Премудрости кофейного листа и булочки
Он гулял по мостовой, с жадностью поедая очередной батончик Сникерс. Мимо проехал трамвай, набитый до отказа бабульками, дедульками, тётями, желторотой шпаной, продуктами общественного питания и мобильниками. Он выключил свой и шёл с пустыми руками по ветренной и солнечной мостовой дальше. Лучи жёлтого шара играли в прятки с речными волнами, на которых то и дело проявлялись дары местных жителей морю – фантики жвачек и конфет, окурки и прочие употреблённые изделия. Чертовски противно было уже смотреть на этот затхлый и бездыханный город. Руины снов и мечтаний. Лишь Сникерс радовал его сейчас. Хотелось быстрее добраться до дома, закрыть все окна и двери, завесить шторы и сесть в кресло, представляя что за окошком ночь – яркая и свежая ночь. И вот он, прибавив шага, миновал уже стильное бизнес-здание, возле которого постоянно бегали толпы трудящихся бизнесмэнов с большими животами, огромными безвкусными галстуками и с невежливо-угрюмыми лицами. Скверик со сломаными и переполнеными скамейками бедными студентами (комплект «бедного студента 2005» - красные носки, бандана, золотые очки, пару кило цепей на шее, телефон последней модели обязательно с модной попсовой музыкой, продукты питания МакДональдс, учебник жестов и мимики огангутангов (он к сожалению не прилагается, но судя по всему, курс был пройден заочно или сдан в какой-то левой конторе на отлично, а то и вовсе врождённые познания)) был как всегда загадочно красив, особененно в местах, где огромные неряшлевые кусты закрывали взору храп постояльца этих мест бомжа Макара, который жил тоже мечтою (и она тоже рухнула с этим затхлым городом, как и у многих) – работать на местном вино-водочном заводе. Но главное что надежда не умирала и постоянно грела его душу . И каждый раз, просыпаясь под пресловутым кустом, он отправлялся на поиски той самой надежды.
Сжимая в кармане носовой платочек, чтобы он не очутился под ногами, просочившись через дырку, Ефим вошёл в подъезд, где дворничиха баба Клава (каждый вечер рисует у себя в квартире над кроватью звёздочки – количество хулиганнов «причёсанных» метлою) явно суетилась, поджидая кого-то, явно возжелав сегодня приукрасить интерьерчик над постелью.
- Здрасте, - незамедлительно, почуяв неладное, идентифицировал себя Ефим.
Баба Клава прищурилась и распознала в похотливой физиономии жильца.
- Здравствуй, Ефимушка, - пролопотала она.
Его чуть не вырвало, в очередной раз услышав такое, но он сдержал запасы в себе, дабы не ставить в неловкое положение себя и маму, которая каждый вечер приходя домой, бранила котов и наркоманов, гадящих в подъезде то и дело перед её приходом. Он поднялся наверх, нашёл у дверей кучу и вошёл в квартиру. Тихо. Темно. Прохладно. Хорошо...
- Твою мать!!! Что за хрень?!!!, - раздался крик из подъезда.
Баба Клава явно дождалась своего «клиента», пусть и просто заблудившегося прохожего или электромонтера. Ефим с этой мыслью устроился поудобнее в кресле, с желанием чуточек соснуть. Окна были зашторены, шум вокруг стих, а мягкое кресло напоминало сеновал, прямо как в деревне. Хорошо было там на сеновале, а тут ещё лучше – дерьмом так не несло. Да и птиц тут не было с их белыми «уважительными» жестами любви. Он уснул...
Вечер окутал уставший город, красно-жёлтые крыши и дома томились в ожидании ночи и своих хозяев. Когда уже почти стемнело наконец-то включили фонари и светлички заполонили их стеклянные головы. Город готовился ко сну. Ефим ехал на жигуле по узким переулкам и колдобинам как на танке. Его лихорадочно трясло – амортизация машины давно уже приказала долго жить. Как только он выехал на главную асфальтированную дорогу, он прибавил скорости на сколько тянул ещё двигатель. Можно было не бояться полиции. Они редко здесь стояли, но даже если и случился бы сегодня редкий случай, вряд ли их заинтересовал бы жигулёнок летящий под 30-35 км в час. Он рассматривал деревья печально свесившиеся над дорогой и переулками. Улица была пустынна. Из-за поворота показались огни фар. В ушах зазвенело уже громче, так что уже и Моцарта в магнитоле нельзя было услышать. Рев двигателя показался каким-то далёким и совсем тихим по сравнению с огромным грохотом, приближавшийся с боку. Редчайший случай, слияния грома и молнии воедино, застал Ефима. Шум стих и стало темно... уже навсегда...
