перебор вторит пустоте комнаты - кошки ни в счет, а я сейчас - и подавно. Я сейчас лишь шепот, лишь шелест, такой же почти, как на улице, обрывочными вереницами струящийся сквозь приоткрытое окно.
Всё так тихо, так, словно не существует, и сейчас - дело не в силе или слабости моей - я возвожу невидимые паутины по стенам, полу, потолку, цепляюсь всполохами взгляда за люстру, и за Ловец Снов на ней, за буквы на корешках книг, за блики на стеклах шкафа.
Того, кто обитает здесь большую часть времени, сейчас здесь нет. Зато здесь есть я, но и то - меня почти нет. Я - не сила, и не существо, лишь - мелодия, латающая дыры в отдельно взятом помещении этого мира, дыры, через которые уходят силы, которые поглощают вдохновение, которые продолжают напоминать о прошлом, о былом, словно бы слегка надавливая на раны, скрывающиеся под рубцами, они может и не всегда болят, и не всегда сильно, но иногда - я же знаю, я чувствую - как они, раны эти, начинают болеть почти как только что нанесенные, и обитатель этой комнаты начинает крушить и сметать всё, что у него рядом, в досягаемости не руки, но - сердца.

Он разрешит любой вопрос,
Хотя на вид простак,
На самом деле он не прост,
Мой Арлекин - чудак.

И волна поднимается по велению моей руки, захлестывает - так же беззвучно, и почти лениво - всё, что здесь есть, прорастает невидимыми корнями в пространство, и расцветает незримым великолепием, и тонкий, едва уловимый аромат разносится по комнате, под него спокойно спать и плодотворно думать, осталось чуть-чуть, совсем немного, чтоб...

Я лежу на зеленом пледе, глажу кошек, а время здесь, и так неважное, скручивается в спираль и просто перестает иметь хоть какое-либо значение.
А на стенах колышутся под свежим слабеньким потоком ветра чудесные цветы и ростки деревьев, и скоро здесь будет лес, неощутимый для других, который будет убежищем для того, кто обитает здесь большую часть времени...

Он Арлекина моего
В свою уводит мглу.
Но что-то в этом от того,
Чего я не люблю.

А я всегда, так же незримо и ненавязчиво буду где-то здесь - в этом странном лесу, взращенном из молчания моего. Словно Чеширский Кот, появляясь из неоткуда, и исчезая - в никуда...

Мой Арлекин хитрец, простак,
Привык к любым вещам,
Он что-то ищет в небесах
И плачет по ночам.

В колонках играет - Мельница - Королевна
Настроение сейчас - Умиротворение...

Иногда (ага, иногда - часто!) когда я езжу с наушниками то выпадаю из мира, и вижу-воображаю о той какой-то другой я. Для меня нынешней это не совсем я, но - я.
Одна из меня - что-то, чуть-чуть похожее на Пеппи-Длинный-Чулок (я ее так и зову - Пэйп) - ехидная девица с двумя плотно прилегающими к голове рыжими косами, смешным детским лицом, без матери, с отцом - мореплавателем. Она чуть-чуть рисует, обожает поножовщину, зарабатывает как придется, обычно - мастер-классами-тренировками по "убей меня нежненько". И так далее.
И у нее есть два друга - давних, с детства.
Том Сойер с винтовкой на перевес (привет "Лига добропорядочных джентельменов") - бывший нарк (так и не вспомнила, на чем он сидел, если честно. На какой-то ваще-психотропной-штуке) - стрелок и лодырь.
И Ричард Львиное Сердце - ботан-гений-задрот, с любимым хобби взламывать организации стиля "Пентагон-уебу" через компьютер, любитель шахмат и до крайности положительный парень. Но оч-ч-чень осторожный.
Так вот, моя тамошняя я (как звучит-то) познакомила Томаса с девицей, буквально их свела (по-моему это у меня всегда и везде). В виду того, что Томас смог отказаться от наркоты не без помощи Пэйп (и одной упоротой медиум, но ему это знать необязательно) не мог не выразить восхищение (свойственное мне и моим прообразам кажется везде!) когда рассказывал этой девушке про свою жизнь. Девица эта загрустила, попросилась к Пэйп чуть ли не под нож (в смысле на тренировку) чтобы стать "такой же классной, как ты!"
И слышался мне между я-Пэйп и этой девушкой отрывок разговора:
- ... не будь как я. Томасу не нужна вторая Пэйп, как бы он мною не восхищался. Мы ведь совершенно не похожи, верно? А выбрал он тебя такой. Мы конечно с ребятами можем стебаться на тему влюбленности, но на самом деле это - постановка. Игра. Я даже с ними не обнимаюсь, и они прекрасно знают, что я не переношу чужого лишнего прикосновения. Рефлексы могут сработать. Я отличный друг для тех, кто не возжелает меня.
Многим кажется, что я - это то, что им нужно, хотя на самом деле - нет.
Любовь - это взаимное обладание на взаимной же симпатии и притяжении. А дружба - взаимная симпатия без обладания друг другом. И я спокойно перенесу, если у Томаса или Ричарда будет кто-то ближе, чем я. Это правильно. В этом и смысл любви - быть ближе, чем кто-либо другой. А все остальное - такая ерунда.

Иногда мне кажется, что если собрать такие озарения всех моих воплощений - меня вовсе не станет.

Мы встретимся там, где нет темноты…
© Джордж Оруэлл «1984»

Мы встретились там, где вечная тьма.
Там пылали глаза, слышались шорохи, тускло мерцала бледная кожа некоторых ее обитателей - моя в том числе. Этот тусклый, исчезающе-призрачный свет был единственным, что обозначал меня в этой темноте, да глаза еще светились синим.
Если прислушаться - можно было бы услышать мое сердце, но мешали шепотки и шуршание других здешних обитателей, если так можно их назвать. В этом месте ты не то чтобы не живешь - просто одновременно находишься где-то еще, и очень-очень редко можешь ощутить себя здесь - в шелесте, темноте, когда не чувствуешь ни мира, ни себя.
Руки у меня там всегда ледяные, а волосы источают странный, травянистый аромат, но его не почувствуешь, пока не уткнешься носом мне в затылок. Я там ничего не боюсь и ничего, совсем ничего не знаю.
Там у меня очень чуткий слух, такой, чтобы иметь возможность услышать едва слышный напев и разобрать в других звуках знакомый тембр голоса.
Касаются хрупкие крылья и чешуйчатые тела, когда я прохожу мимо - какие-то животные даже не думают меня обходить, и приходится идти медленно, чтобы не споткнуться об какое-либо диковинное создание этого места. Иногда в складках одежды застревают чешуйки.
Шкура у них теплая, наверное, блестящая - иногда я вижу блик. Это блик от моего тусклого свечения.
Те, что с крыльями - с тупыми зубами, но почему-то иногда кусаются. Может, я просто не замечаю, как наступаю на их длинные хвосты, а может их раздражает мой запах или свечение, болезненное для созданий тьмы. Впрочем, не думаю - я видела, что под ногами точно так же светились какие-то растения.
Потом я видела странных людей, или нелюдей - у них человеческие тела, астеничные, мерцающие, но вместо рук у них - костяные полосы, тянущиеся до земли из плеч. В первый раз увидев их, я подумала, что это такие крылья, в самом деле очень похоже на каркас крыльев. Эти полосы, когда существа двигают плечами - так смешно, вверх-вниз - издают вибрирующий звук. Иногда, несколько особей собираются вместе, и ритмично двигаются, иногда даже подпрыгивая, и странная, упругая музыка разносится далеко вокруг. Те, кто поменьше, и, видимо, помладше, издают более высокий звук, звонкий. Постарше, покрупнее - звучание "крыльев" глубже, бархатнее.
Они, эти существа, невраждебны - по крайней мере ко мне. Когда стоишь близко, два-три метра от них, и они начинают "музицировать" - все тело дрожит в такт, пронизанное удивительными звуками. Так сладостно и жутко.
Потом всегда настает минута тишины - они все успокаиваются, и стоят - слушают. Они чаще всего живут возле скал, но рядом с лесом, и эхо некоторое время тревожит резную листву, отражается от каменного чрева удивительной земли.
У них у всех глаза светятся зеленоватым, и зрачков нет. Никто из них при мне не произнес ни слова, но нам не нужно - я слышу их поступь, вернее, чувствую, как слабо-слабо трепещут костяные полосы, и понимаю, в каком кто настроении. Им ничего от меня не надо, потому им нет необходимости просить.
Когда я как-то была у них, я пела - без слов, сменяя тональности, бесконечное мелодичное завывание, скручивающееся спиралькой. А потом они "играли", и мы звучали вместе. Теперь мы друзья.
Им все равно, что у меня синие глаза, на голове есть волосы (все они - абсолютно безволосы, даже бровей и ресниц нет) и что у меня есть руки. Им нравится, как я пою и как хлопаю в ладоши, а еще один маленький ел у меня с рук странные ягоды - они мерцали серебристым. Они мне и показали, что можно есть, и как, хотя сами не нуждаются в пищи - их питает звук.
Когда начинается Время Ветра - они замирают, и слушают - он звучит в скалах, и наигрывает мелодии на их "крыльях".
Они хорошие, никогда не говорят, не плачут и не смеются - может, ты даже знаком с ними. Они помогли мне вспомнить ритм.
Потом я встречала другие "поселения" - может, они умеют общаться на расстоянии, но я будто бы и не уходила никуда.
Дальше был старичок - он размахивал своей клюкой и плевался в длинную бороду. Потом ткнул кривым пальцем в едва заметную тропинку, устланную жухлой листвой, и внезапно замер, превратившись в громадный кривоватый гриб.
На той тропе водились змеи, но они боялись стариковской палки.
- Там, - плевался старичок-гриб - ...дальше, есть пещера. Так вот, диэрра, там, в той пещере - оно самое, нет, оно тоже диэрра, но другое. Оно любопытное, жестокое и выдыхает дым, словно бы Курра-гора на болотах снова свою охоту начала, но оно не так пахнет и совсем на Курра-гору не похоже. Ты иди, ты может его уведешь, оно чуть меня не выкопало с моего места, но я натравил змей и зловонный ветер, уводи отсюда, и сама уходи, диэрра. Я не от того, что злой - злой, конечно, но не сейчас - просто не хочу, чтобы меня выкопали. А я злой и нудный.
...Мы встретились там, где вечная тьма.
А потом мир разлетелся на осколки света, звука, и оттенков, когда мои ледяные руки обвили чужие плечи. И отныне солнечный свет, как бы не был любим мне, не касается меня иначе, нежели через пелену вечной темноты, которая вьется вокруг меня, незримая тем, кто не знает, что и как искать.
Но хочешь - я спою тебе во сне, как пели те странные зеленоглазые существа с костяными полосами вместо рук?..

