Вот говорят: Россия... Реченьки да березки... А я твои руки вижу, узловатые руки, жесткие. Руки, от стирки сморщенные, слезами горькими смоченные, качавшие, пеленавшие, на победу благословлявшие. Вижу пальцы твои сведенные, - все заботы твои счастливые, все труды твои обыденные, все потери неисчислимые... Отдохнуть бы, да нет привычки на коленях лежать им праздно... Я куплю тебе рукавички, хочешь - синие, хочешь - красные? Не говори "не надо", - мол, на что красота старухе? Я на сердце согреть бы рада натруженные твои руки. Как спасенье свое держу их, волнения не осиля. Добрые твои руки, прекрасные твои руки, матерь моя, Россия! Вероника Тушнова

Двое шли и ссорились. А ночь голубела празднично и хрупко. Двое шли и ссорились. Уступка не могла уже ни в чем помочь. Их несправедливые слова раздавались явственно и гулко. А в несчетных лужах переулка залегла такая синева, словно небо в них перелилось... В каждой синяя луна лежала, в каждой облако, дымясь, бежало, тонкое и светлое насквозь. Пахло глиной и древесным соком, холодом нестаявшего льда. Шелестела зябкая вода, торопясь по звонким водостокам. Мир лежал торжественный такой и необычайно откровенный. Он бы выдал тайны всей вселенной, но под равнодушною ногой разлетелась вдребезги луна, облако тонуло, и на части хрупкая дробилась тишина... И никто не вспомнил, что она - тоже счастье. И какое счастье! Вероника Тушнова

Сады моей души всегда узорны, В них ветры так свежи и тиховейны, В них золотой песок и мрамор черный, Глубокие, прозрачные бассейны. Растенья в них, как сны, необычайны, Как воды утром, розовеют птицы, И - кто поймет намек старинной тайны? - В них девушка в венке великой жрицы. Глаза, как отблеск чистой серой стали, Изящный лоб, белей восточных лилий, Уста, что никого не целовали И никогда ни с кем не говорили. И щеки - розоватый жемчуг юга, Сокровище немыслимых фантазий, И руки, что ласкали лишь друг друга, Переплетясь в молитвенном экстазе. У ног ее - две черные пантеры С отливом металлическим на шкуре. Взлетев от роз таинственной пещеры, Ее фламинго плавает в лазури. Я не смотрю на миг бегущих линий, Мои мечты лишь вечному покорны. Пускай сирокко бесится в пустыне, Сады моей души всегда узорны. Николай Гумилев

Ты ножик вынул не спеша, гордясь своим искусством, и с маху сталь в кору вошла с тугим и сочным хрустом. Береза белая была как тоненькое пламя. Я сок березовый пила к стволу припав губами. Еще несладкий ранний сок из треугольной раны тек капельками светлыми, частыми, несметными... По каплям жизнь ее текла, лесная кровь сочилась... Но чем помочь я ей могла в беде, что приключилась? Лишь помня о судьбе своей, своей полна печали, я чувствовала вместе с ней мертвящий холод стали. Вероника Тушнова Галерея_Дефне

Ни свет, ни темень. Пять утра. Тумана вешняя сгущенка. И воздух нежен, как печенка Оленя, снятого с костра. Волнисты окуни в пруду, Откуда пение всплывает... И кто-то звездышко свивает - Жилье, подобное гнезду. Наверно, ласточка. Кому Еще понравится такое - Тащить в предутреннем покое Звезду, чтоб жить в своем дому? От неба - к древу на земле Она в огромной бьется клетке И то о небо, то о ветки Плашмя толкается во мгле. Так пусть удача светит ей, Душе, опрятной, как растенье. Свети! На третье воскресенье Забрезжат крылья у детей, Носатых, пахнущих песком, Дождем, любовью - со снежинку. Пускай поющую пружинку Судьба не повредит ни в ком! От неба к древу - алый след, Жилье готово и пригодно Для детства. И заре угодно Зажечь над жизнью верхний свет! Юнна Мориц

ХИРУРГ

Н. Л. Чистякову


Порой он был ворчливым оттого,
что полшага до старости осталось.
Что, верно, часто мучила его
нелегкая военная усталость.