Ощущение на себе огромного склада торфа всё никак не могло покинуть его уже продолжитиельный срок. Двигаться было лень, да и в немогуту вообщем-то. Как-то промозгло тут совсем. Дождь что ли прошёлся. Да и где я вообще. Запах земли никак неоставлял его разум. Что-то ползало не подалёку. Змея что ли?!, - подумал он. Надо попробовать сдвинуться куда-нибудь. Он попытался. Хм... я двигаюсь, почему-то на пузе. Преодолев немалое расстояние, он почувствовал яркий свет на себе и задумался.
- Привет, милюзга облезлая!, - поприветствовал его кузнец-удалец.
- Здрасте, господин Кузнечик, - сказал кто-то рядом.
Всё это он слушал насторожась и как будто на незнакомом языке, но он понимал их!
- Червь! Ты чего?! А ну ползи прочь, тут моё место!, - кто-то прошипел.
Ефим решил подождать и послушать этот конфилкт далее между шипящим и ещё кем-то. Интересно с кем это он так разговаривает? Шипялщик не заставил себя долго ждать и Ефим почувствовал удар неслабой силы на пузе.
- Ну ты чё?! А?! Чё говорю?! Оглох чё?!, - добавил к аргументу шипяльщик.
Ефимка пополз к чёртовой бабушке, поняв что лучше не ввязыватся, так как уже и свидетелей начали пинать. Пополз он куда-то в траву и улёгся отдохнуть под каким-то огромным навесом. Кафе наверное, подумалось ему. Он ужасно утомился и решил чуток соснуть, пусть и в кафе, пусть и на улице (мама его учила, помниться, не заваливаться в общественным местах для сосания). Невольно вспомнился ему парк с постояльцем Макаром. Он уснул.
Разбудила его толпа зевак, которая томилась над ним с тихим ропотом. Они о чём то «кудахтали» и постоянно почему то называли его червём, кто-то даже червякой. Что за мода такая пошла, подумал он, обзываться, да и ещё такими изощрёнными словами. Куда делись классические прекрасные выражения – алкаш, бомж, ханжа, козел, наркоман и так далее? Ощупав свое тело как бы изнутри, попробовав его прочувствовать полностью, и не найдя в очередной раз глаза, его осенило. Так ведь это же я червь! Он понял, что вокруг него столпились муравьи, бабочки, кузнечики и такие же сородичи как и он с склизкой кожей и длинными телами. Он понял, что гром с молнией, не прошли мимо как прохожие, а превратили его в земного ползучего гада. Он понял что мир людей из огромного превратился в ещё более огромный и необъятный. Он понял что он умер, и родился совершенно другим, нежели был раньше. Какой-то руводящий реинкарнаторцик-остолоп явно не доучился на курсах или вовсе купил диплом! Вот так моей жизнью управляли эти остолопы-недоучки, бюрократы паршивые, думал он. Вот так я и жил там в этом затхлом, бездыханном, чужом городе, где никто и никогда меня не слушал, не хотел просто. У всех своя правда. Глупцы! Каждый хотел танцевать под свою балалайку. Так пусть и танцуют, а я буду здесь, где всегда уютно среди таких же как я, которым чужда бюракратия и идиотизм социального стоя. Я буду рассказывать им о себе, о том, что находится там за многими километрами, совершенно о другом, редко, но красивом мире. Они познали всю красоту местной природы и я познаю от них, а они будут узнавать от меня о другом и интресном, пусть и ужасном мире. Я буду учить их, они будут верить в меня и быть может однажды один из них, так же внезапно погибнув, отправится туда и в очередной раз этот лапоть реинкарнаторщик ошибъётся в расчётах на листке испачканном кофем и булочкой, и он войдёт в тот мир маленьким человеком, но с огромными познаниями двух разных миров и будет жить иначе чем я, и будет творить там, то что я сбираюсь здесь. В путь мои братья по земле, траве и небу, в путь к новому и непостигнотому!!!
И они двинулись в путь. Трава шуршала, листья клёна под ними прогибались, асфальт обполял конечности и животики. Ефим всё продолжал выкрикивать громкие фразы-лозунги. Они слушали его, они верили ему. И вдруг они перестали его слушать, и вдруг они перестали верить. Вкатанным в асфальт лесовозом ни к чему более слушать и во что-либо веровать.