Серия сообщений "Минутные сказки":
Часть 1 - И всю ночь говорить про космос
Часть 2 - Это существо
...
Часть 19 - Существа
Часть 20 - Музыка на асфальте
Часть 21 - В темноте
Часть 22 - Отражение
Часть 23 - Зовущие
...
Часть 28 - 04. Холод.
Часть 29 - 35. Голос над мирами
Часть 30 - 43. Видишь город в темноте... (с)

В колонках играет - Thomas J. Bergersen – Promise
Настроение сейчас - Сонное

Вокруг меня столпились разные звери - маленькая смешная саламандра с ледяной кожей и пламенеющим сердцем, уставшая, с вытертым зеленоватым узором на гибкой спинке, серебристый волк-подросток на смешных длинных лапах, с облезлым хвостом и настороженным взглядом, галчонок с встрепанными перьями, как и волк - облезлый. Бурый медведь, тоже видно - еще не взрослый, но и не ребенок с обожженным боком.
Я, конечно, стараюсь сделать что-то, что могу, но ведь если они сами не сделают - не сделает никто, даже я.
Помочь, в общем-то, по мелочи - могу, но целиком исцелить, сделать все за других - нет.
Вздохнув, я поднимаюсь, и иду в чащу леса, туда, куда другие предпочитают не ходить, где растут острые травы, цепляющие за полы длинной черной юбки, и фиолетовые мхи, где солнца нет, там - темнота, и с каждым моим шагом она все гуще и гуще, пока я не выхожу на поляну, по которой танцуют свой медленный танец светлячки - желтые, розоватые и зеленоватые, перелетают с цветка на цветок и очерчивают дорогу к темному зеву пещеры. Более темному, чем темнота чащи.
Переступив порог я делаю буквально три шага - я пока не могу пересилить себя и пойти дальше сама, без приглашения. Опускаюсь на колени, потом складываюсь пополам, как перочинный ножик, грудью на колени, головой - в прохладную землю.
Темнота словно сгущается вокруг меня, покров, один, другой. Еще гуще ее делают подлетающие светлячки. Трепещут крылья мотыльков, садящихся на спину и волосы.
Но живность разлетается, избегая нарочито медленного, плавного движения громадной когтистой лапы, почти черной, и только редкие блики тусклого света выхватывают холодновато-фиолетовый блеск на чешуйках, серебристую пыль на острых когтях. Лапа осторожно ложиться поперек лопаток, почти нежно сгребает меня за плечи, и легко утягивает в бархатную темноту, туда, откуда за мной следят пристальные желтые глаза.
В этой темноте мне уютно, и не хочется уходить, только сонно наблюдать за танцами светлячков, видимых из пещеры, которые иногда, осмелев, прилетают и сюда, а так же за всполохами на чешуе. А потом уснуть, улегшись так, чтобы спиной ощущать тяжелый, мерный гул сердцебиения сквозь бронированную природой грудь желтоглазого существа, и не видеть снов, не слышать чужих мыслей, тянущихся ко мне, улыбаться, улыбаться, улыбаться.
И знать, что вот уж сюда за мной точно никто больше не придет, и не испытывать от этого тоски.

Я ж Овен. Бар-р-ран упертый, просто напросто. Благо, это уже давно не просто упертость, скорее - целеустремленность.
Но это мало что меняет, даже относительная осознанность не спасает.
...Отмокнуть в горячей воде, натереться душистыми травами. Съесть обезболивающее - опять висок и десна.
Да, в некоторых книгах пишут, что ведьмы колдуют нагишом. Это не сказать, чтобы правда - нагишом они колдуют только в том случае, когда не хочется портить одежду. Впрочем, обнаженность не обязательна - не найдя ничего лучше, закуталась в простыню. В цветочек.
Идиотизм, но мне так спокойнее.
Нормальные вещи мне просто жалко.
А еще эта скачущая температура - не сильно, совсем чуть-чуть, но почему-то хорошо это чувствую.
Но.
Мое.
Морщусь, скалюсь - боль в десне вспыхивает. Гаснет. Пульсирует в виске. Сначала в одном, потом - в обоих.
На моем теле множество родинок. Они словно бы складываются в узор звездного неба.
А сейчас из каждой вырываются шипы. Простынь превращается в кровавые лохмотья, но боли пока что нет, впрочем, она может так и не появится - с таким то уровнем сосредоточения на определенной мысли.
Шипы - тоньше, толще, разной длины - тускло светятся, кроваво-стальной запах перебивает запахи трав и корицы с яблоком.
Вот теперь поди подкрадись.
А как же защиты, потом? - спрашивает меня мое отражение.
Не волнуйся. У меня есть лабиринты, и тогда, потом - я буду там, и лишний никто не найдет. Главное - довершить, потому что бросать на полпути - не мой стиль. Раз уж взялась.
Ну, тяжело. Ну да. А кому сейчас легко?
Импровизируем, рыжая, импровизируем по полной. Тогда точно никто не.
Мое!
Раз взялась - то все, капец, а сделаю.