Но молодой и беспокойный жар
его хранил от мыслей одиноких -
он столько жизней бережно держал
в своих ладонях, умных и широких.


И не один, на белый стол ложась,
когда терпеть и покоряться надо,
узнал почти божественную власть
спокойных рук и греющего взгляда.


Вдыхал эфир, слабел и, наконец,
спеша в лицо неясное вглядеться,
припоминал, что, кажется, отец
смотрел вот так когда-то в раннем детстве.


А тот и в самом деле был отцом
и не однажды с жадностью бессонной
искал и ждал похожего лицом
в молочном свете операционной.


Своей тоски ничем не выдал он,
никто не знает, как случилось это, -
в какое утро был он извещен
о смерти сына под Одессой где-то...


Не в то ли утро, с ветром и пургой,
когда, немного бледный и усталый,
он паренька с раздробленной ногой
назвал сынком, совсем не по уставу.


Вероника Тушнова

АТАКА

Приказ проверить пулеметы.
Так значит - бой! Так значит - бой!
Довольно киснуть в обороне.
Опять, опять крылом вороньим
Судьба помашет над тобой!

Все той же редкой перестрелки
Неосторожный огонек.
Пролает мина. Свистнут пули.
Окликнут часовых патрули.
И с бруствера скользнет песок.

Кто знает лучше часовых
Пустую ночь перед атакой,
Когда без видимых забот
Храпят стрелки и пулемет
Присел сторожевой собакой.

О, беззаботность бытия!
О, юность горькая моя!
О, жесткая постель из хвои.
Мы спим. И нам не снятся сны.
Мы спим. Осталась ночь до боя.
И все неясности ясны.

А ночь проходит по окопам.
На проволоке оставит клок.
И вот - рассвет. Приедут кухни.
Солдатский звякнет котелок.
И вот рассвет синеет, пухнет
Над лесом, как кровоподтек.

И вдруг - ракета. Пять ноль-ноль.
Заговорили батареи.
Фугасным адом в сорок жерл
Взлетела пашня. День был желт.
И сыпался песок в траншеи.

Он сыпался за воротник
Мурашками и зябким страхом.
Лежи, прижав к земле висок!
Лежи и жди! И мина жахнет.
И с бруствера скользнет песок.

А батареи месят, месят.
Колотят гулкие цепы.
Который день, который месяц
Мы в этой буре и степи?
И времени потерян счет.
И близится земли крушенье.
Застыло время - не течет,
Лишь сыплется песок в траншеи.

Но вдруг сигнал! Но вдруг приказ.
Не слухом, а покорной волей
На чистое, как гибель, поле
Слепой волной выносит нас...

И здесь кончается инстинкт.
И смерть его идет прозреньем.
И ты прозрел и ты постиг
Негодованье и презренье.
И если жил кряхтя, спеша,
Высокого не зная дела,
Одна бессмертная душа
Здесь властвовать тобой хотела.
"Ура" - кричат на правом фланге.
И падают и не встают.
Горят на сопке наши танки,
И обожженные танкисты
Ползут вперед, встают, поют,
"Интернационал" поют.
И падают... Да, надо драться!
И мы шагаем через них.
Орут "ура", хрипят, бранятся...
И взрыв сухой... и резкий крик...
И стон: "Не оставляйте, братцы..."
И снова бьют. И снова мнут.
И полдень пороха серее.
Но мы не слышим батареи.
Их гром не проникает внутрь.
Он там, за пыльной пеленой,
Где стоны, где "спасите, братцы",
Где призрачность судьбы солдатской,
Где жизнь расчислена войной.
А в нас, прошедшая сквозь ад,
Душа бессмертия смеется,
Трубою судною трубя.
И как удача стихотворца,
Убийство радует тебя.