В колонках играет - Led Zepellin – Immigrant song
Настроение сейчас - Х-хы

We come from the land of the ice and snow,
from the midnight sun where the hot springs blow.
© Led Zepellin – Immigrant song

...Короткий миг забвения, ловлю неполную луну в прицел взгляда. Отражается, а потом - впивается в зрачки, в душу, полупрозрачными туманными когтями, напитывает радужку призрачной синевой.
Х-ха.
Отплевываюсь смешком, пошатнувшись, падаю, но кажется что - лечу.
От моей тени на белой стене, от спины ее ссутулившейся вырываются секущие отростки, складываются в гротескные теневые крылья. Хотя, если не смотреть на тень - никто не увидит этих крыльев.
Трясет, в груди нарастает мерный гул, который вот-вот сокрушит ребра, пытаюсь зажмуриться, но веки не смыкаются, от напряжения по лицу текут слезы - и улыбка, конечно же, улыбка!
Вены под кожей начинают светиться - сначала едва-едва, тускло, а потом - ярче. Черные плотные брюки и рубашка поверх футболки скрывают большую часть разветвленного по моему телу свечения, но руки, шея, лицо, босые ноги - сверкают, напитанные лунным светом.
Выплескиваю себя хохотом, выгнувшись, потом - срываюсь пружиной сквозь пространство, подтягиваюсь до ближайшей лестницы, взлетаю - бегу по карнизам, и что, и что, и что из того, что высота, что падение, ну и что?!
Высота, полет, луна. Холодная, отточенная сила.
Бежать на грани полета, потому что иначе эта невиданная энергия скрутит тебя тугим узлом, а мне надо действовать.
Редко прибегаю к тому методу, оно и понятно.
Проходят сонливость, усталость, их сменяют блеск в глазах, светящаяся сила лунного сияния в крови и - улыбка.
Рывок, и!..
Повисаю над городом. Крылья моей тени окутывают улицы, по ним, как по проводам, пробегают синеватые всполохи лунного света.
Я специально.

...Седьмая стая - Ключники, как они зовутся среди других - живут почти под самым чердаком, и занимают несколько комнат. Второе их название - стая Семи Ключей. Говорят, это из-за того, что их стайная легенда, которую не доказать - и не опровергнуть - гласит, что в стае есть Семь Волшебных Ключей. Кто-то говорит, что эти Ключи помогают не терять память Прыгунам (а Прыгунов и Ходоков на самом деле нет!), кто-то утверждает, что ключи это открывают ход в чужие сны, кто-то - что помогают раскрыть себя. Сложно сказать, что из этого правда, так как какие конкретно семь ключей - волшебные - утверждать никто не берется, так как эта же легенда гласит, что эти Ключи меняют свой внешний вид. А в виду того, что в стае есть много у кого самые разные ключики - может статься, что в один прекрасный момент кому-то попадется тот самый Ключ.
Что будет, если собрать все Семь Ключей - сказать сложно, но, наверное, это будет нечто фееричное.
Потому, кстати, у Седьмой нет вожака - говорят, единственный юноша - его и звали Ключник - собрал все Семь, и, как не сложно догадаться - исчез, оставив для стаи название и легенду. Вполне вероятно он, как и один из Ключей, кроется сейчас под чужим лицом и живет среди стаи, никем не узнанный, но раскусить его сложно.
Будь внимательнее - вдруг, проснувшись утром и глянув в зеркало - ты увидишь там не себя, а сутуловатого парня со связкой ключей на тощей шее...

Поет в водостоках дождь, движется ветер.
Ощущаю себя ничем, никем, и все на свете
Сливается с тьмой в перекрестных твоих переулках.
Слышишь, как что-то капает звонко, гулко?

Иди на эту капель, куда же тебе свернуть?
И каждая дверь все норОвит тебя швырнуть
В лабиринты затмений, меняющих каждый шаг.
Ну что, испугался? Но ты не гляди назад.

Пой попутную песню, пляши шагами.
Стопами найди дорогу, скрытую под ногами.
И иди на звуки капели, растворенные, как граница
Которую переходишь, как сон, не смыкая свои ресницы.

Попутная песня. Штурман.

Выхожу в коридор когда все уже расползлись спать. Телевизор выключен, никаких матрацев на полу, свет не горит. А мне и не надо - двигаюсь не ощупью даже, а каким-то пятнадцатым чувством угадываю дорогу. Местность все же мне знакомая, но мало ли кто и что здесь мог забыть. Случайно. Или специально.
Я иногда выхожу вот так - просто поговорить с лабиринтами коридоров, пошептаться с перекрестками, главное - найти правильное место, время, и - дверь.
Сейчас мне отчего-то легко, может потому что сегодня на небе нет луны, а может от того, что мало кто шарится в коридорах.
Тяну на себя дверь, ведущую из женского отсека. Вообще, открывается она наружу. Но если все правильно...
Да, все правильно - дверь покорно позволяет себя открыть в другую, нежели обычно, сторону.
Делаю шаг, и...
Огоньки. Их много. Свечи поставлены в плошки, вырезанные из бутылок кислотно-зеленого цвета. Я люблю такие, у них совершенно безумный цвет, такого не бывает в природе.
Иду вперед, чувствуя, как пляшут под ногами направления, закручиваются спиралью свершившиеся шаги. Ну не-е-е-ет! Наклеиваю на коридорную стену ярко-розовую стрелку-наклейку. Тоже более чем кислотного цвета, и направлено острие в ту сторону, откуда я пришла. Вот теперь никуда от меня эти коридоры не денутся.
В лицо ветер обиженно швыряет мне ворох старых, пожелтевших газет. Из какого коридора он их вынес, в каком времени находился этот коридор, сколько там лежала эта бумага?
Газету поймать не успеваю, надеваю пилотские очки. Если этот ветер начнет кидаться песком, пытаясь меня запутать - у него это не получится.
Тот, поняв, что его идея не удалась, стихает, пристыженно прячась в щелях и под плинтусами - где они есть, конечно - и слушает.
А навстречу мне выходит призрачный силуэт, тень моя собственная, впитавшаяся в коридорные стены. Пока я брожу по миру одному, она ходит в другом. Тут и там. Я и она.
Начинаю ей говорить о странных людях, о каких-то дрязгах, о том, что коридоры кашляют и выпускают тараканов и крыс, путаются друг с другом в неразматываемые клубки, все направления сходят с нужного им места, и куда меня занесет на следующем повороте - я не знаю, а еще, что самое главное - я не знаю, стоит ли мне искать там важное, или это так, прихоть перекрестков, которые, кстати, тоже оказываются совсем не там, где им надо.
Тень не издает ни звука, но я знаю, что смеется. Это чувствуется как легкое морозное покалывание под кожей. Почему-то - за ушами.
Она начинает объяснять - без слов. Не издавая привычных человеческому уху звуков. Все, что она говорит - проявляется под кожей, а потом прямо в голове, это не конкретная картинка, просто - вереница образов, петлями накладывающихся друг на друга.
Моя тень объясняет, почему коридоры Дома словно посходили с ума. Вожак, его нет, его увели куда-то. Туда. В...
...тут она делает паузу, но я понимаю, что тень имеет в виду Наружность, просто не подобрала еще образа. Но я жду, не перебиваю. Мне интересно.
...в голове вспыхивает неуверенный, холодноватый блик, льдисто-бело-голубого цвета. Оформляется во что-то гладкое, зеркальное, очень-очень холодное, и явно - крайне неприветливое. В блестящей поверхности я отражаюсь, но это и не я. То - какое-то распухшее существо, женщина с заплывшими глазами, то - отощалое, как жердина, с длинными волосами цвета пепла.
Вестимо, это я - то я, чем могла бы стать, выращенная от и до Наружностью. Но я здесь.
Перекрестки и коридоры ищут его. Вожака. Примерно так объясняет тень. Дом чует его совсем недавнее присутствие, кружит по его следам, выискивает в углах и туалетах. И не находит.
Дом ревнив, он собственник - по натуре. То, что он признал своим - не отдает ни под каким предлогом. А уж то, что отнимает силой, способно его разозлить.
Но пока он растерян, и кружит, кружит, продолжая искать. Посему, Штурман, ходи осторожно, ставь стрелки-метки, чтобы направления не опутали тебя, как силки, и не задушили. Не со зла - просто попалась под руку. А лучше - помоги искать.
Как? - спрашиваю я - Как я найду, если он - в Наружности?
Ищи кружась.
Говорит тень.
Кружась?..
Сиренево-синие спирали, которые смазывают льдисто-голубую серость с мерзостными отражениями меня. Они тянутся, не выходя за пределы "зеркала", но тени этих спиралей тянутся намного дальше.
Я - туда - могу?
Можешь. Если захочешь. Или если пока не можешь - я могу.
Тень гладит меня призрачной рукой по лицу, и касание ее - неощутимо даже ветру.
Спирали. Кружения. Вот как.
Тень растворяется, улыбнувшись мне из-под спутанных косм. На голове ее блеснули хищно и как-то свирепо пилотские очки.
Тени... Дом всегда с теми, даже когда на этого кого-то ложится лишь тень его...
Возвращаюсь по розовым стрелкам. Хорошо, что их не сорвал ветер, а коридоры ничего не могут с ними поделать.
Себя не похвалишь - никто не похвалит, потому говорю вслух, улыбаясь:
- Какая я молодец!
Мне кажется, перекресток смеется. Пыль сверкает, как драгоценности, в свете дурацких зеленых плошек.

Я покажу тебе море, брат, возьми меня за руку, слышишь, и не отпускай, вцепляйся не пальцами - своим существом всецело, я покажу тебе море, брат!
Я проведу тебя между коралловых рифов, алых, как кровь, хлещущая на снег, мы не разобьемся, не бойся, не захлебнемся, знаешь, я у моря - приемная дочь, значит и ты ему - сын приемный.
Вокруг нас будут крутиться смешные рыбки и скаты, и все затопленные сокровища мира - на, смотри, не отпускай руки, не отпускай только моей руки.
И синяя глубина не давит, и пузырьки воздуха - не в холостую, и этот золотисто-белый песок, эти души, пожелавшие остаться на дне, не в силах расстаться с морем, потому что они были больны им при жизни - больны им остались и за гранью смерти. Все это - смотри, впивайся зрачками в зеленовато-карих глазах, не упускай, и ничего не бойся - я стою слева от тебя, смеющаяся полупрозрачная фигура, и волосы мои - цвета коралловых рифов, твои же - белый песок глубин, смешанный с развеянным серебром.
Смотри же на море, видишь - оно цвета стали, дыбится, ярится, вот-вот обрушиться, но не бойся - смейся со мною, брат, ведь мы оба безумны!
Я научу тебя языкам моря, языкам Атлантиды, и говорить ты с ним будешь, не шевельнув губами, единым, целостным движением сердца, горячим и страстным, и море будет понимать тебя, отвечать, и петь свои вольные песни о прекрасных пиратах, которые многим на берегу кажутся ужасными по виду своему и деяниям своим.
Но они больны морем, и я больна им, и эта самая прекрасная болезнь, существовавшая в моей жизни, прекраснее любви, потому что видишь, за любовь я отдала свое безумное сердце, и не получила ничего взамен, море же - вдыхает в меня жизнь, и обещает подарить мне новое сердце, раковинку с золотистой жемчужиной внутри. И пусть, и пусть я буду принадлежать морю, и пусть! Ведь я уже принадлежу ему, остальное - лишь видимость.
Смотри в это море, брат, и знай, что всегда можешь спросить у него совета и помощи, оно - не человек, чтобы уметь предавать тебя, и оно - умнее и мудрее меня, оно знает, какая помощь тебе нужна. Море не знает предательства, но знает и понимает законы наивысшей любви.
Я научу тебя говорить с ним, петь с ним, потому что это одно из немногих сокровищ, которые по-настоящему ценны, а больше, брат мой, ничего не бывает ценным в этом смешном и странном мире людей, за которых отдаешь свое сердце и получаешь только звенящую, страшную, пожирающую пус-то-ту.
Смотри - танцует, сребрится, тянется, говорит, всегда, всегда, и - умеет безвозмездно любить.
Вот только слышишь, брат, получив однажды любовь моря - никогда не станешь прежним, эта та самая страшная болезнь, сгубившая моряков и пиратов, что покидали дома и уходили, чтобы остаться навеки молодыми и опьяненными морем и ветром.
И мы тоже будем вот так - на этих невозможных берегах, под этим палящем солнцем, лихо повязав банданы, стесывая руки о канаты и мачты, таская воду из трюма, заговариваю бурю и бить по губам, когда свистишь, чтобы не накликать ее - запомни, брат, на море нельзя свистеть, потому что прилетает ветер, и уносит паруса.
И чайки будут нашими лучшими друзьями, потому что предвещают хорошую и ясную погоду, и учиться говорить с ветрами, и напиваться свежей водой, как ромом - потому что ничего нет ценнее на палубе, чем пресная вода.
Мы будем вопить с мачт "Земля, земля!" - и сходить с нее, чтобы посмеяться над этими людьми, девушками, которые будут приставать к тебе, мужчинами, щерящими зубы мне вслед "девчонка на корабле!", наесться до отвала свежих фруктов и не переперченного мяса, и чтобы проснуться утром под грозный рык капитана "Подъем, сосунки, свистать всех наверх, полный вперед!" - и рваться с берега в лихих звериных прыжках, и все равно, что воду из трюма таскать, палубы драить, есть странную стряпню, захлебываться солеными брызгами, все равно!
Ведь это море - оно под кожей моей, я покажу тебе этот вид счастья, один из тех, что доступен мне, не отпускай руки, и мы - пройдем этот путь под парусами, лихими криками, рыком, воем, демоническим хохотом, пьяными от пресной воды воплями и песнями, блеском сабель и ножей, рваными концами головных платков и рукавов рубашек
Ты будешь влюбляться до гроба каждый выход на берег, и девчонки будут смотреть вслед уходящему фрегату, мять бандану, очередную, которую ты оставил на память, и думать, что ты вернешься, ты может и в самом деле вернешься, если вспомнишь ее лицо, впрочем, ни ты - ни одна из них не будет долго печалиться, у нее - твоя старая оборванная с концов бандана, у тебя - недолговечный венок из ярких цветов.
А я буду любить море и только море, я взлетать буду на самый нос, стряхивать с отросших, неаккуратно стриженных волос, платок, и, позвякивая бусинами и бубенцами, целовать солоноватый ветер, и сердце мое быстро-быстро будет биться, сердце - золотая жемчужинка в раковинке, подаренное морем, чтобы я жила, жила и не печалилась ни о ком больше.
Ну что же, брат.
Возьми мою руку. В самых кончиках пальцев - душа моя, полная морем.

...Он смотрел на это чудо, странное, несуразное, бродячее. Она лежала на старом постаменте некогда осыпавшегося памятника, подтянув к себе ноги в светлых клешоных джинсах, свесив длинные рыже-красноватые волосы. Он чуть улыбнулся, и она отзеркалила слабое эхо этой гримаски - в меру дружелюбной, доверительной. Отзеркалила, ничего более.
- Ну, у меня тут поесть есть, вода в фляжке... - ему почему-то хотелось понравиться этому чуду, даже не как может парень хотеть понравиться девушке - нет, скорее, как хотят понравится одичалому, но красивому зверю. Хотя почему-то понимал тщетность своих предложений.
И был прав - она лишь покачала головой, едва-едва улыбнувшись, провела рукой по лицу, чуть выше виска, слизнула кровь с пальцев. То ли царапинка, то ли плохо заживший шрамик. Он невольно потянулся к кровоточащей ранке, осторожно, боязно, боясь спугнуть, напугать ее саму - нервную, сероглазую, с пустыми зрачками, тонким разлетом бровей и очень светлой кровью, словно масляная краска. Она чуть сжалась, но не отпрянула, когда он коснулся ее лица, провел кончиками пальцев по щеке. Рука почему-то дрожала, и некая дрожь, словно огонька свечи, отражалась в глазах чуда.
- А знаешь... - внезапно проговорила она надтреснутым, тихим голосом, словно давно не произносила человеческих, внятных слов - Я бы позволила тебе меня убить. Не страшно.
Он смутился, нахмурился, где-то в грудной клетке что-то екнуло и замерло, не понимая, что же значит это "не страшно".
- Не страшно, да... - повторила чудо - И легко просыпаться.
Ее слова походили на бред, смущали душу, заставляли сжиматься сердце, как-то болезненно и жалостливо, как у ребенка, услышавшего, что чудес не бывает.
- Да... ты не думай. Я не всегда такая, я просто ненормальная... - все в том же духе пояснила она, словно ощутив его мысли - он сам не мог разобрать сумбур в своей голове, потому можно было только ощутить.
Улыбнулась - спокойно, печально, в серых глазах вновь - затягивающая вечность пустоты, окунайся - и дна не найдешь, и - ни тени улыбки, ничего.
- Дай попить, м? - она села ровно, встрепанная, в мешковатой черной рубашке. Он протянул ей флягу, она сделала глоток, сначала понюхав содержимое - кажется, по привычке.
А он смотрел и смотрел, задумчиво и печально, словно переняв ее взгляд...