Уж в центре бросились в штыки
Бойцы потрепанной бригады.
Траншеи черные близки.
Уже кричат: "Сдавайтесь, гады!"
Уже иссяк запас гранат,
Уже врага штыком громят
Из роты выжившие трое.
Смолкает орудийный ад.
И в песню просятся герои.

Давид Самойлов
8 сентября 1944
Конколевница

В который раз, неведомым томима, опять уйдет, опять придет весна. Она всегда проскальзывает мимо, меняются лишь только имена. Опять, когда б подумать хорошенько, не стоит нарываться на скандал. Он молод. И к тому же этот Женька мне никакого повода не дал. Не знаю я, прекрасно или скверно, достойно похвалы или смешно, и пустяку хранить умею верность: я только раз ходила с ним в кино! Видали вы: какое достиженье, в кинотеатр, ах, даже не в кабак! Но всех задвинул к черту этот Женька с рассеянной улыбкой на губах. А чем и зацепил меня он? Ребус! Ни холодно мне с ним, ни горячо. Лишь вот когда влезали мы в троллейбус, ожег рукой, как лазером, плечо. Быть может, у сюжета нет движенья и жизнь от новых глупостей спасет, но я пишу стихи "Тоска по Женьке", и что-то там под ложечкой сосет... Римма Казакова Галерея_Дефне

Спасибо вам, елки зеленые, зеленые елки мои, веселые, озаренные, в иголочках горькой хвои. Зеленые в зиму и в лето, зеленые через года. Я буду всегда молода! Я с вами поверила в это. Спасибо вам, елки зеленые, за то, что вы - все зеленей. За то, что счастливым масленочком росла подле ваших корней. Спасибо вам, елки зеленые, За то что ваш колер - не грим. За то, что - эх, елки зеленые! - по-русски в беде говорим. Спасибо вам, елки зеленые, за вашу высокую вязь, за то, что свои, не заемные, и песни, и сказки у вас. Спасибо вам, елки зеленые, за первую елку мою. За то, что вас, елки зеленые, как прежде, в лицо узнаю. За то, что не птицы залетные - мы этой земли семена. И жизнь будет - елки зеленые! - такою, какая нужна. Римма Казакова

Еще недавно сосны гнуло, Скрипели ржавые стволы, над головой с округлым гулом катились хвойные валы, и вдруг спокойствие... Легка рука смирившегося ветра. Крутые, налитые светом, встают в полнеба облака. Раздувшиеся паруса, земля, готовая к отплытью... Невероятные событья, немыслимые чудеса! Но вот опять темно, туманно, и к ночи дождик обложной... Нрав у весны непостоянный, да и к чему ей быть иной? Она, как школьница-подросток, сейчас поет, сейчас грустна... Приноровиться к ней непросто, но ведь она - весна! Весна! Мы не деревья и не птицы, не счесть людских забот и дел, но как похорошели лица, как взгляд у всех помолодел. С весною опустели зданья, и стала улица тесна... Всем враз назначила свиданье непостоянная весна! Вероника Тушнова Галерея_Дефне