[14 Июля 2010 ]

Ликующее, восторженное и летящее. Прыгай! Лети!
Не бойся ничего и никогда...
Лети...
Твой страх легок и эфемерен, но - просто будь, я смогу тебя удержать, и небо - бело-сероватое, с льющимися потоками зимнего неба - примет тебя в свои объятия и погребальный саван обратится в плащ победы и торжества! Только - верь!..
А я буду бесшумной тенью, невесомым силуэтом. След в след, сливаясь со стоном воздуха под крылами. И снег будет оседать на волосах, на мокрых прядях, будет просачиваться талой водой в глубь зрачков, вымывая из радужки всю хмарь и грязь города, и мы прорвёмся сквозь волны косых взглядов.
Падающий снег обращает спящий мир в сказочную страну, а небо всё сыплет и сыплет, не касаясь нас - распятых на собственных крыльях, знамений Нового Мира. Мира страшного и красивого, уютно-враждебного, абсурдного, невозможного, но настолько реального, что мы сами - да, мы - кажемся ошмётками странных снов. Наш Мир. И ничей более. Созданный больным воображением двух бессознательных и отчаянных. Отчаявшихся.
Которым нечего терять...
У нас мания величия.
Но пусть наши тайны укроет снег...
Снег...
Снег...
[18 Февраля 2009]

- Волчонок! - засмеялась девушка, оглядываясь по сторонам. Лесная чаща была залита солнечным светом, играло, сияло и ликовало на резных изумрудных листьях и траве, на золотистых волосах девушки.
- Тут я. - отозвался звонкий голосок у неё за спиной. Из-за деревьев вышла ещё одна девушка, чуть помладше первой, рыжая, растрепанная, гибкая и худая, с чертиками на дне синих омутов-глаз.
- Спасибо тебе, Волчонок. - улыбнулась золотистая, протягивая ей маленький плетеный туесок.
- За что? - озадаченно спросила Волчонок, нахмурив тонкие брови. Почему-то серовато-русого цвета.
- Это мой братик был, которого ты из Мглы унесла. - пояснила девушка. Волчонок неспешно раскрыла туесок, и в руках у неё оказался недлинный черный жгут с бусинками - красно-золотыми, коричневыми, зеленоватыми. Такие носили на голове на подобие диадемок, иногда - подвязывали волосы.
- Так это твой малой был? - серо-синие глаза удивленно глянули на девушку - Не знала. На кой ляд он во Мглу-то сунулся? Али не знал, что не соваться туда лучше людям? - она не упрекала - просто спрашивала.
Глубь леса, Мглу чащобную, обходили и звери и птицы, а людям там и подавно делать нечего было. Кто знает, что это такое? Порог, за которым таится Морана, смотрит за миром, а, может, и вовсе Ничто, которое за Чем-то охотится?..
- Да... с дружками поспорил, что сунется туда, и живым выйдет... - потупилась золотистая.
- Ну и вышел. Вернее, выехал. - проворчала Волчонок, примеривая нежданный подарок. Именно она ведь, волчицею серой, вытащила его из тех чащоб, волоком, на себе. И тянулись к ней длинные цепкие пальцы то ль Мораны, то ль ещё чуда какого, но - не успели, не хватило проворства лесного серебристого духа достать, Отцом хранимого. А Отец был тогда, смотрел ясными желтыми глазами за дочерью своей, из тьмы, бежал рядом, и чувствовалось дыхание Его, запах шерсти, а после - крови. И отступила тогда Мгла, в свои чащи, в свою даль невиданную, отпустила молодую волчицу с мальчиком.
Лесной дух улыбнулась.
- Отца благодари, не меня. Он нас хранит.
...А следующей ночью слышался вой, который несся над сонным миром мягкой рысью, поступью, звоном звенел в сердцах, и знали люди - лесные серые духи с ними...
...И волки слышали раскатистое, словно гром, ворчание Отца их, и знали, что Он с ними, всегда, с каждым. И подхватил Он кружево воя, и звенящая песня лилась по небу, до самой глубины его, разгоняя тени недобрых намерений и злые силуэты, взгляды.
...И знали волки - Отец всегда будет с ними, в одной стае, в одном вое, в каждом сердце. И в волчьих, и в людских...
...Пока мир не переменился, и не пришли Другие люди. Пока мир не стал таким, который мы видим за окном...
Но только я знаю, что Отец всегда с нами. Со всеми. И что он смотрит на меня теплыми желтыми глазами, ворчит раскатисто, как гром, и от него пахнет Логовом, теплым, вкусным запахом, с ним и запах шерсти матери, и вой отца, привкус молока и первой крови, и дождя и лунного света. Отблеск снега и шуршание листвы по осени. Он Отец всем стаям, и все мы - одна Стая. И неважно, сколько племен людских помнит о Нем, но мы - помним, мы - Стая, единство, волки, мы...
И теперь я в бегах, в пене, в мыли, в крови, в азарте!
Волчий Бог в облаках намечает мой Путь по карте...

[08 Октября 2009]

...Он падал. Она видела, как искалеченное тело, чуть изогнувшись, рухнуло на выглаженные камни Дна. Вокруг - лишь скалы. Он. И Тот, Кого Надо Уничтожить. Не просто - Убить, а - Уничтожить, стереть саму память об его существовании, выкорчевать его следы даже там, где следы не отпечатываются. Чтобы вещи забыли его прикосновение, чужая память - его голос, а души - боль, которую он нёс.
Убийца рванулась с места. Да, Он повелел ей не встревать - но сейчас Он изранен, и алая кровь окрашивает камень. Белая волчица прыгнула совершенно бесшумно, распоров неподвижный воздух...

Он шёл через лес, кутаясь в чёрный плащ. Ветки пригибались к земле от снега и льда, дыхание облачком срывалось с губ. Зима выдалась лютой и снежной, но Он почти не утопал в сугробе. И не оставлял следов. Незаметно вечерело, в небе всходило идеально круглое, Волчье Солнце, бросающее серебристые невесомые дорожки сквозь деревья. Вдруг, Он услышал плач. Нет... рыдающее подвывание, совсем тихое. Оглядевшись, фигура в чёрном плаще направилась вправо, небольшим посохом, вернее, длинной прочной палкой, с которой содрали кору, расчищая путь...

...Тот, Кого Нужно Уничтожить замахнулся выбеленной гладкой палкой, но мощные клыки успели перехватит её, потянуть, выдрать из рук, отбросить прочь. Он НЕ ИМЕЕТ ПРАВА касаться того, что принадлежит Другу...

...Он вышел на небольшую заснеженную поляну, укутанную в лунный свет. Поляна была не совсем пуста - её пересекало поваленное, гнутое дерево. Идущий заметил небольшую нору, выкопанную под деревом. Оттуда доносился плач-всхлип. Подойдя поближе, незнакомец внимательно заглянул в подкоп. Потом отложил посох, осторожно запустил в нору бледные руки, не обтянутые перчатками, и вытащил на свет волчонка. Что он делал здесь, посреди лютой зимы, когда ни одна волчица не заводила себе потомства, оставалось загадкой. Вернее, не он. Она...

...Поток воздуха ударил в глаза, прошелестел в белой шерсти. Волчица прильнула к груди земли, скалясь. Враг попятился, вытаскивая из ножен сталь. Убийца зарычала, и скользнула сквозь воздушные потоки, обходя Врага по левому боку, намереваясь либо сделать прыжок, метя в горло, либо вцепиться в бедро, и лишить его подвижности...

- Как же ты тут оказалась, красавица? - улыбнулся Он, откидывая капюшон. Совсем ещё молодое лицо, пепельно-русые, длинные волосы разметались по плечам, серые, живые глаза... Он был красив, так, как может быть красив дикий и смертоносный зверь, а голос звучал уверено и певуче. Маленькая волчица только всхлипнула, доверчиво прижавшись. Она не чуяла от Него запаха человека. Этого запаха просто не было... Только - леса и северного ветра...

...Она выбрала третье - и вцепилась чуть ниже колена, чувствуя, как сокрушается такая хрупкая кость такого мощного Врага. Остриё меча только-только коснулось спины, но Убийца уже отпрянула назад, чувствуя, как что-то тёплое стекает по плечам и передним лапам. Она Уничтожит его...

- Я назову тебя... - вновь улыбнулся Он - ...Зима. - и рассмеялся. Волчица не боялась. Он не причинит ей вреда. И она не оставит Его...

...Рык. Тихий, утробный. И ярость в синих, как небо, глазах. И ещё - холод и лёд. Сейчас она заходила с правой стороны, решив вцепиться в руку и обезоружить Врага. Боли не было. Не должно было быть - и не было...

- Зима! - окликнул Он. Белоснежная волчица, ещё нескладная, как и всякий подросток, вылетела из леса, радостно свесив язык и прижимая большие мохнатые уши к голове. Ей не было ещё и года - но было видно, что Зима вымостится в мощного и сильного зверя. Весна одурманивала запахом набухающих почек и звоном быстрых ручьёв.

...Бросок. Убийца вонзила клыки в руку, чуть выше запястья - ей повезло. И сжала тиски челюстей. Меч со звоном выпал из руки Врага. Даже кольчуга не спасла - волчица чувствовала металлический привкус крови. Клыки увязли в тёплой плоти, раздался сдавленный крик - тогда она отпрянула, уходя от небольшого клинка в левой руке Того, Кого Нужно Уничтожить. Но кожа на руке висела ошмётками, обрывки вен хлестали кровью...

Её первой жертвой стал какой-то бандит с дороги, решивший «узнать», что же находится в Его сумке. Он даже не успел посохом замахнуться, как Зима прыгнула, и спустя полминуты несчастный рухнул с разодранной глоткой. Волчица отошла от трупа, слизывая с морды кровь шероховатым языком, который так доверчиво мог вылизывать Его руки...

...Она наносила стремительные удары. Бок был чуть поцарапан, одно ухо - оборвано, словно в обычной волчьей драке. Враг терял силы, истекая кровью. Убийцу же подпитывала злость.
Но, Он же ещё жив, Он выживет, обязательно выживет, она залижет Его раны, и Он вновь будет играть на флейте свои чудесные песни, гармонию леса...

Её вторым именем стала Убийца - кратко и хлёстко. Он вырастил её, не осуждая, не приручая, как свою. Он стал именно другом. И Зима не оставляла Его никогда, разделяя одиночество и свободу на двоих. Белая волчица и парень с красивыми серо-стальными глазами...

...Раздался вой. Плач, отражающийся от скал, уносящийся высоко-высоко, тревожа сны смертных. Зима сидела возле Него, и, запрокинув голову, плакала. Поздно было зализывать раны, поздно были лечить Его сердце своим присутствием. Он ушёл. Он ушёл один, без неё, не оставив в одиночестве, но не смог остаться сам.
Она всегда была с Ним. Зима делила свободу и одиночество на двоих. Даже последний бой они разделили пополам. И смерть они разделят тоже - на двоих...
Кровь с разодранной спины смешивалась с Его кровью. Волчица лежала, положив голову Ему на грудь. В шерсти прятались серебристые капли. Синие глаза мутнели...
Даже смерть они разделят на двоих...

[05 Октября 2008]

Я сегодня буду играть на флейте.
На собственном позвоночнике.
(с) Маяковский

Тело мое белое да касаньем высуши, да лаской вытрави все жиры человечии. Да под ребрами клапаны, ладонями - пальцами, вдави и играй, и играй да не останавливайся.
Я - та флейта, что полуночью зовет усопших всех на поминание, я - та флейта, коей созвучия зовут на жизнь - не ко смерти каяться. А луна в небесах качается, луна на убылье - хоть и полная, ты садись ко мне на облако, я молчу, не заговариваю, а ты пальцами да по клапанам, и услышишь вдруг подреберьями сердце бьется, не останавливаясь. Только вдруг обернется птицей белою, обрастая перьями - в ночь вспорхнет.
...Ты не бойся, милый мой, снится это тебе под музыку, под прОклятую ту флейточку что из тела моего создана, ах бы знать бы тебе, что завещано, что за музыка та заклятая, но ни Крысолов из Гамельна, но вещая пичужка Сирин - никто и знать не может, что завещано во мне лунной силою.
Ты пройдись по клапанам пальцами - да считаю с них лабиринты памяти, я судьбу тебе начертаю славную - лишь научись ты играть как надобно.
...И вернусь я птицей белою, обернувшись собою засветло, только флейта опять зазвучит во мне, запоет во мне да отраваю.
...Тело мое белое да касаньем высуши, да лаской вытрави все жиры человечии, да под ребрами - клапаны. Это флейта - твоя, о бог ты мой, и играй, прошу, про бессмертие.
И луна в окно все светила мне, мир она снизу до верху - обесцветила...
Сердце вдаль рвалось, очумелое...
Покрывалось вновь - бело перьями...

- Скажи мне, Алиса...
- Ммм? - улыбается девушка уголками губ.
- Откуда ты пришла? - он накручивает прядь её длинных волос на палец. В полутьме волосы Алисы кажутся красновато-каштановыми.
- Что ты имеешь в виду? - лукаво щурится она. В серых глазах пляшут огоньки далёких, и колючих осколочков. Звёзд.
Он улыбается. Проводит по её дивным волосам. И со вздохом произносит:
- Не язви, Чеширик. Где твой мир?
- Не так. Мир. С большой Буквы. - она сжимает губы, продолжая улыбаться глазами.
Он ухмыляется. Недобро. Жестоко.
- Хорошо. Где твой Мир? - повторяет вновь... тот, кого мы окрестим просто Он.
- Непра-ави-ильный вопрос... - улыбается Алиса широко, показав остренькие кошачьи клыки.
- А каков же вопрос будет правильным, Чеширик? - спрашивает Он, держа девушку за подбородок пальцами аристократа.
Она чуть наклоняет голову, но не вырываясь из осторожной хватки длинных бледных пальцев. Смотрит в глаза своему собеседнику - долго и внимательно. Где-то у них над головой вспыхивает звёздочка, отражается в черноте зрачков.
- Представь, что было бы интересно узнать в первую очередь... ребёнку. Ребёнку, который случайно встретился с Безумной Алисой... - она осторожно протягивает руку, проводит по щеке. И чувствует под ладонью шероховатую поверхность грима.
Такую же, как и у неё сейчас. Лёгкий и неброский на первый взгляд.
На людях они прячутся даже друг от друга.
Или же - при звёздах.
- Какой твой Мир, Алиса? - Он улыбается - в его глазах на миг вспыхивает пара искр. Потом они вновь становятся холодными и колкими. Как звёзды, сталь. Или разбитые зеркала. По сути, тоже звёзды.
- Он... - Чеширик улыбается - Он... для меня он - настоящий. И для тебя - тоже. А ещё... Ещё там есть много Дорог! И Путей! - её глаза сверкают - Их много. Но ты ведь прошёл их все-все-все, правда?!
Он смотрит на неё - на свою рыженькую Алису. Он понимает, что её нельзя считать глупышкой - просто она не загоняет дитя в своей Душе слишком глубоко. А ещё... ей можно восхищаться. Именно из-за того, какая она есть. А она продолжает говорить дальше, зная его ответ.
- А ещё там будет небо! Оно бесконечное! А по ночам оно будет напоминать бездну, в которую кинули пригоршню серебряных монеток! Или даже золотых... Одни будут ближе, другие - дальше. Дальше, погружённые в бездну. Влюблённые в небо...
У неё ямочки на щеках. Их не скроет даже блёклый грим. И в затемнённых волосах вспыхивают огненные прядки.
- А ещё... ещё там будет море! Дикое и свободное...
- Прямо как ты. - не удержался Он, перебив Чеширика.
- Наверное... - задумчиво отвечает она, глянув вдаль, но, словно спохватившись, продолжила.
- А ещё там будут леса! И трясины... Ты ведь обязательно пойдёшь туда, верно? - её глаза задорно, и немножко грустно блестят.
- А куда же ещё, Чеширик? - внезапно, Он встаёт, берёт длинными белыми пальцами звезду. Она не жжётся. И не холодит пальцы. Его пальцы. Тренькает нитка, словно струна, Он садится обратно, отдаёт звезду Алисе, проводит по её волосам.
- Я знаю. Ты сбережёшь эту звёздочку. Для тебя она не холодная, - Он улыбнулся, и туманом-росою опал на траву и на каштановые в полутьме волосы Чеширика. Она вздохнула, коснулась бисеринок на прядях. Каштановый цвет смывался под пальцами, становился более ярким. Истинно рыжим.
- А там будут настоящие звёзды... - она посмотрела в небо - А ещё я не буду там скучать... ни по кому...
Она встала, провела рукой по звёздам. Те звякнули с холодноватым пренебрежением. Алиса улыбнулась. Она не имеет права срывать здесь звёзды. Она отдала это право.
Чеширик расправила полупрозрачные, но явно пепельные крылья, и вылетела в окно, висящее в воздухе, разделяющим два мира. В суету, уходящее лето, тоску и одиночество.
А на запястье мерцала нежным жемчужным светом звезда на тонкой, но прочной нитке из чужих слов.
Впрочем, не совсем чужих.
Для неё.
Крыланутой Алисы. Чеширика.