Над миром птицы разливаются на голых ветках, на весу. Поют, ну прямо разрываются! Они предчувствуют весну. Гляжу на птиц непонимающе. Их голоса звучат, как зов, из почвы травы вынимающий, с весны снимающий засов. Как будто ими дерн питается, и плес, и каждый лист в лесах... Но есть еще побольше таинство, таящееся в голосах. Вот эта крохотная горлинка, что так ничтожна, так сера, - ее серебряное горлышко куда огромней, чем сама! Я палкою по ветке стукаю. Она летит, смешна, мала, и не волшебною свистулькою, а так, букашкой в два крыла. Но, словно бы томима голодом, все безысходней, все сильней она томится дерзким голосом, ему темно и тесно в ней. И так, как после вдоха выдохнуть наполненная грудь должна, стремится птица голос вытолкнуть, который больше, чем она... В том, что обычно необычное, я убедить себя спешу. И не ревниво, не обидчиво за серой горлинкой слежу. Потом на улицу сугробную, вполне надеясь на успех, я выхожу и голос пробую. Но слаб он, как осевший снег! И сразу всё вокруг шатается, приобретая прежний вид. И снова птичий голос таинство необъяснимое таит. Ах, птицы! Как ребенок голенький начну от печки, от азов. Я верю не себе, а горлинкам с их лазерами голосов. Ведь, счастливы или обижены, среди затиший и шумих мы чем-то все же в жизни движимы, что много больше нас самих. Римма Казакова

Отбились лебеди от стаи. Вдвоем остались в небесах. С дороги сбились и устали. И в сердце к ней прокрался страх. Внизу была земля чужая, Пустыня без глотка воды. И песня в горле задрожала, Как плач в предчувствии беды. Но лебедь снова взмыл над нею И вновь позвал ее вперед. Он был мудрее и сильнее. Он знал - лишь небо их спасет. И, забывая про усталость, Рванулись белые крыла... Она уже с собой рассталась... Но с ним расстаться не могла. Андрей Дементьев Галерея_Дефне

Какие слова у дождя? - Никаких. Он тихо на старую землю ложится, И вот на земле уж ничто не пылится, Ничто не болит и не давят долги. Какие слова у меня? - Тишина. Немая луна всю пустыню заполнит И так стережет эту белую полночь, Что только тобой эта полночь полна. Какие слова у тебя? - Красота. Ты белое платье по миру проносишь И запахи ливней в ладонях приносишь, И льет на пустыни мои доброта. Какие слова у дорог? - Торжество. Мы мчимся по ливням, любовь постигая. И редкие звезды сквозь тучи мигают, И капли дрожат на стекле ветровом. Юрий Визбор Галерея_Дефне

Прообраз главной героини "Песни" - мать поэта Прасковья Дмитриевна. Клюев писал о ней: "Отроковицей прилепилась родительница моя ко всякой речи, в которой звон цветет знаменный, крюковой, скрытный, столбовой... Памятовала она несколько тысяч словесных гнезд стихами и полууставно, знала Лебедя и Розу из Шестокрыла, огненные письма протопопа Аввакума и много другого, что потайно осоляет народную душу - слово, сон, молитву, что осолило и меня до костей, до преисподних глубин моего духа и песни..." И еще: "Тысячи стихов моих ли или тех поэтов, которых я знаю в России, не стоят одного распевца моей светлой матери..."