[09 Августа 2008]

- Смотри… - проговорил парень лет девятнадцати, указывая за спину хрупкой девушки кивком. Она обернулась. В её зрачках застыл ужас. Миллионное войско замерло внизу, под обрывом, и в глазах каждого светилась решимость: победить, или умереть.
- Они пойдут на штурм, Крылатая. Небесная Цитадель рухнет и погребёт их под собой. Ты этого хочешь, Крылатая? – в его голосе слышалась сдерживаемая сталь, и… надежда. Странная, кровавая надежда.
- Нет… - прошептала она – Этого не должно быть… - её плечи дрогнули – Но… у вас есть крылья… почему… зачем я вам нужна?..
- Посмотри. – лаконично проронил парень, и за его спиной возникли иссиня чёрные крылья. Оборванные, половины маховых перьев не было, сустав на сгибе кровил.
- Разве я могу летать? – вздох – И разве могут летать они?
- Я… - запнулась девушка. Парень промолчал, улыбнулся невесело, и протянул ей руку. На широкой ладони плясал тёмно-бордовый огонёк, капля крови. Девушка вздохнула, и ее тонкая белая рука потянулась навстречу. На холодных, молочно-белых пальцах дрожали золотисто-алые искры. Крылатая и Лишённый словно хотели пожать друг другу руки, но ладонь девушки зависла над его ладонью, и капли крови слились в единый, яростный огонёк. Небо раскололось криком. Ветер бесновался, путался в чёрном плаще юноши и в белых одеяниях девушки, гладил длинные волосы. Их крик подхватили миллионы голосов внизу, и двое рванулись к обрыву, каждый зажав в кулаке Огонь Крови. Они синхронно оттолкнулись от края, и… белые крылья девушки рассекли воздух, зашелестело чёрное оперенье оживающих крыл юноши. Они взмыли вверх, и их руки вновь чуть-чуть не сошлись. А внизу…
…внизу оживали Падшие… Лишённые отбрасывали наложенную на них маску, сбивали цепи… и…
…взлетали. Вскоре, вокруг двоих, парящих в воздухе, окружило крылатое войско, словно воронкой поднимаясь с самой земли, и уходя далеко, далеко в небо…
А в ветер вплеталось серебро. Серебро слёз. Крылатая плакала. Она искупала Грехи. Она должна умереть… и она умрёт…
С тем, кто держал Боль вместе с ней… Он улыбался. Он видел возвращение своего народа. И он не боялся…
- Не бойся, Вайт… не бойся… я с тобой… - проговорил он, улыбаясь. Её широкие одежды вились по ветру.
- Мой Ангел… - прошептал он, прежде чем небо разлетелось под напором Возрождённых, и два силуэта: чёрный и белый, устремились к земле. Ветер тщетно пытался подхватить их под крылья, но нет, нет, нет… паденья не остановить, только перья танцуют между собой… белые, и чёрные… и две искорёженные крылатые фигуры на земле, сомкнувшие руки в последний момент… Крылатая, ставшая Святой, и Лишённый, всё же Возродившийся…



[03 Января 2008]

Ведьмы хоронят сынов, ведьмы хоронят мужей. Мужчины уходят рано, угасают, просачиваются сквозь прозрачные натруженные пальцы в небытие, и женщины - слабые женщины! - остаются одни. Они не то чтобы страдают, когда доживают до полсотни лет, просто остается оскомина, осадок неприятный, что все это незачем было, этот миг чужой жизни.
Они чувствуют смерть, и молодые и старые - хорошо чувствуют, ловят ее тленный запах чуткими крыльями резных носов.
Увы - колдунов в этом мире не так уж много, и на десять девчонок по статистике девять ребят. И приходится любить обычных, смертных мужчин, носящих их на руках, пытающихся носить им звезды горстями, как семечки, позднее - ленивых и пьющих, обычных, обыкновенных...
Потому только оскомина и быстро проходящая истерика, тихая и сама с собой.
...Но если вдруг ты такой хороший, добрый, ласковый, не звезды с небес - а целый мир на ладони в виде маленького зверька, снишься каждую ночь и смеешься как-то особенно мягко - только не вздумай быть простым смертным мужчиной, только посмей не быть колдуном...

- Интересно, за сколько отрастут? - думала она, стоя нагишом у зеркала, задумчиво покачивая ножницы в пальцах. Буквально днем она остригла волосы своей волшебной сестре - шикарную каштановую волну.
Хмыкнув, она наклонила голову, ухватила рыжину в хвост, и срезала чуть ли не наугад, небрежно, и не очень легко - оказалось, волосы тут были гуще, чем на концах.
Пора было срезать старую труху, накопившуюся в волосах, и отращивать новую судьбу. Такую, какую хотелось.
Срезанные волосы она выкинула в тот же пакет, что и волосы своей сестры.
...Когда-нибудь, упав на землю, они прорастут, каштановые - волшебным целебным орешником с изумрудной листвой по весне, и золотою - осенью, а рыжие - мифическим цветком папоротника лепестки раскроет, полыхнет жаром пламенным.
А волосы отрастут здоровее и гуще прежних.

Он стоял, прислонившись к стене, подбоченившись, в правой руке поигрывая шпагой, не уступая собственному оружию в изяществе. Длинные пепельные волосы были собраны в хвост, и только две пряди, красные, как кровь, будто бы пылали по бокам головы. Насмешливые голубые глаза на самом деле прятали под ухмылочкой любопытство и интерес. Стряхнув с манжета вычурного серебристо-стального камзола несуществующую пылинку, он спросил:
- Так, значит, тебя передала мне на попечение метресса Луиза?
Девчонка кивнула. Она тоже обладала весьма странной внешностью - типичная для подростка нескладная фигура, неровно остриженные короткие волосы - русые с оранжево-огненными прядями. Серо-синие глаза, бледная кожа. Облупившийся лак на ногтях.
"А в бедрах широковата будет" - покачал головой своим мыслям мужчина - "Ей не удобно будет просачиваться между выпадами и ударами."
- Я так и знал, что эту старую стерву пришьет кто-нибудь из её ретивых любовничков. - фыркнул он.
"И где только она подобрала эту дурнушку?.."
- Что ж, в письме говорилось, что она учила обращаться тебя с оружием?.. - и, не дождавшись ответа, он словно бы потек сквозь пространство, мелькнуло крыло отточенного удара шпаги, рассыпавшись осколками звона о сталь. У девчонки шпага была не хуже, похоже, сама покойная метресса Луиза когда-то выделила из своей коллекции.
Мужчина по-кошачьи вывернулся, уходя, будто бы отступая, но тут резко скользнул вбок. Девчонка успела отклониться, но кончик шпаги ужалил в локоть левой руки, расцветив белоснежную блузку алым. Лишь царапина. Пока.
"Неужели Луиза думала, что я приму это недотепу? А как же другие её девочки, воительницы высшего класса и соблазнительно-опасные ведьмочки? Из какого сброда она их вылепила? Неужели вот из такого?"
Мужчина фыркнул. Он уже видел, что с этой мерзостью придется помучиться. Сделав ложный выпад, который был бы встречен сталью противницы, он чуть отклонился, и серебристое крыло взлетело, рассекло правый висок девчонки. Она попыталась его достать своей шпагой, на кончике которой что-то золотисто-матово блеснуло, но он грациозно ускользнул, отходя, давая понять, что "бой" окончен.
- Ладно, я беру тебя. Но помни - лишь из жалости... - он полупрезрительно хмыкнул.
Девчонка смотрела в его холодные глаза, две льдинки. У неё были глаза цвета осеннего неба. Синева с примесью дрянной стали.
Она опустилась на одно колено, но не сводя глаз от лица.
- Благодарю вас, учитель... - чуть слышно, едва картавя, проговорила она. Странный голос, не понять, красивый ли, нет...
- Зови меня мессир. - и без того низкий голос пепельноволосого ушел в легкую приятную хрипотцу.
- Оружие великой метрессы будет служить вам верой и правдой, мессир. - и только сейчас она склонила голову, но мессир все равно чувствовал на себе её взгляд.
"Черт побери, это и в самом деле оружие Луизы..." - он обмер - "Но откуда у этой дурнушки ЭТА шпага? Неужели у метрессы не нашлось кого получше, кому можно было передать клинок?"
- Почему Луиза передала шпагу тебе? - решил спросить тот.
- Я не помню, чтобы у нее были ещё наследники...
"Она её дочь?!" - мессир не верил своим глазам. Как, ну как у этой прелестной стервы мог родиться вот этот рябой куренок, ну вот как?!
- Поднимись. Клеймом твоего ученичества будет этот шрам у тебя на виске. Ты и в самом деле её дочь? - он чуть наклонил голову в бок, внимательно приглядываясь к девчонке. Ну не видел он сходство с той метрессой, красивой, неземной, стервозной, великолепным бойцом и колдуньей...
"Которую я когда-то любил..." - с горькой усмешкой подумал мессир - "Эх, Луизка, Луизка Фива, где ты, когда ты, кого успела подцепить?.."
- Что ж, Волчонок, я ещё проверю по своим связям, кто ты. Я не помню, чтобы у великой метрессы были дети... Ты свободна. - его усмешка стала паскудной. Волчонок? Что ж, раз Луиза не указала никакого другого имени в письме, пусть будет Волчонком.
- А ты ведь любил её... - внезапно проговорила девчонка, тон её голоса изменился, стал мягче, бархатнее. А в зрачках плясали блекло-золотые искры... те искры, которые когда-то видел мессир в глазах стальной ведьмы. Он будто воочию увидел эти глаза - зелёные, с этими вот искрами. Луиза Фива была невысока, изящна, тонка, обладала непокорной гривой цвета молочного темного шоколада, которые всегда, от природы, были завиты. Тонкое бело-фарфоровое личико...
Она была красива, очень красива...
- Что ты сказала?.. - почти прорычал мессир. Но девчонка подняла на него взгляд, который не пойми когда успела отвести, и уставилась на него с немым вопросом. Было видно, что она не понимает, о чем он.
- Ладно... я тебе верю. Ты свободна. - мессир только махнул рукой, проводил подростка хмурым взглядом, и ушел в свои покои.
В эту ночь ему виделись невероятные глаза стальной ведьмы, той, которую когда-то не смог удержать...
Эта была летняя ночь, двенадцатый день от начала Солнцеклеша, и было тогда Волчонку тринадцать лет...
И не знал мессир Ришар, что через восемь лет он ещё пожалеет, что взял на попечение дурнушку со странным именем, что вспомнил о своей несостоявшейся любви, выжегшей ему сердце, отчего и появилось когда-то в волосах его две кровавые пряди. Это несуразное напоминание маячило у него перед глазами ещё целых долгих восемь лет...
далее

...эти движение - воплощённое в плоть отчаянье первых дней снега! Каждый взмах - это ветер, путающийся в пальцах...
Она танцевала, самозабвенно, окутывая себя в рождающееся Северное Сияние, и на снегу оставалась цепь длинных узких следов. Поблёскивали узоры серебром на тонких колготках, шелестела длинная чёрная юбка, то развеваясь по ветру множеством складок, то обвиваясь вокруг ног, переливались снежинки на рыжих волосах и фиалковом вороте чёрной блузы, звенели браслеты монисты на тонких запястьях и лодыжках. Её руки то кружили в самобытном танце над головой, то - раскинуты в стороны. Танец Вьюги. И кожа - белая-белая, смальтовая синева глаз, смех - бьющиеся льдинки. Не тронь, не тронь, таящийся во тьме снегов огонь!
Вдруг, вокруг неё оплелись лабиринтом снежные струны, металлическим звоном обозначая каждое движение ветра, завихрившегося вокруг тёмной фигуры, подняв её в воздух. Одной ногой ведьма касалась снегов, самым носочком, вторую - чуть подогнув к себе, сгорбившись в секущем вихре, юбка вновь оплела ноги - тонкие и быстрые ноги танцовщицы, и поблёскивали на них браслеты с бубенцами и звёздами, снежинками... Безвольно раскинутые в буране руки дрогнули, и - полетели по стальным струнам зимы, заключившей её в лоно своё, в лоно вьюжное, ожидая, когда ведьма вберёт в себя её ледяную страсть и яростную беспощадность колких граней... Когда её кожа станет словно полупрозрачной, белой, просвечивающей переплетение синеватых вен, но не вода в которых - а огонь. Ждёт, когда её глаза очистятся от серости и станут самым синим льдом, когда её волосы впитают в себя лоск Сиянья Поднебесного...
А её руки летели по Струнам Вьюги... Тонкие пальцы с серебристыми коготками оставляли алые капли на натянутых нитях, и бушевала вьюга, её приёмная мать, приютившая ведьму, бесхозную и брошенную в водоворот ледяного гнева, и летела по бескрайней степи песнь, с перезвоном бубенцов, без слов, лишь дрожью струн отзываясь на вой в пещерах...
Ведьма улыбалась - шальная, и такая красивая в своём безмолвном кличе... Пора! Вы слышите?! Пора! Пора, друзья, Вьюга зовёт нас! Пора!
И вой отражался, бился испуганным эхом, вплетался в само её существо, её сердце, её душу...
А Вьюжная ведьма творила. Творила обновление, стряхивая пепел с плеч. Творила удачу и силу духа, творила чужое счастье.
Потом она упадёт в снег, обессиленная, но счастливая. И улыбка застынет на её губах. И колыбелью её станет буран, заметёт все следы, укутает от ненужных взглядов и дурных слов, и покажет путь только тем, кто дружен с Королевой Зимою, и позволит найти под слоями снегов спрятанные во тьме огненные пряди, пламя стужи...
Вот только кто способен услышать?.. Вот только кому это будет нужно?.. И зачем?
А ведьме почти всё равно - она улыбается...

[20 Ноября 2008]

Идти... идти... идти. А снег забивается в ворот плаща, сечёт лицо. Холод... холод... холод... Но не-е-ет, он не устал, ни в коем случае. Усталость - это не про него. Шаг... шаг... шаг... Кажется, будто сердце тоже стало биться медленнее, в такт шагам. Ветер сильный, слишком сильный. Сшибающий. И снег... Острые, безжалостные снежинки, словно осколки старого елочного шарика. Вроде бы маленькие, нечем раниться, а ранят. И уже губы солёные от крови. А когда было тепло - они были солёными от слёз. Потому лучше холод.
Но так ли это...
Вдруг, серую белизну прорывает солнечный свет - ликующий, радостный. И - силуэт, словно нарисованный чернилами на стекле, в которое яростно светит солнце. Кажется, снег не трогает это существо. А она идёт навстречу. Протягивает руку - романтически хрупкую, с длинными пальцами, что, впрочем, способны на воровство. Протягивает он в ответ руку - иссечённую колкими льдинками, израненную холодом злой зимы. Это существо можно было бы назвать ангелом... но у ангелов не может быть такой хватки. Тонкие пальцы и хватка оголодавшего упырёнка. И ангелы не красят ногти чёрным лаком. И у ангелов не сбиты костяшки пальцев...
Или бывает?
Она ведёт его сквозь вьюгу - туда, к солнечному свету, не обжигающему, но безмерно приятному. Она идёт босиком - и остаются кровавые следы.
Может, она всё-таки ангел?..
Он не видит её лица. И знает, что это к лучшему. Он боится представить, сколько боли впитало в себя это существо. Он знает, сколько душ оступилось, отпустив её руку. И потому не делает шага назад, чтобы не причинять боли этому существу.
А руки её тёплые, мягкие, не смотря на сбитые костяшки и воровскую деятельность пальцев. Чутких, гибких.
Это существо выведет... главное, не отпускать руки. А она уж точно не отпустит...
Кто это существо?

[07 Апреля 2008]

Серия сообщений "Минутные сказки":
Часть 1 - И всю ночь говорить про космос
Часть 2 - Это существо
Часть 3 - Хрустальные
Часть 4 - Привет звездным ветрам
...
Часть 28 - 04. Холод.
Часть 29 - 35. Голос над мирами
Часть 30 - 43. Видишь город в темноте... (с)