Усни, мой совенок, усни! Чуть брезжат по чумам огни, - Лапландия кроткая спит, За сельдью не гонится кит. Уснули во мхах глухари До тундровой карей зари, И дремам гусиный базар Распродал пуховый товар! Полярной березке светляк Затеплил зеленый маяк, - Мол, спи! Я тебя сторожу, Не выдам седому моржу! Не дам и корове морской С пятнистою жадной треской, Баюкает их океан, Раскинув, как полог, туман! Под лыковым кровом у нас Из тихого Углича Спас, Весной, васильками во ржи, Он веет на кудри твои! Родимое, сказкою став, Пречистей озерных купав, Лосенку в затишьи лесном Смежает ресницы крылом: Бай, бай, кареглазый, баю! Тебе в глухарином краю Про светлую маму пою! * * * У горенки есть много таин, В ней свет и сумрак не случаен, И на лежанке кот трехмастный До марта с осени ненастной Прядет просонки неспроста. Над дверью медного креста Неопалимое сиянье, - При выходе ему метанье, Входящему - в углу заря Финифти, черни, янтаря, И очи глубже океана, Где млечный кит, шатры Харрана, И ангелы, как чаек стадо, Завороженное лампадой - Гнездом из нитей серебра, Сквозистей гагачья пера. Она устюжного сканья, Искусной грани и бранья, Ушки - на лозах алконосты, Цепочки - скреп и звеньев до ста, А скал серебряник Гервасий, И сказкой келейку ускрасил. Когда лампаду возжигали На Утоли Моя Печали, На Стратилата и на пост, Казалось, измарагдный мост Струился к благостному раю, И серафимов павью стаю, Как с гор нежданный снегопад, К нам высылает Стратилат! Суббота горенку любила, Песком с дерюгой, что есть силы, Полы и лавицы скребла И для душистого тепла Лежанку пихтою топила, Опосле охрой подводила Цветули на ее боках... Среда - вдова, Четверг - монах, А Пятница - Господни страсти. По Воскресеньям были сласти - Пирог и команичный сбитень, Медушники с морошкой в сыте, И в тихий рай входил отец. "Поставить крест аль голубец По тестю Митрию, Параша?" "На то, кормилец, воля ваша"... Я голос из-под плата слышал, Подобно голубю на крыше, Или свирели за рекой. "Уймись, касатка! Что с тобой? Покойному за девяносто..." Вспорхнув с лампады, алконосты Садились на печальный плат, И была горенка, как сад, Где белой яблоней под платом Благоухала жизнь богато. * * * Ей было восемнадцать весен, Уж Сирин с прозелени сосен Не раз налаживал свирель, Чтобы в крещенскую метель Или на красной ярой зорьке, Взыграть сладчайшее люблю... Она на молодость свою Смотрела в веницейский складень, При свечке, уморяся за день, В большом хозяйстве хлопоча. На косы в пядь, на скат плеча Глядело зеркало со свечкой, А Сирин, притаясь за печкой, Свирель настраивал сверчком, Боясь встревожить строгий дом И сердце девушки пригожей. Она шептала: "Боже, Боже! Зачем родилась я такой, - С червонной, блёскою косой, С глазами речки голубее?! Уйду в леса, найду злодея, Пускай ограбит и прибьет, Но только душеньку спасет!.. Люблю я Федю Стратилата В наряде, убраном богато Топазием и бирюзой!.. Егорья с лютою змеей, - Он к Алисафии прилежен... Димитрий из Солуня реже Приходит грешнице на ум, И от его иконы шум Я чую вещий, многокрылый... Возьму и выйду за Вавила, Он смолокур и древодел!.." Тут ясный Сирин не стерпел И на волхвующей свирели, Как льдинка в икромет форели, Повыьел сладкое "люблю"... Метель откликнулась: фи-ю!.. Параша к зеркалу все ближе, Свеча горит и бисер нижет, И вдруг расплакалась она - Вавилы рыжего жена: "Одна я - серая кукушка!.. Была б Аринушка подружка, - Поплакала бы с ней вдвоем!.." За ужином был свежий сом. "К Аринушке поеду, тятя,- Благославите погостить!" "Кибитку легче на раскате, - Дорога ноне, что финить, В хоромах векше не сидится!.." Отец обычаем бранится.

Читать далее...

Новый год - это праздник особый,
У него ароматы свои:
Мандариновый запах и сдобный,
И душистой зеленой хвои...


Новый год - это праздник хрустальный:
Звон бокалов, шаров перезвон...
С ветки тоненькой ангел сусальный
В настоящий глядит небосклон...


Новый год - это праздник волшебный.
Отойдя от дневной суеты,
Очень сильно мы, взрослые, верим
В то, что сбудутся наши мечты...


Это с детства так хочется плакать,
Это с детства обидно до слез,
Что под елкой скрывается папа,
А не с посохом гулким Мороз.


Но под бой неизменных курантов
Помечтать, словно дети, спешим
С озорным, неуемным, азартным
Новогодним восторгом души!..